Run like the Devil {l.s}

CHAPTER XX (PART 2)

  У мамы был чайный сервиз — подаренный, разумеется, на их свадьбу с Марком, поскольку она не выходила замуж за Троя, — который она хранила на самой верхней полке серванта в обеденной комнате (которая была довольно просторной и действительно вмещала в себя стол и стулья). Луи мог, наверное, посчитать на пальцах количество раз, что он его видел. Он никогда его не касался, зная по его недосягаемости и по тому, как бережно с ним обращалась мама, что сервиз был хрупкий, и что он его сломает — безрассудный, неуклюжий растяпа Луи. Каждый раз, когда он на него смотрел, то чувствовал заблаговременную тревогу и чувство вины, словно уже сломал его.  

  Теперь же с похожим чувством он смотрит на Гарри, сжавшегося и бледного, укутанного в тонкое одеяло, которое поднимается и опадает с движениями его грудной клетки. Вверх, вниз, вдох, выдох — яркое свидетельство жизни, поэтому Луи необязательно его касаться, чтобы в этом удостовериться, но он хочет, хочет лично убедиться, и это чертовски глупо. Найл говорит, что жизненно важные показатели хорошие. Он не в коме, просто устал. Отдыхает.

  Луи чувствует укол зависти каждый раз, когда на него смотрит. Он и сам начинает клевать носом, но затем вздрагивает со вздохом, просыпаясь от мнимого чувства падения с огромной высоты, а затем снова оказывается здесь: сидит в кресле-качалке рядом с гостевой кроватью Найла. На ней лежит Гарри. Бывший демон. Луи пока не знает, как его называть. В сознании всплывают непрошеные фразы. Друг. Заноза в заднице. Ужасающий. Загадка. Всё, чего я хочу. Ни одна не подходит в полной мере, и большинство из них его даже пугают; фраза кем мы будем друг другу после этого висит между ними густым облаком ядовитого дыма. Он понятия не имеет, что теперь делать. Не знает, что правильно, когда все варианты стали доступны. Поэтому просто сидит и наблюдает за Гарри.  

  Он не держит его за руку, боясь сломать ещё больше, но прокашливается и пытается подобрать слова. Смелые, такие, что он вряд ли сможет сказать, когда Гарри проснётся. Да и вообще он не уверен, что ему выпадет возможность их озвучить. Поэтому говорит сейчас, шёпотом:

— Привет, — начинает он и пытается увидеть, отреагирует ли Гарри, но он остаётся неподвижным, за исключением движений грудной клетки. — Надеюсь, ты нормально себя чувствуешь. Ну там, приятные сны, и всё такое. Мне... мне не нравится, когда тебе снятся кошмары, я не могу прекратить гадать, о чём они, и чувствую себя от этого просто отвратительно. А когда понимаю, что моё представление о твоей боли не идёт ни в какое сравнение с тем, что ты на самом деле испытывал, то чувствую себя ещё паршивее. Так что. Наверное, эгоистично с моей стороны. Просто... не знаю. Я хотел поступить правильно. Не знаю, поступил ли. Но надеюсь.

— Ты... я хочу, чтобы ты проснулся и сказал, что всё нормально. Я хочу, чтобы с тобой всё было нормально. Я не думаю... С тех пор, как ты сказал мне, э, что произошло, я думал о том, как всё чертовски несправедливо, и, ну, мне трудно с этим смириться.

— Я просто... ты заставляешь меня чувствовать себя так, как я не чувствовал... Не позволял себе чувствовать так долго, что и не помню уже. Ты, э-э, ты заставляешь меня чувствовать... много чего, в целом. Я думаю, это хорошо. Я уверен, что и ты так думаешь, поэтому... Не бери в голову, — он прокашливается. — В общем, если в двух словах, ты мне важен. Очень. Блять, слабое оправдание.

Он представлял себе — мимолётно и глупо — проникновенную поэтическую декларацию о любви у ложа Гарри, после которой Гарри, каким-то образом услышав или, по крайней мере, почувствовав пламенную речь, откроет глаза и уставится на него взглядом, полным обожания и любви, и они поцелуются, а затем... Луи не уверен. Так далеко вперёд он не забегал.

— Так что, — говорит он, — было бы, э-э, круто, если бы ты, ну, проснулся.