Она была уже готова. Абсолютно готова, хотя до дежурства оставалось еще около получаса. Блэк еще даже не вернулся в гостиную, где они негласно решили собираться за пять минут до начала дежурства. Они не договаривались. Даже не разговаривали друг с другом. Просто Блэк первым выходил из гостиной, а затем выходила она, тенью следуя за ним, часто отставая, потому что Блэк всегда ходит слишком быстро.
Словно куда-то спешит.
Постоянно. Словно специально издеваясь, заставляя ее потом едва ли не бежать, чтобы догнать его темную фигуру, отдаляющуюся на приличное расстояние от нее. Он никогда не смотрит на нее, словно ее и нет вообще. Иногда ей казалось, что если она резко остановится и прекратит движение по коридору, то он даже и не заметит этого, просто продолжит двигаться дальше своей размеренной походкой.
Слишком сильно погружен в себя. В свои мысли. В саму свою сущность.
Он часто думает о чем-то таком, что заставляет его просто выпасть из реальности. Она пару раз замечала эту неестественную пустоту в глазах, когда в эти редкие моменты ее слабости она смотрела на него. В те моменты, когда она это не контролировала. Сам взгляд просто цеплялся за его глаза.
За те глаза, в которых можно утопиться, умереть в страданиях.
Похоже, что она чертова мазохистка.
Внимательно посмотрела на себя в зеркало, чтобы найти хоть один изъян в ее внешнем виде. Но все идеально. Светлый свитер с высоким горлом, темные джинсы и теплые ботинки на шнурках.
Она всегда так одевается.
В ночных коридорах замка очень холодно, да и одно только присутствие Максима Блэка рядом вызывает озноб по всему телу. По правде говоря, она ждала даже этих дежурств, потому что она хотела почувствовать его запах. Легкие просто разрывались от него. Хотелось еще. Постоянно. Словно чертов наркоман.
И она ничего не могла с этим поделать.
Только ругать себя. Постоянно. Каждый день из этих трех недель. Как бы она не старалась его игнорировать, как бы упорно не внушала себе, что она его люто ненавидит, она понимала, что ее тянет туда.
И она намеревалась прекратить это. Все это. Забыть. Уничтожить. Сжечь. Сделать все возможное, чтобы та ночь навсегда исчезла из памяти, чтобы она смогла, наконец, вздохнуть спокойно, полной грудью, она хотела быть свободной. От него. От его прожигающего взгляда. От его презрения и отвращения.
От всего, что связано с Блэком.
Решила подождать Блэка в гостиной эти полчаса, потому что сидеть в комнате было душно и вообще тяжело. Она внимательно посмотрела на Иззи, которая свернулась клубочком на ее черных брюках и закатила глаза. Теперь снова будет уйма шерсти на черной ткани.
Резкий выдох сорвался с ее рта, когда она услышала, как резко открывается дверь. Когда послышались шаги Блэка. Она была уверена, что сумеет отличить эти шаги от любых других, просто потому, что Максим Блэк ходит по-особенному. Как-то устрашающе тихо, но одновременно так оглушающе громко, что, кажется, будто бы он шагает прямо по ее голове.
И это пугает.
Каждый шаг отдается эхом в голове.
ТАРАХ!
Звон разбивающегося стекла заставляет ее испуганно вздрогнуть. Все внутри едва ли перевернулось, когда раздался глухой стук и приглушенное рычание, вызывающее у нее дрожь по всему телу. Она застыла. Просто застыла в ступоре, потому что понятия не имела, что ей делать.
Она боялась.
Чертовски боялась выйти из комнаты, продолжая лишь крепко держать ручки двери и слушать свое сбивчивое дыхание. Она не знала, что у него случилось, не знала, что он может вытворить в таком состоянии, но почему-то какая-то абсолютно ненормальная часть ее сознания хотела выйти из этой комнаты и помочь ему. Если ему вообще нужна чья-то помощь.
Это же Блэк.
Он сам по себе.
Ноги словно приросли к полу, и она крепко зажмурилась, когда что-то с грохотом упало за дверью. Что его так вывело? Он ведь сейчас просто-напросто разрушит всю гостиную к чертям собачьим, а этого совсем не надо. Что могло вывести Максима Блэка из привычного равновесия?
Трусиха, Ковалева.
Ты просто-напросто жалкая трусиха.
Страх сковал все тело, которое теперь совершенно не подчинялось всей хозяйке, она лишь пыталась унять дрожь, пыталась выровнять дыхание. Ну, что он может тебе сделать, чего не делал уже, Клэри? Он не сможет сделать еще хуже, чем уже есть. Но такого Блэка она никогда не видела.
И может вообще не увидит, если продолжит стоять в этой комнате.
— Сукин сын, — раздался рык из гостиной, и снова что-то разбилось о стенку.
Надо выйти, просто необходимо, Клэри!
Если она сейчас не выйдет, то он просто разгромит всю гостиную, да и вообще она не имела ни малейшего понятия, что ожидать от него, когда он в таком состоянии. Она видела его рассерженным, недовольным, агрессивным, но при этом он всегда держал себя в руках. Всегда. Максим Блэк всегда был расчетливым и холодным. Он не позволял себе лишних эмоций.
Кто же настолько глуп, чтобы довести его до точки кипения? У кого хватило ума перейти ему дорогу? И кто смог задеть его?
Она сама не заметила, как резко дернула ручку двери, а ноги самостоятельно вывели ее из комнаты. Черт. Она была не готова к тому, что увидела. Совершенно не готова. Ковалева даже и представить не могла, что ее будет ждать такое.
Она просто не готова.
Пусть это все будет кошмаром. Очередным кошмаром, потому что она не хочет такой реальности.
Гостиная была разгромлена: все кресла перевернуты, а ваза разбита, у стульчиков не хватало ножек, похоже, что они летели в стены. По рукам пошли мурашки и они задрожали совсем не от холода. От осознания того факта, что на месте этой вазы может оказаться она, если не будет себя контролировать.
Медленно подняла глаза на Блэка, вглядываясь в искаженное гневом лицо. Он был не просто злой, не просто раздраженный, он был в ярости, которая накрывала его с головой. И, казалось, что он прямо сейчас окончательно сорвется. Язык буквально прилип к небу, а взгляд не мог оторваться от холодных серых глаз, которые сейчас были такими страшными.
Она боялась.
Боялась того, что он может сделать с ней, если и она сейчас скажет что-то лишнее. Глаза. Его глаза. Она просто не могла оторвать взгляда, потому что не могла разобраться, что же она видит в них. Злость, ярость, гнев и... боль? Обреченность?
Она не верила. Не могла поверить. Нет, этого просто не могло быть на самом деле. Это слишком нереально, чтобы быть правдой. Блэк просто не может испытывать таких эмоций, чтобы у него там ни произошло.
— Блэк, что происходит? — тихо спросила она, едва ли вытолкав эти слова из глотки.
Она все-таки вышла. И он словно оторвался всего на секунду от своих мыслей, мгновенно реагируя на ее голос. На ее тихий, слегка хриплый, голос. Словно безумный. Словно сумасшедший, резко вскидывает голову вверх, вжираясь в ее бледное лицо взглядом, в эти огромные, такие огромные, лазурные глаза.
Какого хера она вышла из своей конуры?
Какого хера она сейчас стоит перед ним с таким ужасом в глазах? Почему не убегает отсюда, вереща и размахивая руками? Ведь она видит его, он почему-то так уверен, что она видит его. Того зверя, который гнет прутья своей клетки, вырываясь на свободу. Маленькая сука определенно видит его. И он пугает ее.
Она дрожит.
Нет, даже и не дрожит. Ее трясет от страха. Только вот она продолжает стоять на месте. После, сука, трехнедельного игнорирования она просто смотрит на него. Блять, отлепи этот свой взгляд. Прекрати смотреть... так.
Слышишь, Ковалева?
Плевать, плевать на нее. Его мать. Снова напали какие-то ублюдки, доведя ее едва ли не до депрессии. Те, кому смерти отца было мало. Те, кого он хотел придушить собственными руками, потому что они трогали ту единственную частичку семьи, что у него осталась.
Каролину. Его мать.
Они, сука, снова решили убить кого-то из его близких, а он просто сидит, как в клетке, в этом гребанном пансионе без возможности помочь. Хотелось выть от отчаяния. Хотелось рвать глотки этим ублюдкам. Но он мог только швырять столы и бить посуду. И от этого уже становилось тошно. От самого себя.
Они сделали это утром. Когда она по привычке шла на пробежку. И, если бы там не было охраны, которую Максим лично попросил приставить, они бы убили ее. И от этого спирало в груди. Они бы убили ее. Его мать, оставили бы круглым сиротой. Кулаки крепко сжимали, а следующую секунду он резко ударил об стенку.
В кровь.
Но он не чувствовал боли. Кровь по рукам, а ему было плевать. Он словно стеклянная кукла. Без чувств. А он хотел. Хотел почувствовать эту боль. Чтобы она перевернула все внутри, заставляя концентрироваться на ней, а не на мыслях, заставляя забыть обо всем.
Но он не чувствовал.
Совсем.
Посмотри на себя, Блэк. Где то хваленное величие? Где тот самоконтроль? Где презрительный взгляд, смотрящий на всех с высока? Что бы сказал отец, увидев тебя в таком состоянии?
Отец.
— Блэк, ты слышишь вообще? — произнесла она громче, совершенно не понимая, что с ним происходит. — Что случилось? Ты можешь хоть слово сказать, а?
Шаг.
Она сделала долбаный шаг к нему, и зверь внутри едва ли не зарычал от протеста. Она здесь лишняя. Не нужна. Ему никто не нужен. Вообще. Он сам во всем разберется, своими руками разорвет в клочья тех ублюдков, которые смели ему угрожать, которые посмели даже дыхнуть в сторону его матери. Хотелось крови. Убивать. Своими руками. Но он не мог ничего сделать, потому что ему запретили выезд из долбанного пансиона.
Блять.
Он посмотрел на девушку, которая разрушала его уединение. Он помнил каждую черту ее лица, каждую родинку на ее теле. Каждый оставленный засос. Ничье выражение лица во время секса он не помнил лучше, чем лицо Ковалевой. Просто эти лазурные глаза, которые сейчас так испуганно смотрят на него, сводят его с ума.
Каждую ночь.
Каждый день.
Она въелась в его мозг, его сознание, ее чертовый вкус постоянно был на языке, он чувствовал ее запах везде. Это сводило с ума. Он сам сказал. Ему плевать. Плевать, что она пьет это чертово снотворное, плевать, что ее чуть не убили, плевать, что она может пострадать.
Плевать.
— Что, Ковалева, надоело играть в молчанку? — прошипел он язвительно. — Что не прячешься в своей норке?
Она не отшатнулась. Не испугалась сильнее его тона. И ему хотелось хорошенько встряхнуть ее, чтобы она поняла, осознала, что творит. Чтобы не была такой тупой идиоткой и бежала отсюда подальше. От него. Ведь прикончит же сейчас. Тот зверь, который внутри, который воет, разрывает его изнутри, хочет крови.
И до одури хочет ее.
Вздернула подбородок в ее привычном жесте, посмотрев на него уже без капли страха. Где? Куда делся тот затравленный зверек, который смотрел на хищника испуганными глазами? Как она может так быстро переключаться? Он не понимал ее. Совершенно не понимал. И это бесило.
Так чертовски сильно бесило.
Давай, Ковалева, сделай еще шаг, и он прикончит тебя к херам. Потому что не сможет сдерживать себя. Потому что наизнанку. Снова и снова. Выворачивая внутренности. Ее запах. Так близко. Уже три недели он не видел ее глаза так близко, буквально на расстоянии вытянутой руки.
Что она творит?
— Я вышла на ночное дежурство, — прошипела она так дерзко, что он и не узнал ее, ее голоса, — а не потому, что мне поболтать с тобой захотелось.
Сука.
Маленькая язвительная сука.
Хотелось придушить ее, сломать тонкую шейку, прикрытую воротом свитера. Он знал, что под ним скрываются его отметины. Знал, что они еще не сошли, потому что он помнил, как сильно он ее кусал. Какие багровые следы были на бледной коже. Они не могли сойти даже за три недели.
Остались до сих пор на бледной коже, выделяясь ярким пятном.
Он был абсолютно уверен, что они остались, как и ее укус на его плече. Тот укус, который он продолжает рассматривать каждый вечер, словно какой-то экспонат. Смотрит на него. Прожигает взглядом, метающим молнии. Такая уверенная, что становится тошно. Словно она что-то может против него. Словно она имеет какое-то значение.
Никакого. Абсолютно никакого.
— Ты такая жалкая, Ковалева, — хмыкнул он. — Проваливай на свое дежурство. Одно твое присутствие пачкает мне одежду.
Еще один ее шаг, и он едва ли не захлебывается ее нереальным запахом, который он чувствует постоянно, но сейчас так сильно. Взрывая легкие. Выворачивая наизнанку. Что она творит? Почему подходит все ближе? Чего эта идиотка добивается?
На ее лбу пролегает морщинка, словно она задумалась о чем-то. Словно она вообще умеет думать своей головой. Сейчас, когда она так близко, когда он видит каждую мелочь, каждую ее длинную ресничку, язык застревает где-то в горле. Почему сейчас каждое оскорбление, которое он придумал для нее, вылетело из головы?
Вылетело из головы все.
Кларисса Ковалева никогда не красилась. Ни грамма косметики на бледном, уставшем лице. Она просто не подходила ни к одному из его устоявшихся типов девушек. Она не подходила никуда. Взгляд опускается на ее рот.
Блять.
Он слишком хорошо помнил ее рот. Такой сладкий, теплый, манящий рот. Ее пухлые губы сейчас не просто притягивали к себе внимание, все сознание Блэка буквально сконцентрировалось на этих губах, которые он всегда считал невыразительными. Всегда считал недостойными внимания. Идиот. Как можно было игнорировать эти губы?
Этот запах.
— Ковалева, — предупреждающе рыкнул он, когда она сделала еще один шаг. — Еще один шаг, и я...
Резкий рывок. Она не понимает, зачем это делает, знает, что потом так крупно пожалеет об этом, но этого требует все ее естество. Почему-то считает, что она права, что ему это надо, почему-то думает, что она может это сделать, почему-то уверена, что он не оттолкнет ее.
Обхватывает его талию руками, зарываясь носом в его рубашку, пропитанную его запахом, смешанным с крепким алкоголем. Он пил. Она была на сто процентов уверена, что он пил. Это должно было оттолкнуть ее, но наоборот притянуло. Она крепко прижималась к его телу, ожидая приговора. Ожидая, когда он оттолкнет ее, когда скажет, какая она дура.
И она не будет отрицать.
Только самый глупый кролик будет прыгать в пасть ко льву. Но ей хотелось прыгнуть. Почему-то та самая боль, которую она увидела в его глазах, пробудила в ней странное желание. Поддержать его. Блэка. И это было чертовски странно, но она не могла иначе. Она хотела этого. Хотела обхватить его руками и прижаться щекой к его груди.
Пробила дрожь по всему телу, а Блэк так и стоял, замерев на месте. Он не отталкивал ее, но и не принимал эти объятия. Просто стоял, и она слышала, как бьется его сердце в груди. Как часто он дышит, словно задыхается.
А она, кажется, не дышала совсем.
Он теплый. Несмотря на внешнюю ледяную прохладу, он такой теплый по сравнению с ней. И она прикрывает глаза от наслаждения, когда это тепло начинает согревать и ее. Она чувствует себя так правильно, так идеально. И уже совсем, абсолютно плевать, что он сделает, что он скажет, но хотелось продлить это мгновение.
И тут.
Вдруг, словно током ударило. Его руки зарываются в ее волосы, прижимая еще крепче к себе, а изо рта вырывается рваный выдох. И она старается не шевелиться, чувствуя, как он перебирает пальцами ее волосы. И в этом движении столько несвойственной ему нежности, что спирает дыхание, что просто хочется умереть.
Он не оттолкнул ее.
Он ответил на ее безумный порыв, словно сам хотел того же. Она не понимала, что происходит, да и не хотела понимать. Плевать, что это Максим Блэк, плевать, что она его ненавидит. Это сейчас так необходимо. Чувствовать его рядом. Так чертовски необходимо, что она дрожит от его прикосновений.
— Что ты творишь, Ковалева? — шепчет он, словно не своим голосом.
Он не понимает, что происходит, как и она. Он лишь осознает, насколько эта девушка хрупка и тонка. Он не замечал этого, потому что она всегда прятала себя под маской сильной и независимой, хотя на самом деле это не так. Она пытается справиться одна с тем, с чем никто не справился.
Упрямая дурочка.
Зверь умолк, что было такой редкостью. Ведь он уже вырвался на свободу, уже во всю силу громил реальность, но она успокоила одним только взглядом, одним объятием заставила его зайти обратно в свою клетку, из которой он долго и упорно выбирался. Она делала то, что не всегда получалось у самого Блэка.
Она его пугала.
Сколько еще она собирается пить эти гребаные таблетки? Сколько еще она собирается общаться с тем, кого он считает подозреваемым номер один? Хотелось трясти ее за плечи, чтобы она понимала, что творит, чтобы сидела в комнате и никуда не выходила, как поступил бы каждый нормальный человек.
Держать ее в своих объятиях было до чертиков непривычно, но так правильно. Словно именно его руки идеально созданы, чтобы перебирать эти волосы, словно именно ее макушка создана для того, чтобы подпирать его подбородок. А еще она была холодная. Приятно-холодная. И болезненно-бледная. Ее руки мяли рубашку на спине, и он это чувствовал.
Но не смел сопротивляться.
Он подумает, проанализирует потом, просто сейчас это необходимо, словно воздух. Она затуманивает мысли, переворачивает все с ног на голову. Сейчас словно весь мир крутится вокруг этой заносчивой заучки. Он придумает оправдание произошедшему. Только не сейчас.
Сейчас не хочется выпускать ее.
Волосы Клариссы Ковалевой пахнут чем-то цитрусовым, и этот аромат он не слышал еще нигде. Только у нее он был таким особенным. Таким притягательным. Он ненавидел ее волосы. Слишком пушистые. Слишком светлые. Слишком сильно бросающиеся в глаза, когда распущены.
Максим Блэк всегда предпочитал брюнеток.
— Не знаю, — хриплый ответ сорвался с губ девушки. — Я не знаю...
Просто... так надо. Так до боли надо постоять вот так. Хоть немного. Просто нужно, чтобы все прекратилось. Хотя бы на мгновение. И это помогало. Действительно помогало. Словно его объятия были чертовой панацеей от всего. От всех страшных мыслей. Он сейчас не был ее ночным кошмаром, он каким-то образом стал спасением от них.
Они сейчас были в прострации, потихоньку утопая друг в друге.
И это было нужно. Нужно обоим.
— Этого больше никогда не повторится, Ковалева, — шепчет он, прижимая ее крепче, если это вообще было возможно. — Ты забудешь об этом.
Да, она забудет, заставит себя забыть об этом, потому что это нереально, это просто не может происходить на самом деле. Весь этот месяц нереален. Если бы ей кто-то сказал, что она потеряет девственность с Максимом Блэком, а потом они будут обниматься в гостиной, то она бы сомневалась в устойчивости психики этого человека.
Но сейчас это так. Ничего не может этого изменить, как бы она этого не хотела. Как бы ни желала стереть его из памяти, но он прочно въелся в мозг, стирая оттуда все остальное. Она сейчас должна думать о том, сколько всего он ей сделал, как сильно испортил жизнь в пансионе, должна думать, как сильно она его ненавидит, но она думает лишь о том, как он целуется, как крепко держит ее в своих руках, какая вкусная у него кожа.
Она не должна позволять ему контролировать ее.
Но она делает это. Снова и снова. Ее рассудок машет ей ручкой, стоит ему только поцеловать ее, только дотронуться до нее. Каждое прикосновение сводит с ума, и она не может этого отрицать постоянно. Только не тогда, когда она стоит, прижавшись к нему всем телом, мечтая, чтобы расстояние между ними было еще меньше.
И она так хочет, так чертовски хочет дотронуться до идеально-вычерченных губ, что ее губы болезненно покалывают от нетерпения, от желания. Хочет почувствовать, вспомнить этот вкус.
Который сводил ее с ума.
Заставлял ее делать такие вещи, о которых она раньше и не подозревала. Она не знала, как и что делать, просто тело двигалось само, подчиняясь движениям Блэка, подчиняясь его воле, его желаниям. И она сейчас хотела его почувствовать. Хотела прочувствовать его губы на своих губах.
Его сильные руки на своей талии.
Но она так чертовски сильно боялась собственных желаний.
— Клэри, открывай, это Олег, — послышался стук в дверь и знакомый бархатный голос. — Я пришел вернуть тебе конспект по интегралам.
YOU ARE READING
Дышу тобой
RomanceОтношения этих двоих можно охарактеризовать лишь одним словом. Ненависть. И они оба увязли в этом чувстве по уши настолько, что уже не могут дышать без нее. Они оба дышат их ненавистью. Но, может, они ошибались все эти годы, и это нечто другое?