Run like the Devil {l.s}

CHAPTER XIII

Дом выглядел так, словно был построен из «Брёвен Линкольна»¹, и каждый раз, когда Луи к нему подходил, он вспоминал свой набор, который ему подарили на шестой день рождения. Он игрался с ним часами, снова и снова выстраивая одну и ту же лачугу посредством незамысловатых комбинаций. Несколько лет назад Найл купил его на аукционе, когда травма вынудила практически отказаться от скитальческого образа жизни. Впрочем, Луи знал, что были там какие-то ещё обстоятельства, но когда пытался спросить, Найл подозрительно менял тему.

«Нет места лучше дома», — говорил он.

Участок в общей сложности составлял пять акров. Большая часть его была неразработанной лесистой землёй, усеянной соснами, которые скрывали лачугу от любопытных глаз. Увидеть её можно было только с самой вершины проезжей грунтовой дороги, которая разветвлялась, и левой веткой вела прямо к дому, а правой — к чему-то наподобие площадки-свалки металлолома. Позади строения расположился довольно большой пруд, где водилась какая-никакая рыба, время от времени привлекающая жадный взгляд орлов. Земля вокруг была глинистой и темной, всегда прохладной вне зависимости от температуры, и, поскольку летом плавать в пруду было небезопасно — там водились водоросли, которые травили всех, кто пытался, — Луи часто сидел на берегу, погрузив в воду лодыжки, наблюдая, как бережно их омывают волны, как солнечные лучи пляшут на безмятежной водной глади или как от дождя она становится беспокойной и потревоженной, поглощая берега и травы. Найл клянётся, что в пруду водятся роаны². Луи почти уверен, что он шутит.

Сам дом расположился на маленьком расчищенном участке, c квадратной высокосводчастой крышей из зелёного метала, которая скашивалась слегка по вертикали, отчего казалось, что дом окружён чащей. С обеих сторон строение было огорожено приподнятым забором: с выкрашенной в оранжевый сосны, немного искривлённым от многолетних ливней. Забор явно добавили позже. Найл всё собирался его покрасить — что значило: заставить Зейна и Луи его покрасить, — чтобы он не так сильно выделялся на фоне серовато-коричневой берёзы, из которой был сколочен дом, но, учитывая состояние дерева, покраска оказалась невыполнимой задачей, да и в целом этот амбициозный проект не был по силам никому из ребят.

Впрочем, Найл не сдавался и с лихорадочным стремлением взялся за ремонтные работы помельче: на первом году он приколотил стеллажи буквально к каждой свободной стене и заставил их уймой книг — в прямом смысле: он загружал багажник пикапа (Барбара, «шевроле» 78-го, ярко-синий и надёжный) около пяти раз. Починил все сломанные шарниры в кухонных тумбочках, натыкал шкафчики всевозможными травами и кристаллами, тысячелистником и гамамелисом, розмарином и эвкалиптом, и миллионом крошечных косточек, которые только он мог распознать. Несколько выходных дней подряд, когда не было дождя, он красил двери, оконные рамы и ставни в светло-жёлтый, и со стороны казалось, что сквозь стены прорастали молодые побеги, и вскоре дом оброс настоящими растениями, трепещущими и живыми. Ванная же обзавелась новой плиткой и цементированным полом.

Впрочем, пустошь под напольным покрытием оставалось главной проблемой в доме, и первой стояла на повестке дня. Как вскоре выяснилось, предыдущий владелец ещё во времена Холодной войны построил что-то на подобии тайного самодельного ядерного бункера. Абсолютно невзрачного снаружи: с первого взгляда казалось, что там была всего лишь решётка, сколоченная с той же сосны, что и забор, и по задумке отведённая под склад инструментов, но сослужившая в итоге домом семейству енотов или другой живности. Но вот если присмотреться, то в самом углу ограниченного пространства можно было увидеть люк, трудно различимый в темноте и грязи, и требовалось немало труда, чтобы его открыть. Только на подбор комбинации к тяжёлому замку ушло несколько часов. Когда люк, наконец, открыли, там обнаружилась маленькая железная лестница, ведущая в кромешную тьму, что не слабо нервировало, но углубление насчитывало около десяти футов, да и если включить выключатель, который можно было нащупать справа, «бездна», казавшаяся сперва огромным ущельем, оказалось на деле маленькой бетонной коробкой с набором металлических двухъярусных кроватей, ведра и нескольких полок, уставленных высушенной и консервированной пищей.

Бункер явно построили с целью пережить ядерный взрыв. Луи должен был признать, что и местечко для этого было подходящее. Дом располагался в глухомани на горных хребтах, что уже само по себе предлагало защиту, но едва ли от сверхъестественного — в частности, демонического, — и поэтому Найл задался целью это исправить; по его собственным словам: «После моих манипуляций эти бляди даже посмотреть в сторону дома не смогут». Вскоре железные прутья укрепили стены, а секции полихлорвиниловых трубок, начинённых гранулированной солью и «ещё парочкой примочек», опутали пол и потолок. (Позже Луи выяснил, что по такому же принципу Найл начертил соляную линию на глубине одного фута по всему параметру дома, и когда он пытался выкопать ямку для газовой горелки, чтобы по просьбе того же Найла её туда закопать, он с размаху на что-то наткнулся и от отдачи получил по зубам. Блондин только засмеялся и сказал: «Прости, прости, совсем забыл, что оно там. Отойди на пару шагов и продолжай»). Стены было аккуратно исписаны разнообразными символами, а на полу красовалась огромная Дьявольская ловушка, но все эти меры предосторожности «немного мозолят глаза, если честно», поэтому Найл обил стены гипсокартононом и постелил на полу ковёр. Дальше в его планах был потолок, но затем он получил ранение, поэтому у него так и не дошли руки зашпаклевать мрачно-серый цемент. Но когда терпеть стало невмоготу, он просто попросил Луи.

В доме то и дело можно было наткнуться на мелкие признаки того, что здесь готовились к судному дню. Их едва можно было заметить, разве что только внимательному наблюдателю: на каждой двери были тяжёлые засовы; кулуары и вентиляционные отверстия, спрятанные за картинами, были напичканы оружием и уму невообразимыми артефактами; Луи понятия не имел, где Найл столько достал (некоторым самое место в музее), а Найл только пожимал плечами в ответ и говорил что-то вроде: «У меня есть свои связи», и ничего больше. Но, невзирая на всё, дом был довольно уютным. Найл сохранил исходные деревянные детали и лепнину, балки и обшивку, и в целом интерьер гостеприимно поблёскивал тёплым цветом кедра, из которого была изготовлена практически каждая твёрдая поверхность в доме. И поскольку железную печку посредине кухни нельзя было поджечь, не напустив при этом в помещение дыма, она послужила отличным декором, придавая обстановке налёт Старого Запада. Прямо картина маслом: вот семья, собранная вокруг тепла зимой; полосы высушенного и засоленного мяса, свисающие с балок в маленьком деревянном ангаре, который находился чуть вдали от дома; проторённая дорожка в лес, куда ходили за дровами. Всё это чем-то напоминало «Маленький домик в Прериях», который иногда мама читала маленькому Луи.

С крыльца входная дверь вела прямо на кухню, где у стены стоял довольно большой дубовый стол, уставленный коллекцией причудливых часов, и набор стульев, расположенных вокруг. На нижнем этаже Найл избавился от большинства дверей со сломанными шарнирами и ручками, поэтому кухня вела прямиком в гостиную/библиотеку/кабинет (комната была настолько огромной, потому что, по мнению Найла, в ней, по-видимому, ночевала вся семья, когда дом ещё строился — в позднем девятнадцатом веке). Стена с правой стороны кухни присоединяла маленькую, но функциональную ванную комнату, (ещё было надворное строение, но Найл его запечатал и стал использовать больше как складское помещение), а справа от неё располагалась спальня Найла. В дальнем конце дома, напротив входной двери, узкая лестница вела на второй этаж, где находилось несколько запасных комнат, обе с кроватями и однотипной утварью: книгами, оружием и прочим.

В одной из этих комнат в данный момент находился Гарри, который прятался в ней каждый раз, когда к нему приближался Луи. Повелось так с тех пор, как парни вернулись к Найлу, после того как тихо вывели Луи из больницы, чтобы избежать бумажной волокиты и полиции, которая там ошивалась, невзирая на попытки Лиама их отвадить. Просто ужасно, как никто в больнице не заметил четырёх парней, которые бежали по коридорам, скрипя подошвами ботинок и колёсами инвалидного кресла (поначалу Луи напрочь отказывался в него садиться, но когда чуть не упал в обморок, неохотно уступил). Но Луи догадывался — нет, знал, — что это было как-то связано с сосредоточенным выражением на лице Гарри, который воровато оглядывался по сторонам, пока они миновали палату за палатой.

С облегчением усевшись на заднее сиденье «камаро», почти всю дорогу обратно Луи спал. Найл был за рулём, оставив собственную машину другу — Перри (Луи был уверен, что именно это имя он сказал, хотя ему постоянно слышалось Гарри, что его сильно удивляло, и о чём он не хотел думать), — и Луи уснул, убаюканный ритмом дороги и отдельными отрывками разговоров, смысл которых понять не удавалось.

Он не очень уверен, сколько времени прошло; примерно где-то около трёх дней, думается ему. Время сливается в расплывчатое пятно, и он осознает, что частенько проваливается в какое-то промежуточное состояние сна, где понимает, что сновидения слишком странные и запутанные, чтобы походить на реальность. Это раздражает, поэтому, когда он не спит, то опустошает кофе чашка за чашкой до тех пор, пока не становится беспокойным и нервным, отчаянно желает распахнуть дверь, умчаться по аллее к озеру, и — к чёрту водоросли — окунуть в него голову. Вот только Найл посадил их всех под домашний арест, грозясь не выпускать до тех пор, пока они не придумают достойный план атаки, а когда Луи пытался протестовать, выражение на лице ирландца тут же его усмиряло, поэтому его угрозы запереть Луи в бункере были совсем ни к чему.

Он знает, что это умный ход, и ему редко — если вообще никогда — хочется покидать дом Найла, но их планы не приводят к конкретным результатам, и каждый раз, когда Найл и Лиам оставляют его наедине с Гарри — который сидит молча во время каждого разговора и отвечает односложными предложениями, когда кто-то (Найл или Лиам) задаёт ему прямой вопрос, — то парень, словно пуля, убегает наверх по лестнице. Легкие Луи по-прежнему очень слабы, поэтому он не смог бы за ним угнаться, не умерев при этом от асфиксии, но, видимо, именно поэтому Гарри так и поступает.

Несмотря на всё растущее раздражение на Гарри и его заядлое упрямство, Луи знает, что именно он должен сделать первый шаг. Когда он бодрый настолько, что может ясно мыслить, он думает над этим снова, снова и снова: о том, что Гарри сказал ему в больнице, и о том, что это значит. Разговор кажется призрачным взглядом в прошлое, пробивающимся в его сознание каждый раз, когда он ослабляет бдительность, и дрожащее расплывчатое качество заставляет его беспокоиться, что разговора не было вовсе, что он был одной из тех несуществующих вещей (например, как мама убирала его чёлку со лба или отец бросал ему футбольный мяч), которые выдумал его опутанный морфином рассудок, когда он был без сознания.

Но Гарри ведёт себя крайне странно — даже Лиам об этом неоднократно упоминал, — поэтому Луи знает, глубоко внутри, что ему это не приснилось, и что придётся найти способ, как об этом заговорить и более того выяснить, что это вообще, чёрт возьми, значило.

Кое-что известно ему наверняка: Гарри демон; Гарри превратился в демона, потому что продал в детстве свою душу ради спасения сестры; Гарри подвергался в Аду пыткам тем же демоном, который вселился в Луи; Гарри до ужаса боится вышеупомянутого демона; Гарри всё же смог ей воспротивиться, чтобы спасти ему жизнь.

Картинки замершего Гарри, картинки идущего Гарри по воле приказа Каролины, картинки Гарри стоящего на коленях в грязном туалете, беспрерывно крутятся, будто слайды из «Маленькой русалочки» в видоискателе, который был у Луи в детстве, заменились более тревожными сценами, на которые невозможно слишком долго смотреть, но от которых и оторваться трудно.

А ещё есть моменты, которые ему не известны, и они путают ещё больше. Я ему верю? интересуется Луи. Он вспоминает, как осознавал, что верил, когда стоял там в комнате и думал, что умрёт от руки Гарри, и он понимает, что жив только потому, что Гарри проигнорировал приказ Каролины и вместо бегства спас ему жизнь; судя по словам Найла, парень чуть не потерял рассудок от горя. Луи кажется, словно он играет в детскую головоломку «соедини всё точки», и осталась одна-единственная, но он не может заставить себя провести линию и остаётся всего лишь в шаге от завершения рисунка. У него есть все необходимые составляющие, чтобы довериться, но кажется, что невозможно преодолеть расстояние между точкой и выбором доверять.

Но, как уже, видимо, повелось, решение приняли за него.

Луи лежит на диване, наблюдая, как лунный свет окрашивает деревянную поверхность в зеленоватый оттенок, и проверяет время на часах на кофейном столике: 3:05. Сна как и не бывало, а нервы на переделе; волосы на затылке встают дыбом, и он хватается за обрывки только что ускользнувшего кошмара, но остаётся с пустыми руками и в смятении.

Позади него раздаётся пронизывающий звук чего-то бьющегося, острый как выстрел. Даже не глядя, Луи знает, что это Гарри — тихое ругательство тому подтверждение, — и он понимает, даже если находится в полусонном и разбитом состоянии, что он не должен его спугнуть. Он ждёт, тихо и неподвижно, вслушивается в тихий перезвон битого стекла, которое сметают в совок, в тихие проклятия Гарри, а в голове только одна мысль: надеюсь, он не босой.

Он слышит, как стекло отправляется в мусорную корзину, и затем шарканье ступней, направляющихся к лестнице, и болезненный выдох, который он не уловил бы, если бы не затаил дыхание. Но он уловил и, прежде чем успевает подумать, говорит:

— Ты загнал стекло в ногу?

Наступает момент тишины, и затем он слышит слова Гарри, с дрожью в голосе, вызванной то ли робостью, то ли опасливостью:

— Э-э. Да, загнал. Прости, я пытался убрать стекло.

Гарри извинятся за то, что сам же поранился; это ещё один кусочек, который Луи предстоит соединить. Он это знает и садится, быстро моргая, чтобы глаза приспособились к тусклому освещению.

— Останься, — просит он. — Хотя, подожди, ты можешь подойти сюда?

Он видит, что Гарри кивает и осторожно идёт к дивану, слегка прихрамывая, в ту же секунду исполняя его просьбу. И это ещё один кусочек. Парень неловко ёжится, как только садится, а Луи моментально отвлекается на его кожу; Гарри в одних только боксёрах, поэтому прекрасно видно его подтянутое тело, бледное в лунном свете. Луи мог протянуть руку и коснуться, если бы решился.

Он прокашливается.

— Ну, давай посмотрим, — говорит он, жестом указывая на лежащую рядом подушку, и подвигается немного ближе. — Это уже входит в привычку, — слабо шутит он, вспоминая события недельной давности, когда Гарри истекал кровью на этом же диване.

— Извини, — снова говорит Гарри и скрещивает ноги, чтобы Луи осмотрел его раненную ступню, там, где мелькает выхваченный слабым светом отблеск стекла. Луи тянется за своим швейцарским ножом к наружному карману сумки, которая лежит рядом на полу. Её содержимое почти вываливается наружу и находится в полнейшем беспорядке, хотя он здесь всего несколько дней, да и то почти всё время спал. Кажется, словно беспорядок — существо, наделённое разумом. Луи всегда пытался использовать этот аргумент, когда Найл ругал его за разбросанную по полу одежду, приговаривая: «Я что, похож на горничную», а когда Луи отметил, что он бы неплохо смотрелся в униформе, оба парня засмеялись и закрыли тему.

Луи обхватывает рукоять ножа, набираясь сил. Гарри выглядит неуверенным, сбитым с толку; может, даже напуганным.

— Здесь есть пинцет, — поясняет Луи, чтобы его успокоить, и замечает, как плечи юноши слегка расслабляются. Он опускает взгляд, туда, где в кожу вогнан небольшой осколок и, выбрав нужный инструмент, пытается его достать, мягко обхватывая пинцетом; никому в голову не взбредёт сказать, что он хреново целится. — Есть, — говорит он, бросая осколок в пепельницу, которая стоит на кофейном столике (и тут же чувствуя мгновенное желание закурить), и закрывает нож. — Кажется, кровотечения не предвидится.

— Спасибо, — говорит Гарри. Его ступня по-прежнему лежит на коленях Луи. Его как-то не особо интересуют стопы, но всё же он смотрит на ступню Гарри. Большая, проскальзывает в мозгу, и он сглатывает. И довольно изящная, решает он. Что-то мелькает в поле его зрения, и он наклоняет голову, чтобы взглянуть поближе.

— Гарольд, — говорит он, — ты набил слово «большой» на большом пальце?

Он чувствует, как меняется атмосфера в комнате, когда Гарри хихикает. Очаровательный и забавный звук. Он очаровательный, отрешённо думает Луи, и не может не окинуть взглядом его тело, чернильные завитки, разнообразные и чудаковатые, словно они были сделаны в момент секундного решения. По идее, они не должны красиво смотреться, но смотрятся.

— Да, набил, — отвечает Гарри, в его голосе по-прежнему слышен смех. — Подумал, что будет забавно.

Луи вздёргивает бровь.

— И у тебя бабочка на животе. Наверное, шутки никогда не кончаются?

— Это моль, — исправляет Гарри, с малейшим намёком на негодование. — В этом есть разница. — Он прикладывает большую ладонь к животу поверх моли. Большие руки, вмешивается мозг Луи. — А шутки отличное дело, так что умолкни.

— Ты, — фыркает Луи, — самый, вне всяких сомнений, странный человек, которого я когда-либо встречал.

Гарри замирает.

— Человек, — тихо повторяет он.

Что? думает Луи, и затем, ох.

— Э-э, — мямлит он, — да.

— Ты никогда прежде так меня не называл.

Луи пожимает плечами и потирает затылок, отводя взгляд.

— А ты бы хотел иначе?

— Нет, я... — Гарри прерывается. — Не бери в голову. Так о чём мы говорили, издевались над моими тату?

— Они просто смехотворны, — отмечает Луи, почти протягивая руку с целью прикоснуться. На вид его кожа тёплая; она и тёплая, помнит он, и гладкая. — О чём ты вообще думал?

Гарри ведёт плечами, всё ещё прижимая ладонь к животу.

— Они мне нравятся. Приятно... контролировать то, как выглядит твоё тело.

Не твоё тело. Тело Гарри принадлежит кому-то другому. Луи об этом вспоминает, резко и неожиданно, отчего наклоняется вперёд, почти падая с дивана.

— Твоя оболочка, наверное, просто счастлива, — процеживает он сквозь сжатые зубы, желая, чтобы сердце перестало так сильно биться от назойливых и настойчивых воспоминаний о поцелуе с Гарри, о прикосновениях к нему, о том, как он его хотел, хотя всё это время тело принадлежало другому человеку. Луи не может на него смотреть, сгорая от стыда. Как ты мог забыть?

— Говоря об этом, — произносит Гарри, с долей мольбы в голосе, словно заметив сжавшиеся кулаки Луи. Тот не может заставить себя их разжать, но кивает, и Гарри глубоко вдыхает, словно собирается достать морского дна и ему требуется как можно больше кислорода. — Э-э. В общем, недавно я рассказывал тебе о... много о чём, но есть кое-что, о чём я умолчал. То есть, я тебе не рассказал о нескольких ключевых моментах, не уверен, но, э-э, наверное... об этом я рассказать должен. Я только что много чего вспомнил, правда, вот поэтому, но, э-э, да...

— Продолжай, — подталкивает его Луи, ногтями впиваясь в ладони. — Объясни.

— Я умер, прежде чем моя сделка вступила в силу, — говорит Гарри, вновь обретая тот же до одурения ровный тон, как в больнице. Внезапно температура в комнате падает на несколько градусов. — Только на несколько месяцев.

— Хм. — Луи не знает, куда он клонит.

— Поэтому, — продолжает Гарри, — я не... ну, я не отправился туда, как положено, ну там, меня не разрывали Адские псы, и всё такое.

У Луи пересыхает во рту.

— Что произошло? — Он думает о телах, исполосанных на кусочки, о вырванных внутренностях, едва различимых. Он помнит один такой случай, когда тело опознали только по стоматологическим записям.

Гарри продолжает:

— Я плохо помню детали, но из того, что я понял, меня кто-то избил и сильно ударил по голове. Поэтому когда я попал в больницу, моим родителям сказали, что вряд ли я оклемаюсь, знаешь? Но, э-э, я думаю после того, как Джемма.... Ну, то есть они были так уверены, что она умрёт, поэтому, думаю, после её исцеления они надеялись на ещё одно чудо. Естественно, я не сказал им, что никакого чуда, по сути, и не было, поэтому они продолжали настаивать на аппарате жизнеобеспечения. Хотя доктора сказали, что я был овощем. — Гарри поднимает взгляд, и Луи встречается с его умоляющими глазами, видит, как сильно ему хочется, чтобы его поняли, и в очередной раз осознает, что хочет этого тоже, невзирая на всё, что твердит ему, что он не должен. — Поэтому, хоть и много времени прошло... там внизу, прежде чем я, э-э, обратился, ты уже понимаешь, что здесь наверху прошло всего ничего, поэтому...

Луи моргает, не в силах остановить блуждающий по Гарри взгляд, от макушки до пяток, до коленей и мягких складок кожи над резинкой боксёров, на причудливую коллекцию тату, едва заметную щетину и захватывающую красоту его лица, и он говорит, улавливая абсурдную, детскую надежду в голосе:

— Поэтому это тело...

— Моё, — заканчивает за него Гарри. — Свистнул из госпиталя. Наверное, я слегка сентиментален. — От печально искривлённой линии его губ — его губ, не украденных у кого-то — дыхание Луи застревает в горле, а костяшки на пальцах белеют от того, как сильно ему хочется преодолеть разделявшее их расстояние и поцеловать Гарри, пока его губы не распухнут, пока не покажут, что их касался Луи.

— Ты... — тупо говорит он и впивается пальцами в диванную подушку, лишь бы что-то почувствовать.

— Я могу доказать, — мягко говорит Гарри. — Моя фамилия Стайлс, можешь проверить. Внезапное исчезновение тела, владелец которого был овощем, — материал явно достойный освещения в печати, так что...

Луи не хочет проверять — он верит ему, и это ещё одна мысль, от которой вышибает воздух, — но всё же достаёт вспотевшими руками телефон Лиама, который ранее спёр из его кармана, и заходит в «гугл», скользкими пальцами вбивая «Гарри Стайлс», и с неимоверным трудом собирает все крупицы терпения в кулак, пока ждёт загрузки результатов.

— Там ещё есть страница с некрологами. — Голос Гарри едва слышим. — Интернет тогда был новинкой, поэтому выглядит там всё странновато.

Есть; Луи нажимает на страницу, и оформление просто ужасное — весь текст скомкан в левом верхнем углу, задний фон зеленоватого оттенка, половина изображений не прогрузилась, но ему нужно увидеть только одно: Гарри обнимает за плечо девушку, которая очень сильно на него похожа — ту, за которую он продал душу, Джемма, должно быть, — и улыбается настолько широко, что рот кажется великоватым для пухлого личика, обрамлённого кудрями. Он настолько сильно отличается от юноши, который сейчас сидит рядом с ним в темноте, но всё же, вне всяких сомнений, это он.

Но он всё равно может лгать, отзывается маленькая часть сознания Луи. Он мог просто использовать личность своей оболочки...

— Заткнись, — громко говорит он.

— Прости, — отзывается Гарри.

Луи краснеет.

— Нет, я не тебе, просто мой мозг нёс всякую чушь. Прости. Чёрт.

Он не может прекратить смотреть на фотографию, пытаясь максимально её приблизить, чтобы подтвердить то, что уже и так знает: что Гарри говорит правду, что всё это время он говорил правду. Этически выделанная тушка, вспоминает он разговор в баре и вспышку пьяного желания от губ, которые посасывали соломинку в том дурацком фруктовом напитке. Как сильно он его хотел, всё это время. Как сильно хочет его сейчас. Насколько ничтожно малы в сравнении кажутся сейчас причины, почему он не должен. Он поднимает взгляд. Свет омывает лицо Гарри — его лицо, всё его — покуда затмеваясь тенями от веток, которые заглядывают в окно напротив, и свет поблёскивает в глазах Гарри (в его глазах), в изгибе его губ, выбившейся волнистой пряди, и ничего из этого не принадлежит чужому. Ничего не украдено.

— Я... — начинает Гарри, и Луи купается в чудесном перезвоне его голоса, каждая нотка которого внезапно становится ценней всего на свете. Каждая особенность и причуда, которые он считал очаровательными, принадлежат Гарри, и, может, это и оказалось тем последним кусочком. И внезапное, разливающееся в груди чувство является его реакцией на то, что он видит, наконец, цельную картину. — Ты назвал меня человеком, минуту назад.

— Назвал, — соглашается Луи.

На лице Гарри расцветает нежная улыбка, но глаза нервные.

— Я чувствую... — говорит он и на долгое время умолкает, прикусывая губу, отчего она белеет и слегка распухает. Луи ёрзает, надеясь, что Гарри не заметит. Или, может, надеется, что заметит. Он не уверен. — Рядом с тобой я чувствую себя больше человеком, знаешь?

— Не знаю, — отвечает Луи. Расскажи мне.

— Э-э, просто... ну, я вспоминаю больше о своей человеческой жизни. И воспоминания чётче. Знаешь, я долго не помнил своей фамилии. Это словно... ну раньше я помнил основные детали, но не чувствовал, что эти воспоминания принадлежат мне. И хоть сейчас я не... ну, не человек, но я вспоминаю, каково это было.

Его голос напрягается и срывается в конце, глаза краснеют и поблёскивают, а Луи думает: он демон, и затем уверенно, мне плевать. Луи не святой; он знает, что на его совести жертв больше, чем у Гарри, и какое это имеет сейчас значение? Глаза принадлежат Гарри. Как и всё остальное: все его странные повадки и сложности, и противоречия, которые наделяют существо, которое даже если является не человеком, понимает Луи, но всё же личностью.

— Ты в порядке? — торопливо спрашивает Гарри, склоняясь вперёд, отчего серебристый свет снова скользит по его лицу, выхватывая новые черты: родинку у рта, острую линию челюсти, полноту губ, блестящих от слюны, и от которых Луи не может оторвать взгляда. Наверное, это заметно; его щеки горят от того, насколько обнажённым он себя чувствует, открытым и отчаянным.

— В порядке, — слабо отвечает он. — Просто... многое нужно принять.

Гарри улыбается.

— Что? — спрашивает Луи, чувствуя бешеный ритм пульса.

— Многое принять, — хихикает Гарри.

Оу.

— Господь Всемогущий, — стонет Луи, так сильно сжимая бедра, что там, наверное, останутся синяки. — И что мне с тобой делать?

От неприкрытой откровенности в голосе Гарри, когда он говорит: «Всё что захочешь», кажется, замирает время, словно целая комната затаила дыхание.

— Что... — начинает Луи. — О чём ты...

— Прости, — говорит Гарри. — Я просто-

— Я тоже, — сглатывает Луи.

— Правда? — спрашивает Гарри. Кажется, у него сбилось дыхание; глаза расширились, тёмные, нечеловеческие и всё такие же прелестные, и Луи не может отвести от них взгляда.

— Да. Можно... — на секунду он теряет голос. — Можно тебя поцеловать?

Гарри моргает. Его глаза приобретают свой привычный цвет, вокруг расширенного зрачка расцветает зелёная радужка.

— Да, — отвечает он спустя мгновение, выглядит немного ошеломлённым. — Пожалуйста, — он облизывает губы.

— Вежливый такой, — дразнит Луи, но не может скрыть отчаяния в тоне, пока сам подползает ближе к Гарри, отшвыривая подушку на пол. Их колени сталкиваются, и что-то значимое оседает в воздухе от звука их столкновения, более громкого, чем должен быть.

Гарри вздрагивает, закрывая глаза. Луи видно, как его щеки медленно окрашиваются в розовый, а грудь вздымается и опускается. Он так близко.

— Стой, — бормочет Гарри. — Ты уверен? Я не хочу делать ничего, чего ты не хочешь.

— Да, уверен. — Луи это уже говорил, а каждая секунда, что он не касается Гарри, наполняется мучительной болью. Но он сдерживается, знает, что это важно, даже если не может полностью объяснить, почему именно.

— Обещаю, — говорит он. — Знаешь, мы можем даже заключить сделку, если хочешь. Я скажу тебе, если захочу остановиться, и ты сделаешь то же самое.

Гарри моргает.

— Я... да, — говорит он. Сделки имеют для него смысл, думает Луи. На них он может положиться.

Он хватает Гарри за предплечья и, увлекая за собой, наклоняется назад. Гарри ложится на него сверху, заключая в ловушку своего тела. Я тебе доверяю, думает Луи, позволь мне тебе показать.

— Отлично. Значит, сделка.

Он красноречиво облизывает губы и прикусывает нижнюю, самую малость, наблюдая за тем, как расширяются зрачки Гарри, а широкая улыбка украшает лицо. Он наклоняется вперёд, и Луи чувствует призрачное тепло его дыхания на лице, когда он говорит:

— Поцелуй меня, дурачок.

И Луи целует, вытягивая шею, сокращая оставшиеся несколько дюймов и касаясь наконец-то, наконец-то, так, как ему хочется, сливаясь в сладостном и жарком поцелуе. Гарри целует отчаянно, вздыхая между болезненными касаниями губ, сокрушая всё тело Луи, который не может противостоять тому, как прикосновения разжигают внутри пожар, заставляют стонать и отвечать собственными укусами и касаниями языка. Кажется, никто из них не знает, как сдерживаться, как смягчить поцелуй; какая-то часть Луи неуютно дрожит, думает, ты должен быть осторожен, но стоны Гарри слишком громки в его ушах, слишком перегружают системы восприятия. Его кожа пахнет потом, а ещё больше теплом, горит под его губами, отчего он теряет рассудок, чувство стыда, и толкает бедра вперёд одновременно с прикосновением губ, и ему хочется расплакаться от того, как же хорошо, и насколько большего ему хочется.

Его руки желают за что-нибудь схватиться и до синяков впиваются в мягкость бёдер Гарри. Происходящее мелькает в картинках: Гарри целует его челюсть, так сильно засасывая, что он почти плачет; Гарри срывает с него футболку и очерчивает кончиками пальцев бока, щекотно, и Луи начинает ёрзать и вертеться, отталкивая его руки; он вплетает пальцы в волосы Гарри, удерживая на месте, пока кусает его губы и жадно глотает его стоны; колено Гарри настолько, блять, сильно впивается в его бедро, что там останется огроменный синяк, и Луи это обожает; Гарри везде, его невозможно избежать.

— Боже, — задыхается он, отпрянув, чтобы вдохнуть воздуха и чувствуя на вкус собственный пот, — ты...

— Раздевайся, — нетерпеливо и грубо прерывает его Гарри. Он садится на пятки и расстёгивает пуговицу его джинсов.

Луи ёрзает под ним, а глаза моментально прикрываются от приятного трения.

— Не могу пошевелиться, — ворчит он. — Ты меня давишь.

— Прости, — искренне говорит Гарри, настолько быстро сползая с Луи, что у того кружится голова. — Снимай, — повторяет он.

— Боже, какой требовательный, — дразнится Луи, пытаясь выскользнуть из джинсов.

— Как ты вообще спишь в одежде? — глядя на него, вслух интересуется Гарри. — Так разве удобно?

— Нормально, — отвечает Луи, а затем задумывается. — Может быть. Я уже привык, — он кивает Гарри. — У тебя явно другой подход, — он наклоняет голову, думая, я никогда не видел, как ты спишь. — Ты вообще спишь? — выбалтывает он.

Гарри хмурится.

— Да, — отвечает он, его глаза следят за тем, как Луи поочерёдно освобождает из штанин ноги и бросает джинсы на пол, немного ёрзая под пристальным взглядом и зная, что по нему всё видно, по тому, как развратно топорщатся его боксёры, а тело покрасневшее вплоть до шеи. Впрочем, он слишком возбуждён, чтобы беспокоиться. — Я сплю, — говорит Гарри. — Иногда. А ты?

— Ты видел, как я сплю, — сглатывает Луи, игриво оттягивая резинку своих трусов. Он ждёт, пока Гарри сделает шаг, но тот снова замер.

— Я видел тебя без сознания, — говорит он, начиная приближаться к Луи, так медленно. — Это не одно и то же.

У Луи сейчас совсем нет времени обсуждать смысловые оттенки. Он хочет почувствовать на себе его руки.

— Прекрати говорить ерунду, — как можно строже выговаривает он, но голос предательски дрожит от желания, — и трахни меня, хорошо? — он глубоко вдыхает и переворачивается на живот, наплевав на то, как распутно он выглядит. Он жаждал рук Гарри с того самого момента, как они встретились, хотел ещё больше каждый раз, когда чувствовал их прикосновения, хотел этого.

— Ты... — Гарри в нерешительности запинается. — Ты уверен?

В качестве ответа Луи закатывает глаза и тянется рукой назад, чтобы стянуть боксёры, глотая вздох от того, как приятно ощущается на оголившейся коже прохладный воздух. Но Гарри не касается. Луи пытается на него посмотреть, но под таким углом больно поворачивать шею. В такой позе и дышать, наверное, вредно, но он так сильно хочет, что дыхание само по себе затрудняется.

Он явно не ожидает того, что слетает с губ Гарри, хотя должен.

— Это что... это Дьявольская ловушка? У тебя на заднице?

И вот так внезапно настроение снова поменялось; тон Гарри стал игривым и дразнящимся, немного скептическим, и Луи какое-то время смеётся, прежде чем ему удаётся что-то сказать. Он приподнимается на локтях, сотрясаясь от смеха.

— Слушай, — говорит он, когда переводит дыхание. — Все совершают ошибки, ясно? И, технически, это пентаграмма.

Гарри издаёт звук средне похожий на фырканье и хихиканье.

— Отличная формулировка.

Луи вслепую тянется рукой назад, чтобы его шлёпнуть, но зачерпывает только воздух.

— Заткнись. Место для неё подходящее, не нужно выставлять такие вещи на показ.

— Значит, она не позволяет демонам в тебя вселяться, да?

Луи морщится. Его любовники спрашивали — часто — о тату («Сатанинская шлюха» как-то раз назвал его один отличившийся), но это внимание ощущается по-другому; вопрос задан со знанием и пониманием.

— Да, — отвечает он. — Носил когда-то на цепочке, но её можно перерезать. В принципе, такую метку порезать тоже можно, поэтому я и решил набить здесь. — Он набил её на своё восемнадцатилетние и никогда не показывал отцу, продолжая носить подаренный им кулончик до тех пор, пока отца не стало, и он не смог больше спрашивать, почему Луи снял амулет. Никаких мыслей об отце в постели, корит он себя. Ни за что.

Гарри продолжает:

— Значит, если кому-то захочется в тебя вселиться, то им придётся пырнуть тебя в задницу.

Луи пожимает плечами.

— Только не заражайся идеей, — предупреждает он.

— Я и не собирался! — настаивает Гарри и умолкает. — Я обожгусь, если потрогаю? — вслух интересуется он.

Луи закатывает глаза.

— Ты что же, просишь потрогать мой зад?

Когда он поворачивает шею, чтобы взглянуть на Гарри, он чувствует горячую вспышку внутри, когда видит широкую похотливую улыбку.

— А можно?

Луи стонет и утыкается лицом обратно в подушку.

— Боже, да, провалиться мне на этом месте! — Если Гарри к нему не притронется, то он взорвётся. Какая неблагородная смерть.

Гарри проводит широкой ладонью поверх его татуировки, и от прикосновения по телу Луи разносится ток, заставляя его толкнуться наверх, навстречу касанию. Да, думает он, да, да, да.

— Я могу прикоснуться, — довольно произносит Гарри. — Хотя, кажется, рука застряла. Вот беда.

— Придурок, — ворчит Луи и резко разворачивается, приподнимаясь и впиваясь в губы Гарри. Рукой он накрывает ладонь, которой тот обхватил его ягодицы, но, на раздражение, замер. Он сжимает руку, желая заставить Гарри сделать хоть что-нибудь.

Он делает. Тёплый палец бесцеремонно скользит внутрь и проходится по его дырочке, выбивая из него вздох. Да, словно в бреду думает он, подаваясь бёдрами назад навстречу сухому жжению. Часть его желает, чтобы Гарри придавил его к дивану и прямо сейчас оттрахал, разорвал на куски и заставил рыдать. Это разрушительный импульс, он знает, испытывал его чаще, чем хотелось бы признать. Ещё месяц назад он думал, что Гарри на такое способен, но сейчас он не уверен. Сейчас это что-то большее, чем просто унять зуд, больше того, что Луи хочет.

Влажное дыхание Гарри и то, как его губы лихорадочно касаются того места, где находится тату — это больше, что-то, что одновременно до одури горячо и пугающе. Луи хочется большего, внутри него клокочет голод и желание. Прикосновения Гарри не похожи ни на что до этого, словно он у него под кожей. Всё его тело оголённый провод.

— Взгляни на себя, — мурлычет Гарри. — Просто, блять, взгляни на себя.

— Не могу, — тяжело дышит Луи. — У меня нет глаз на затылке.

Гарри смеётся, тёплым дыханием опаляя его расселину. Как же невероятно развратно и горячо.

— Ты невероятный, — говорит он, тихо и серьёзно, и Луи не знает, что лучше: слова или то, насколько близко вибрация проходится к тому месту, где он хочет, и затем решает, что, наверное, оба. Он чувствует себя опьянённым.

— Ты чёртов задира, — процеживает Луи, ворочаясь в пытке удержаться и не толкнуться в лицо Гарри. Он чуть ли не ногтями хватается за последние остатки чувства достоинства, но готов отпустить, если попросят.

Когда Гарри отстраняется, Луи, не удержавшись, стонет. Нет, думает он, нет, нет, вернись. С потерей контакта ему кажется, словно он уплыл по течению, холодный и потерянный, внезапно устыдившийся самого себя.

— Я... — Голос Гарри дрожит. — Не называй меня так, хорошо? — Почти шёпот.

Не раздумывая, Луи кивает и поворачивается на спину, чтобы заглянуть Гарри в лицо, дотянуться до него и коснуться щеки, очертить большим пальцем костяшку скулы. За переменами настроения Гарри невозможно уследить, и Луи беспомощно плывёт за ним, словно их талии обвязаны верёвкой.

— Хорошо, — слышит он собственный голос. — Хорошо, малыш. — Он не знает, откуда взялось это прозвище, но ему нравится, как оно звучит. Гарри закрывает глаза, тычась в его ладонь с тихим нуждающимся стоном. Луи не может не наклониться, чтобы его поцеловать, но замирает в дюйме от его рта, касаясь носами, и говорит: — Можно?

Гарри соединяет их губы, и это... поцелуй снова другой, медленный и влажный, поглощает с самого начала.

— Ты... — говорит Луи в чужие губы и замолкает на секунду, отдаваясь на милость настоятельным касаниям языка Гарри. Он никогда такого не чувствовал, никогда прежде. — Ты нечто, — говорит он. Ты всё, думает он. Всё в мире. — Трахни меня, — просит он, склоняя голову, целуя обнажённое плечо Гарри, двигаясь вниз к ласточкам, языком очерчивая линии. — Пожалуйста?

— Я... — колеблется Гарри, в голосе отчётливо слышится беспокойство.

— Ты меня не ранишь, — уверяет Луи, нежно прикусывая сосок, который твердеет под зубами, и Гарри так резко вдыхает, что лёгкие, наверное, должны болеть. — Обещаю. У нас сделка, помнишь? Я тебе не позволю. — Он чувствует, как вздымаются под ладонями его ребра. Грязное, явно непроизвольное движение бёдер Гарри вниз выбивает из него стон, и он царапает кожу, куда может дотянуться, и выбивает из парня разрушенный звук, который хочется слушать на повторе до конца жизни. Он чувствует тот момент, когда Гарри капитулирует, наваливаясь на него всем телом и тяжело дыша в шею.

— Смазка в сумке, — вспоминает он, слепо дотягиваясь до тюбика. Наверное, ещё ни разу в жизни он не был благодарнее за то, что она всегда у него под рукой. Гарри и так слишком боится его ранить, так что вряд ли он трахнет его всухую, да и Луи не помнит, когда последний раз с кем-то спал. Это было ещё до того, как он встретил Гарри. Он затрудняется вспомнить: несколько месяцев назад? Четыре? Они находятся под действием связующего заклинания от силы неделю, и это уже кажется вечностью. Наконец-то, он радостно нащупывает маленький тюбик и почти роняет в спешке положить на диван, желая опять привести их тела в движение. — Вот, — говорит он, без особой на то надобности. Дыхание сбивается, когда Гарри берет лубрикант.

Луи не может оторвать взгляда от его длинных, увешанных кольцами пальцев, которые удерживают тюбик так, словно он сломается. Как кто-то может быть одновременно настолько могущественным и бережным? Обладать возможностью причинять вред и быть настолько осторожным, чтобы этого не сделать? Прохладное скользкое прикосновение пальца прерывает цепочку мыслей; Луи способен лишь одобрительно застонать и толкнуться навстречу. Не сказать, что ощущение особо приятное, но всё же ощущение, а предвкушение настолько сильно его распаляет, что он едва может терпеть, жадно вдыхая воздух и ёрзая бёдрами, чувствуя, как член твердеет за считанные секунды.

Когда свободной рукой Гарри закидывает его левую ногу себе на плечо, он со стоном поддаётся и почти всхлипывает, когда в тот же момент ощущает ещё один палец внутри, который входит так глубоко, что он чувствует, как беспощадно металл колец Гарри растягивает его ноющую дырочку. Он касается себя, начиная быстро и жёстко дрочить, просто ради того, чтобы снова обрести способность мыслить.

— Нет, — говорит Гарри и склоняется вниз к Луи, прикусывая его нижнюю губу и движением так чертовски сильно растягивая его бедро, что парень под ним стонет. Затем он отбрасывает руку Луи. — Ещё нет, — говорит он, возвращаясь в исходное положение. Луи не может посмотреть на его лицо; он сильно зажмуривает глаза и охает, когда Гарри ускоряет движения, безжалостно трахая его тремя пальцами, и-

— Готов, — тяжело дышит он, — давай же, блять, пожалуйста...

Гарри даже не отвечает, просто вытаскивает пальцы, спускает вниз по бёдрам боксёры, хватает заднюю сторону колен Луи, правая рука немного скользит из-за смазки, и подаётся вперёд. Первый длинный толчок болезненный; Луи приходится стиснуть зубы и глубоко дышать, но боль приятная. Такая, что ещё пару мгновений омывает всё тело после того, как ты вворачиваешь вывихнутый сустав, и всё снова становится так, как должно быть. Это правильно, лихорадочно думает он, цепляясь за спину Гарри и слушая резкие напряжённые звуки их дыхания. Здесь мы и должны были оказаться.

— Боже, — задыхается над ним Гарри, бедра замирают на полпути. — Внутри тебя так... — Кажется, он не в состоянии закончить предложение. Он плотно смыкает веки. Лунный свет отблёскивает на зубах, когда он впивается ими в полную нижнюю губу, мерцает на широкой груди, вспотевшей под блуждающими ладонями Луи.

Посмотри на меня, думает Луи. Словно услышав, Гарри резко открывает глаза, впиваясь в него ярко-алым взглядом, и Луи спокойно его выдерживает, немного заворожённый тем, что может по их тёмному оттенку видеть, насколько эмоционально переполнен Гарри; он понимает, что даже так глаза не менее красноречивы, влажные и широкие, пока Гарри прикусывает губу и хмурит брови, бёдрами пускаясь в небольшие ритмичные движения, и, да.

— Хорошо, — говорит Луи, обретая голос. — Так хорошо, малыш, ну же. — Он ногтями царапает широкую спину Гарри и чувствует, как дёргается внутри него член. — Дай это мне, — говорит он, думая, позволь мне тебе это дать.

— Я не хочу тебя ранить, — бормочет Гарри, по-прежнему широко распахнув глаза, словно боится моргнуть. — Ты должен меня остановить, если я сделаю тебе больно, ты должен.

Они уже об этом говорили, но Луи не огрызается. Лишь уверяет.

— Скажу, скажу, обещаю, мы же договорились, помнишь? Ты не сделаешь мне больно, давай же. — Он пытается подтолкнуть спину Гарри пятками и с садистким удовольствием отмечает, что ноги слегка онемели.

Ощущения зашкаливают, так было с самого начала. Гарри не то что грубый, но беспощадный; глубокие развратные толчки его бёдер ни на секунду не прекращаются, когда он забрасывает ноги Луи повыше, меняя угол, пока не находит нужный, и вышибает из него весь дух. Он не позволяет ему перевести дыхание, начиная вдалбливаться с двойной скоростью, сгибая Луи пополам, так сильно и быстро толкаясь внутрь, что больно, пиздец как больно, но ещё это лучшее, что Луи когда-либо испытывал в своей жизни; чувствуется запредельно, приятнее любой сломанной кости или минета в уборной и всего, что было в жестокой жизни Луи, и он всхлипывает от того, как хорошо, как сильно он не хочет, чтобы это прекращалось. Он бы отдал Гарри всё, лишь бы он удерживал его в таком положении, придавливая своим весом и вбиваясь так, будто от этого зависит его жизнь.

— Блять, — бормочет Гарри, склоняя голову и сильно прикусывая сосок Луи. Он не выказывает никаких признаков физического истощения — в отличие от Луи, чьи ноги начинают дрожать, а руки отчаянно пытаются за что-нибудь ухватиться, — но звуки, которые он издаёт — дрожащие и ошеломлённые, так что, может, он чувствует то же, что и Луи. И это, это, именно та мысль, которая подводит его к краю. Ладони Гарри хватает пары движений, прежде чем Луи всхлипывает и кончает себе на грудь и живот. Из него словно выбили оргазм, и он чувствует, что едва может дышать, словно только что окончил заядлую драку.

Гарри всё ещё продолжает его трахать, и ощущения уже далеко не столь приятные, но выражение на лице Гарри — сомкнутые веки, губа белеет под зубами, сильно нахмуренные брови — заставляет Луи разомлеть и расслабиться, протянуть руку, чтобы очертить большим пальцем его скулу и поймать взгляд, когда он открывает глаза, заглянуть прямо в их глубину, бесконечную и слегка пугающую, и тихо сказать:

— Гарри.

Что-то в его выражении ломается. Ощущение того, как он изливается внутри Луи, меркнет в сравнении с тем, как он выглядит, разрушенный и напуганный, и Луи ощущает мгновенное отчаянное желание обвить его руками и прижать к себе. Так он и поступает.

Минуту спустя, в течение которой всё, что он слышит и чувствует, это их сбившееся дыхание, слегка не в унисон, Луи осознает, что Гарри дрожит, ощущает влагу на шее, но это не пот. Гарри тихо плачет, но всхлипы сотрясают всё его тело, увлекая за собой и Луи, который всё ещё чувствует внутри себя его обмякший член и испытывает от этого дискомфорт, но его мысли всецело поглощает плачущий демон. Каким-то образом он не паникует — он знает, что делать, хоть и не знает как, поэтому доверяется инстинктам.

— Эй, ш-ш, — говорит он, поглаживая влажные волосы Гарри, и смахивает падающие на лицо и плечи локоны. — Ты в порядке? — глупый вопрос, но он всё равно спрашивает, блуждая ладонями по спине парня, вверх-вниз, начиная от поясницы и заканчивая лопатками. Он чувствует под ладонями напряжённые зажатые мышцы. Наверное, это больно, и Гарри резко вдыхает, когда Луи на пробу давит на особо зажатое местечко. Гарри всё ещё плачет, поэтому не понятно, ему приятно или больно, поэтому Луи прекращает и вновь принимается медленно его поглаживать, бормоча всякие глупости ему в шею.

— Прости, — выдавливает Гарри спустя долгое время. — Просто... эмоции зашкаливают.

Он смещается, почти полностью освобождая Луи от своего веса, и выходит из него с дрожанием. Луи тоже дрожит, всё тело пульсирует, завтра наверняка будет больно ходить. Если он пожалеет об этом утром (которое, по большему счёту, уже наступило — на часах 4:45), он с ненавистью поймёт, что напоминания не избежать, но сейчас он позволяет себе насладиться болью.

— Да уж, — соглашается Луи. Он чувствует, как Гарри успокаивается, его дыхание выравнивается, и поэтому ёрзает, пытаясь выбраться из-под него, чтобы лечь на бок и продолжать его гладить. Они тесно прижаты друг к другу, хотя слишком жарко и не хватает воздуха. Он легонько шлёпает плечо Гарри, но жест получается очень нежным. — Отличная работа, — шутит он, надеясь вызвать у Гарри улыбку.

Получается; крошечная, но всё же улыбка. Его глаза снова обрели изумрудный цвет, зрачки потихоньку сужаются, но всё равно огромны.

— Нам нужно поговорить, — произносит он, тихо, и отводит от Луи взгляд, выражение на лице снова становится замкнутым и бесстрастным.

— Не сейчас, — решает Луи. Он знает, что решение правильное, потому что оно прогоняет мрачное выражение с лица Гарри, и тот снова решается на него посмотреть. На спине начинает охлаждаться пот, там, где он не прижат к тёплому телу юноши, и он дрожит.

— Холодно? — спрашивает Гарри.

— Немного. — Где-то неподалёку валяется одеяло, но Луи не знает где. Но Гарри его находит, и укрывает Луи.

— Так хорошо? — спрашивает он. Луи немного ёрзает, чтобы одеяло прикрыло ноги, и вздыхает.

— Хорошо, — подтверждает он, сонный и довольный. А ещё осмелевший настолько, что перекидывает через талию Гарри руку и притягивает ближе, губами прижимаясь к его плечу. Рядом с тобой я тоже чувствую себя больше человеком, думает он и, оставив поцелуй на бицепсе Гарри, удерживает мысль на языке, каким-то образом одновременно боясь, что слова соскользнут, и боясь, что нет, и несколько мгновений спустя засыпает.

Примечания:¹«Lincoln Logs» - это классическая строительная игрушка, название которой переводится как «Бревна Линкольна», 16-го президента США, освободителя чернокожих рабов и национального героя Америки.



²роаны - в фольклоре Шотландии волшебные существа, которые живут в море во дворцах из перламутра и жемчуга. В воде они передвигаются в обличье тюленей, а выходя на сушу, сбрасывают шкуры. Считается, что роаны - самые добродушные и добрые из волшебных существ.