Дышу тобой

Глава 21.

Ка­кого хуя она это сде­лала? Блэ­ка прос­то рас­пи­рало от злос­ти. До сжа­тых че­люс­тей, до по­белев­ших кос­тя­шек. Прос­то не ук­ла­дыва­лось в го­лове то, что она ис­полни­ла пря­мо пе­ред его но­сом. Ма­лень­кая уп­ря­мая суч­ка прос­то не по­нима­ет, что тво­рит. Ку­лаки креп­ко сжа­лись, ког­да он пос­мотрел на свет­лую ма­куш­ку, иду­щую, блять, впе­реди не­го.

Ко­вале­ва прос­то взя­ла и обог­на­ла его.

Прос­то, ед­ва ли не бе­гом, да­ла ему по­нять, что ее прос­то дос­тал вид его за­тыл­ка. И вот те­перь шла ров­но на пять ее ша­гов быс­трее не­го. Хо­телось сей­час пе­рех­ва­тить ее за пле­чо и хо­рошень­ко встрях­нуть, что­бы она по­нима­ла, что тво­рит, ес­ли в ее го­лове еще ос­та­лось хоть нем­но­го ее хва­леных моз­гов.

Ка­кого хре­на она ве­дет се­бя, как оби­жен­ный ре­бенок? Он прос­то не мог се­бя кон­тро­лиро­вать, гля­дя, как Ко­вале­ва уве­рен­но идет впе­реди не­го, слов­но этим са­мым нас­ме­ха­ясь над ним.

Она ху­дая.

Толь­ко сей­час он ре­аль­но за­метил, нас­коль­ко она по­худе­ла за этот ме­сяц. За­уч­ка шла впе­реди, по­это­му всю хруп­кость ее фи­гуры он мог пол­но­цен­но оце­нить, не бо­ясь, что она уви­дит его взгляд. Его пла­тони­чес­кий взгляд. Она бы не по­няла его. Ис­толко­вала бы по-сво­ему. Тем­ные джин­сы об­тя­гива­ли строй­ные но­ги, а свет­лый сви­тер ед­ва ли не ви­сел на ху­дых пле­чах. На тех са­мых пле­чах, на ко­торых ос­та­лись сле­ды от его губ.

Сей­час был имен­но тот ред­ким мо­мент, ког­да ру­сые во­лосы стру­ились по пле­чам, до­ходя до по­яс­ни­цы. Он слиш­ком хо­рошо знал, ка­кие это во­лосы на ощупь. Так хо­рошо знал, что кон­чи­ки паль­цев сей­час по­калы­вали от вос­по­мина­ний.

От тех са­мых вос­по­мина­ний, ко­торые снят­ся каж­дую ночь, как дол­банный кош­мар.

И эти во­лосы, та­кие мяг­кие, слов­но тро­га­ешь гре­бан­ный шелк, а не во­лосы. Срав­ни­вая с той же Энж, ко­торая на свою при­чес­ку тра­тит це­лую веч­ность, но у нее они не та­кие. Про­питан­ные при­тор­ным за­пахом ла­ка, слов­но со­лома.

Что с то­бой про­ис­хо­дит, Ко­вале­ва?

В вос­по­мина­ни­ях чет­ко от­пе­чата­лась жел­тая ба­ноч­ка с силь­ным снот­ворным, ко­торое на­до бы­ло вы­кинуть к чер­тям со­бачь­им. По­тому что у Ко­вале­вой, по хо­ду, нет во­об­ще моз­гов, раз она про­дол­жа­ет это упот­реблять. Сно­ва и сно­ва. А его не прель­ща­ло най­ти ее труп как-то ут­ром в со­сед­ней ком­на­те.

Что за дол­банная при­выч­ка пос­то­ян­но вы­водить его из се­бя? Пос­то­ян­но де­лать так, что­бы он был на гра­ни сры­ва. По­чему ты так раз­дра­жа­ешь каж­дую кле­точ­ку его те­ла, а, Ко­вале­ва?

— Ес­ли ты ре­шила кос­тя­ми сво­ими пот­ру­сить пе­редо мной, то вы­нуж­ден те­бя огор­чить, ме­ня брев­на не воз­бужда­ют, — спо­кой­но про­гово­рил он, наб­лю­дая за ре­ак­ци­ей.

Де­вуш­ка ед­ва за­мет­но вздрог­ну­ла от его го­лоса, но он все же за­метил это, по­тому слиш­ком прис­таль­но наб­лю­дал за каж­дым ее дви­жени­ем. Слов­но она бы­ла ка­ким-то до­рогу­щим эк­спо­натом. Слов­но каж­дый ее вдох имел ка­кое-то зна­чение.

Раз­верну­лась.

И вот оно. То, че­го он до­бивал­ся. Он прек­расно знал, что это вы­раже­ние бу­дет на ее ли­це. Раз­дра­жен­но-злое. По те­лу прош­лось ка­кое-то бо­лез­ненное удов­летво­рение. Хо­телось ска­зать то­му зве­рю, ко­торый сей­час мол­чал, хо­телось про­орать ему в ли­цо.

Вот, су­ка, ви­дишь, мне по­фиг! Не вол­ну­ет во­об­ще, что она там чувс­тву­ет, по­нял?

Его во­об­ще ни­чего не вол­ну­ет. Пус­кай гло­та­ет свои таб­летки хоть вед­ра­ми. Пус­кай ле­тит с кры­ши. Пус­кай тра­ха­ет­ся с Ту­мано­вым хоть на каж­дом уг­лу. Блять, пус­кай хоть сдох­нет. Ему по­ебать.

Ко­му ты сей­час пы­та­ешь­ся это до­казать, Блэк?

Да, смот­ри, сколь­ко угод­но та­ким взгля­дом. Хоть дыр­ку прож­ги в его гру­ди сво­ими ла­зур­ны­ми гла­зами. Та­кими боль­ши­ми. Та­ких боль­ше ни у ко­го нет. Толь­ко у нее. Толь­ко ей по­чему-то поз­во­литель­но смот­реть... так. Он так хо­рошо зна­ет этот взгляд, что ста­новит­ся тош­но.

Он вы­учил эту ее эмо­цию на­изусть, по­тому что прак­ти­ки бы­ло дос­та­точ­но. Ще­ки сей­час пы­ла­ют от злос­ти, она мыс­ленно раз­ры­ва­ет его на час­ти. Блэк был аб­со­лют­но уве­рен, что Кла­рис­са Ко­вале­ва дой­дет до сво­ей точ­ки ки­пения. Он до­ведет ее. Прос­то сор­вет кры­шу, по­тому что ему это так на­до. Так не­об­хо­димо.

Так хо­чет­ся ви­деть силь­ные эмо­ции на ее ли­це, что внут­ри все вы­вора­чива­ет от не­тер­пе­ния.

Он ос­та­нав­ли­ва­ет­ся в двух ша­гах от нее, и взгляд па­да­ет на гу­бы. Нет, су­ка, не смот­ри да­же. Ты прос­то не име­ешь ни­како­го чер­то­вого пра­ва ка­сать­ся их. Да­же ду­мать о них не смей. Это за­уч­ка, ко­торую ты не­нави­дишь, пре­зира­ешь, уни­жа­ешь.

Это нич­то­жес­тво.

По­ра бы это уже за­пом­нить.

— Что же ты бро­са­ешь­ся-то пос­то­ян­но на брев­но? — про­шипе­ла она так злоб­но, что са­ма уди­вилась собс­твен­но­му то­ну.

Она мно­гому в се­бе в пос­леднее вре­мя ста­ла удив­лять­ся. Ста­ла удив­лять­ся са­мой се­бе, по­тому что в пос­леднее вре­мя, она не уз­на­вала се­бя в сво­их пос­тупках. Она ни­ког­да не ду­мала, что смо­жет обог­нать Блэ­ка, хо­тя хо­тела это­го с са­мого пер­во­го их де­журс­тва. Она ни­ког­да не ду­мала о том, что ког­да-ни­будь ей за­хочет­ся его ус­по­ко­ить. Она ни­ког­да не ду­мала, что его по­целуи так силь­но от­пе­чата­ют­ся в ее па­мяти.

И это оп­ре­делен­но под­ка­шива­ло ее пси­хику.

Кла­рис­са прос­то не бы­ла к это­му го­това, не бы­ла го­това ис­пы­тывать эти эмо­ции к че­лове­ку, ко­торо­го не­нави­дит. Всем сер­дцем. Это же Мак­сим Блэк. Че­ловек, ис­портив­ший ее жизнь и про­дол­жа­ющий ее пор­тить по сей день. Черт, да она спать из-за не­го не мо­жет нор­маль­но.

С каж­дым днем все ста­новит­ся все ху­же и ху­же. Ес­ли бы ее жизнь бы­ла пред­став­ле­на ли­ни­ей, то сей­час она стре­митель­но ле­тела бы вниз. Пос­то­ян­но что-то про­ис­хо­дит, что-то нас­толь­ко не­понят­ное, что она не мо­жет в этом ра­зоб­рать­ся. Она уже свык­лась с мыслью о том, что кто-то хо­чет ее убить. Она свык­лась с мыслью о том, что этот кто-то уже пы­тал­ся ее убить.

Но, черт возь­ми, она не со­бира­лась свы­кать­ся с тем, что она что-то чувс­тву­ет к Мак­си­му Блэ­ку, ко­торый прос­то не мо­жет вес­ти се­бя, как че­ловек.

Да­же сей­час. Он смот­рел на нее так, слов­но хо­тел, что­бы она умер­ла на этом же са­мом мес­те, хо­тя пол­ча­са на­зад креп­ко при­жимал ее к се­бе. Так креп­ко, что ло­мило кос­ти, но это­го бы­ло ма­ло. По­чему он так быс­тро ме­ня­ет свои эмо­ции?

Блэк мо­жет быть в один миг быть раз­дра­жен­ным и злым, а в дру­гой уже нак­ры­вать ее гу­бы сво­ими, за­тяги­вая ее в свой глу­бокий омут, из ко­торо­го она не мо­жет выб­рать­ся с на­чала го­да. Как бы ни ста­ралась это­го сде­лать.

А она пы­талась.

— Не лги, Ко­вале­ва, — рав­но­душ­но вып­лю­нул Блэк. — Ес­ли бы ты не лез­ла бы ко мне со сво­ими до­мога­тель­ства­ми, то ни­чего это­го бы не бы­ло. Хо­тя все это бы­ло нас­толь­ко сла­бень­ким спо­собом ме­ня соб­лазнить, что у ме­ня да­же не встал. Пос­ле это­го всег­да при­ходит­ся бе­гать к Энж, что­бы она по­мог­ла спра­вить­ся со всем этим кош­ма­ром.

Ярость прос­то нак­ры­ла с го­ловой. Хо­телось пря­мо сей­час вле­пить ему звон­кую по­щечи­ну, но она зна­ла, что он не поз­во­лит. Зна­ла, что что­бы она не го­вори­ла, он сей­час не за­мол­чит.

Ни­ког­да не за­мол­чит.

Не ос­та­вит ее в по­кое.

По­ра бы уже по­нять, что это Блэк. Что он та­кой гни­лой че­ловек, что бу­дет про­дол­жать уни­жать сно­ва и сно­ва, по­ка не до­ведет до край­нос­ти. По­ка не сло­ма­ет. По­ка не зас­та­вит под­чи­нить­ся, уни­зить­ся.

Не дож­дется. Не от нее.

— Зак­рой свой рот, — про­шипе­ла она пря­мо в ему в ли­цо, ко­торое ока­залось по­чему-то так чер­тов­ски близ­ко.

Хо­телось рас­сме­ять­ся. Ему хо­телось прос­то зап­ро­кинуть го­лову и из­де­ватель­ски зас­ме­ять­ся от ее нич­тожнос­ти. Она ник­то. И всег­да бу­дет ос­та­вать­ся имен­но ни­кем. Страш­ной за­уч­кой, про­водя­щей все сво­бод­ное вре­мя в биб­ли­оте­ке.

Это по­мога­ло.

Са­мо­убеж­де­ние.

Хо­рошая вещь, од­на­ко.

— Ты прос­то за­нос­чи­вая ду­ра, Ко­вале­ва, — вып­лю­нул он, гля­дя на нее свер­ху вниз. — То, что я пе­рес­пал с то­бой по пь­яни — это са­мый счас­тли­вый день в тво­ей жиз­ни, по­тому что боль­ше та­кого у те­бя не бу­дет. Хм, ин­те­рес­но, как дол­го Ту­мано­ва бу­дет ус­тра­ивать твое кос­тля­вое те­ло? Рот не ус­тал еще от­са­сывать ему за то, что­бы он тас­кал твою сра­ную сум­ку?

Это бы­ло гряз­но. Он ощу­щал эту грязь у се­бя во рту. Тер­пко. И она. Смот­ря­щая на не­го сей­час с та­ким през­ре­ни­ем, что он да­же уди­вил­ся. Та­кого еще не бы­ло. Она ни­ког­да не бы­ла так зла на не­го. Ни­ког­да еще ее ла­зур­ные гла­за не тем­не­ли так силь­но от гне­ва.

Он из­де­ватель­ски улыб­нулся, ожи­дая ее от­ве­та.

Он хо­тел, что­бы она от­ве­тила ему. Что­бы пос­ла­ла на­хер, что­бы прок­ля­ла пос­ледни­ми сло­вами, что­бы по­каза­ла, как она его не­нави­дит. Ему это нуж­но, не­об­хо­димо, как дол­банный кис­ло­род. По­тому что он то­же.

Су­ка, он то­же ее не­нави­дит.

Да­вай, ска­жи, что это все гряз­ная ложь. Ка­кого хе­ра ты мол­чишь? Ка­кого хе­ра ты не до­казы­ва­ешь с пе­ной у рта, как при­вык­ла? Да­вай, Ко­вале­ва, ска­жи, что это все лишь сра­ная ложь, при­думан­ная им.

По­чему. Ты. Мол­чишь?

— Ты са­мов­люблен­ный урод, Блэк, — хрип­ло про­гово­рила она, слов­но что-то ме­шало ей го­ворить. — Толь­ко и мо­жешь уни­жать лю­дей, лишь по­тому, что они луч­ше те­бя. Олег в ты­сячу раз луч­ше те­бя, твой гряз­ный рот да­же име­ни его про­из­но­сить не дос­то­ин, яс­но те­бе?

Он да­же за­думал­ся, все­го на мгно­вение, кто та­кой Олег?

Кон­че­ное имя для кон­че­ного че­лове­ка.

Ес­ли бы Ту­манов был бы сей­час где-то поб­ли­зос­ти, то от не­го не ос­та­лось бы и мок­ро­го мес­та. Он бы прос­то ра­зор­вал его на кус­ки, как гре­баную тря­пич­ную кук­лу, по­тому что сей­час часть всей не­навис­ти, нап­равлен­ной на Ко­вале­ву, пе­реш­ла бы ему.

И зверь, ко­торый спал где-то в глу­бине его соз­на­ния, не же­лая вы­ходить, что­бы ры­чать на Ко­вале­ву, сей­час за­дум­чи­во под­нял урод­ли­вую пасть.

Он был сог­ла­сен.

Сог­ла­сен ра­зор­вать Ту­мано­ва в клочья.

Он луч­ше те­бя. Он луч­ше те­бя. Он луч­ше те­бя.

Ее го­лос от­да­вал­ся эхом в го­лове. Эта фра­за сту­чала в его соз­на­нии, слов­но кто-то ки­нул ту­да мяч, и он от­би­ва­ет­ся от стен. И это при­носи­ло боль, ко­торую он не чувс­тво­вал очень дав­но. В ка­ком смыс­ле луч­ше, Ко­вале­ва? В ка­ком бляд­ском смыс­ле? Не­уже­ли ты ус­пе­ла уже прыг­нуть к не­му в кой­ку?

Ска­жи, что нет.

Блять, Ко­вале­ва, ска­жи, что нет.

— Тру­сиха, — хмык­нул он.

— Что?..

Что? Он же сов­сем не это хо­тел ска­зать. Он хо­тел ска­зать, ка­кое нич­то­жес­тво ее Ту­манов, хо­тел ска­зать, что она чер­то­ва лгунья, по­тому что она хо­чет его, Блэ­ка, а не Ту­мано­ва. Хо­тел ска­зать, что она шлю­ха. Хо­тел выс­ка­зать все гряз­ные сло­ва, ко­торые он при­пас для нее.

Ко­торые при­думал за то вре­мя, ког­да она упор­но иг­но­риро­вала его су­щес­тво­вание.

Над ко­торы­ми он ре­аль­но ду­мал. Хо­телось за­деть ее. Уко­лоть по­боль­нее. Что­бы она по­чувс­тво­вала. Что­бы ей бы­ло боль­но. Он хо­тел уви­деть это, хо­тел до­казать са­мому се­бе, что она ни чер­та не зна­чит. Что он мо­жет спо­кой­но уни­жать ее, как рань­ше, не ис­пы­тывая внут­ри ни­чего но­вого.

Ни­каких, блять, чувств.

Ни­како­го же­лания.

Ду­май. Ду­май, что ска­зать ей сей­час. Что­бы она сло­малась. Окон­ча­тель­но. Что­бы уви­деть в ее гла­зах, как она рас­па­да­ет­ся на кус­ки. Что­бы боль­ше не бы­ло этой сра­ной строп­ти­вос­ти, ко­торая так его дос­та­ла. Что­бы боль­ше не бы­ло этой уве­рен­ности во взгля­де.

Что­бы бы­ло пус­то.

— Что слы­шала, — рык­нул он, тол­кая ее к стен­ке. — Ты гре­баная жал­кая тру­сиха, Ко­вале­ва. Ка­кого хуя ты стро­ишь из се­бя неп­риступ­ную стен­ку, ес­ли гло­та­ешь каж­дую ночь таб­летки, что­бы ус­нуть?

Сту­пор.

Дол­банный сту­пор.

Спи­на вжи­ма­ет­ся в стен­ку так, что ло­пат­ки но­ют от бо­ли, а его гнев­ное ли­цо так близ­ко, что она не мо­жет от­вести взгляд на что-что дру­гое. Она не мо­жет прос­то сбе­жать от это­го. От­ку­да он зна­ет? Ру­ка по­чему-то ле­тит ко рту, сдер­жи­вая прис­ту­па­ющий к гор­лу всхлип, иду­щий от­ку­да-то из­нутри.

Так боль­но.

Так чер­тов­ски боль­но от то­го, что он прав.

Она сей­час дей­стви­тель­но жал­кая. Жал­кая тру­сиха, стро­ящая из се­бя силь­ную. Она не силь­ная. И ни­ког­да ею не бы­ла. Хва­тит об­ма­нывать са­му се­бя. Ни­ког­да не пла­кать, да? В этом го­ду не сдашь­ся. Мо­лодец, Кла­рис­са, хо­рошее обе­щание, но толь­ко поп­ро­буй его сдер­жать сей­час.

Как и свои сле­зы, ко­торые рвут­ся на­ружу, щи­пая угол­ки глаз.

Но она не от­ры­вала глаз от ли­ца Блэ­ка. Его вы­раже­ние ско­рее все­го она ни­ког­да не за­будет. Это бу­дет еще од­ним ее кош­ма­ром, ко­торые пов­то­ря­ют­ся каж­дую ночь. Все сей­час на­вали­лось свер­ху, при­жимая ее ко дну. Де­лая ее прос­то приз­ра­ком. Ед­ва за­мет­ным. Блед­ным.

Она та­кой и бы­ла.

Пос­те­пен­но ис­че­зала, как лич­ность. С каж­дым дол­банным ут­ром она ста­нови­лась сла­бее. С каж­дым ут­ром у нее ру­шилась пси­хика. Сей­час она смот­ре­ла на Блэ­ка, но ви­дела лишь свой оче­ред­ной кош­мар. И ру­ки зад­ро­жали, хо­тя она не чувс­тво­вала это­го, прос­то уви­дела, как он бро­сил на них не­пони­ма­ющий взгляд.

— Всё, Ко­вале­ва? — хмык­нул он, оки­дывая ее не­понят­ным для нее взгля­дом. — За­кон­чи­лись сло­ва? Где они сей­час, а? Где твои виз­ги о том, что я урод, кре­тин и гад? Ка­кого хуя ты мол­чишь? Ты не прос­то жал­кая, Ко­вале­ва, ты прос­то нич­то­жес­тво. Я не по­нимаю, как во­об­ще мож­но при­касать­ся к те­бе, как мож­но ды­шать с то­бой од­ним воз­ду­хом. По­жалуй, нам нуж­но вер­нуть­ся к вы­пол­не­нию обя­зан­ностей ста­рос­ты. А кон­крет­но, к пат­ру­лиро­ванию зам­ка.

И он ушел.

Дей­стви­тель­но ушел, ос­тавляя за со­бой шлейф его за­паха, ко­торый ус­пел уже въ­есть­ся во все вок­руг. В ее одеж­ду, в ноз­дри, в лег­кие. Этот за­пах въ­ел­ся в нее, как ка­кой-то клещ. Как толь­ко она уви­дела его спи­ну, как толь­ко по­чувс­тво­вала се­бя в оди­ночес­тве, вып­лесну­лись они.

Сле­зы.

Она жда­ла их.

Круп­ны­ми со­лены­ми кап­ля­ми они ска­тыва­лись по ще­кам, до­казы­вая лишь то, что уже бы­ло ска­зано. Под­тверждая сло­ва Блэ­ка. Зас­тавляя дро­жать, как оси­новый лист. Она не чувс­тво­вала это­го. Она лишь ви­дела, как дро­жат вок­руг сте­ны, как все ста­новит­ся мут­ным и не­чет­ким, как ко­лени под­ги­ба­ют­ся, и те­ло спол­за­ет по хо­лод­ной стен­ке.

И слы­шала, слов­но от­ку­да-то из да­лека, как пер­вый всхлип вы­рыва­ет­ся на­ружу.

Та­кой бо­лез­ненный, ис­крен­ний.

Ка­жет­ся, все сей­час шло на­пере­косяк. Ды­шать бы­ло боль­но. Каж­дый вдох и каж­дый вы­дох бы­ли бо­лез­ненны­ми. Ко­лючи­ми. Слов­но на­казы­вали ее за ее собс­твен­ную сла­бость. Ка­рали за то, что она та­кая, ка­кая она есть. И боль­ше не бы­ло сил бо­роть­ся. Хо­телось прос­то сдать­ся. Поз­во­лить всем этим кош­ма­рам, поз­во­лить Блэ­ку сло­мать ее окон­ча­тель­но.

Что­бы прос­то не бы­ло так боль­но.

Что­бы она мог­ла ды­шать.

— Иди впе­реди, — хрип­ло про­бор­мо­тала она, са­ма тол­ком не по­нимая, что не­сет. — Я бу­ду на семь ша­гов сза­ди.

Да, на семь ша­гов. А еще она изу­чила пол­ностью твою по­ход­ку. Ты ни­ког­да не спо­тыка­ешь­ся. А еще всег­да дер­жишь го­лову пря­мо, уве­рен­но гля­дя пря­мо в тем­но­ту, слов­но там нет ни­чего та­кого, что мог­ло бы те­бя на­пугать. Она ни­ког­да не ви­дела те­бя сгор­блен­ным. Ты всег­да кра­сиво идешь. Так гра­ци­оз­но, что она да­же за­виду­ет нем­но­го, по­тому что у са­мой ко­ор­ди­нация сов­сем от­сутс­тву­ет.

По­тому что она сов­сем не уме­ет хо­дить так, как это де­ла­ешь ты.

Да-да-да, про­дол­жай де­лать это, про­дол­жай жа­леть са­му се­бя, Ко­вале­ва. У те­бя так прек­расно это по­луча­ет­ся.

Го­лос под­созна­ния толь­ко и де­ла­ет, что до­бива­ет. Сво­дит с край­ней точ­ки. Стал­ки­ва­ет с гре­баной кры­ши. Сно­ва и сно­ва. У нее всег­да от­лично по­луча­лось — до­бивать са­му се­бя. Каж­дый раз все силь­нее и силь­нее.

Боль­нее.

Она по­чему-то не чувс­тво­вала хо­лода стен­ки, не чувс­тво­вала то, как теп­лые кап­ли ска­тыва­ют­ся по ли­цу, не чувс­тво­вала круп­ной дро­жи в ру­ках. Бы­ла толь­ко все­пог­ло­ща­ющая боль, от ко­торой тем­не­ло в гла­зах.

Та­кого еще не бы­ло. Так боль­но не бы­ло ни­ког­да. Прос­то от од­но­го осоз­на­ния, что она прос­то грязь. Она ни­кому не нуж­на. Она дол­жна бы­ла, она прос­то обя­зана бы­ла спра­вить­ся с этим са­ма. Но сей­час ей толь­ко хо­телось за­пих­нуть в се­бя еще ка­кую-то таб­летку, что­бы это кло­кочу­щее чувс­тво прек­ра­тилось.

Она хо­тела спо­кой­ствия.

Хо­тела до­мой.

— А еще у те­бя кра­сивые во­лосы, — хрип­ло про­бор­мо­тала она, всхли­пывая так, что вряд ли кто-то смог бы ра­зоб­рать что-то из то­го, что она го­вори­ла.

Она не кон­тро­лиро­вала это, прос­то бор­мо­тала что-то се­бе под нос. Бес­связ­ное, не­логич­ное. Прос­то то, что хра­нилось где-то внут­ри уже очень дав­но, му­чая и ис­тя­зая. Ес­ли бы сей­час кто-то про­шел ми­мо, то на­вер­ня­ка бы по­думал, что она прос­то сош­ла с ума.

И был бы прав.

Был бы аб­со­лют­но прав, по­тому что сей­час она по­нятия не име­ла, что с ней про­ис­хо­дит, но бы­ло боль­но. Как там он го­ворил? Ду­ра, иди­от­ка, су­ка. По­хоже, во всем этом он то­же был прав. Чер­тов Блэк зна­ет ее го­раз­до луч­ше, чем она са­ма. По край­ней ме­ре, он ни­ког­да ни­кем не прит­во­рял­ся. Всег­да был та­ким, ка­кой и сей­час, в от­ли­чие от нее.

Тру­сиха. Тру­сиха. Тру­сиха.

Это раз­дра­жа­ющее сло­во кон­вуль­сив­но би­лось в соз­на­нии. Оно нас­толь­ко точ­но опи­сыва­ло ее суть, что с каж­дым его уда­ром в го­лове, ста­нови­лось все оче­вид­нее. Ко­му ты во­об­ще мо­жешь по­мочь, ес­ли со сво­ей го­ловой не мо­жешь ра­зоб­рать­ся?

— Жал­кая, — го­лос уже со­вер­шенно ее не слу­шал­ся.

Ку­лак впе­чатал­ся в стен­ку, как толь­ко он свер­нул из ко­ридо­ра, в ко­тором он ос­та­вил Ко­вале­ву. Он ис­пу­гал­ся. Он, черт возь­ми, нас­толь­ко ис­пу­гал­ся ее слез, что убе­жал от­ту­да, как гре­баный трус. Ку­лак в кровь. В мя­со прос­то. Но он не чувс­тву­ет, по­тому что пе­ред гла­зами лишь боль­шие ла­зур­ные гла­за Кла­рис­сы Ко­вале­вой, ко­торые пол­ны этих дол­банных со­леных ка­пель.

И они вот-вот по­текут по ще­кам. И он бо­ял­ся их. Зверь внут­ри не­ре­аль­но бо­ял­ся этих са­мых со­леных ка­пель, ко­торых он и до­бивал­ся. Блэк хо­тел это­го. Хо­тел, что­бы она сло­малась.

И где?

Где сра­ное удов­летво­рение?

Где то чувс­тво, ко­торо­го ты так ждал, Блэк? Ка­кого хе­ра те­бя сей­час рвет из­нутри? Ка­кого хре­на ты ос­та­вил ее там? И сто­ишь сей­час здесь, раз­би­вая ку­лаки о стен­ку, слов­но это име­ет ка­кое-то зна­чение.

Хо­чешь бо­ли? На, по­лучай. Нет, не в кос­тяшках паль­цев, кровь из ко­торых со­чит­ся гус­тым по­током. Те­бе по­ложе­на дру­гая боль. Та, ко­торая раз­ди­ра­ет лег­кие, вы­цара­пыва­ет ду­шу на час­ти, вы­зывая ску­леж зве­ря, за­пер­то­го в этой са­мой ду­ше.

Гни­лой, гряз­ной, чер­ной ду­ше, ко­торая не спо­соб­на это­го чувс­тво­вать.

Она прос­то не спо­соб­на чувс­тво­вать боль.

Ни­какую.

Не дол­жна, как отец го­ворил. Он дол­жен быть не­уяз­ви­мым. Что бы он сей­час ска­зал, уви­дев его в та­ком сос­то­янии? Ни­чего. Он мертв. И нав­сегда та­ким и ос­та­нет­ся. Он боль­ше ни­чего ему не ска­жет. Ни од­но­го гре­бано­го сло­ва, по­тому что он, су­ка, мертв.

А его рвет на час­ти.

Прос­то по­тому, что эти гла­за не вы­ходят из мыс­лей. Они там за­печа­таны. При­биты. Как дол­ба­ный тро­фей. Вот, пог­ля­ди, еще од­на, ко­торую ты до­вел до край­ней точ­ки. Прос­то из­ло­мал, как кук­лу. И дро­жащие ру­ки. Блять, ее ру­ки не прос­то дро­жали, они тряс­лись. И на­до бы­ло быть во­об­ще сле­пым, что­бы это не за­метить.

Эти са­мые тон­кие ру­ки с длин­ны­ми паль­ца­ми, о ко­торых он «ни ра­зу не вспо­минал». Те са­мые ру­ки, ко­торые так неж­но пе­реби­ра­ют его во­лосы, те са­мые ру­ки, при­кос­но­вения ко­торых вы­зыва­ет дрожь по те­лу.

На гра­ни.

Она бы­ла на гра­ни ис­те­рики.

До­волен, Блэк? По­чему не ос­тался на про­дол­же­ние кон­церта? Не­ин­те­рес­но? Сло­мал иг­рушку, а те­перь она не нуж­на?

Тог­да по­чему так ло­ма­ет? Как это заг­лу­шить? Как сде­лать так, что­бы осоз­на­ние то­го, что она все еще сто­ит на том же мес­те, не вы­зыва­ло же­лание мет­нуть­ся ту­да пря­мо сей­час? Как. Это. Сде­лать?

Ес­ли бы кто-то смог дать ему на это от­вет.

Жар раз­ли­вал­ся по все­му те­лу, до­ходя до каж­до­го сан­ти­мет­ра его ко­жи. Ему бы­ло душ­но, сей­час хо­телось бы прос­то вык­лю­чить. Эти раз­ди­ра­ющие эмо­ции. Он не вы­дер­жит. Не смо­жет сов­ла­дать. Он же ведь ни­ког­да не бо­ял­ся жен­ских слез.

Блэк, вспом­ни.

Вспом­ни, сколь­ко де­вушек со сле­зами на гла­зах про­сили не бро­сать их. Вспом­ни все свои през­ри­тель­ные взгля­ды, бро­шен­ные на них, все свои горь­кие сло­ва. По­чему всех их ты счи­та­ешь пра­виль­ны­ми, а те, ко­торые сей­час ска­зал Ко­вале­вой, нет? По­чему ты... жа­ле­ешь об этом?

Еще один удар об стен­ку. Еще силь­нее. Ему ка­залось, что та­кая боль смо­жет от­резвить его, при­вес­ти в чувс­тво, по­тому что он не знал, что про­ис­хо­дит. Он не знал, что ему де­лать.

Как она ска­зала? Урод?

Ты ни­ког­да не бы­ла так пра­ва, Ко­вале­ва. Да, он урод. Мо­раль­ный урод, ко­торый не це­нит ни­чего. Тог­да ка­кого хуя так боль­но от то­го, что он ви­дел? По­чему его это хоть как-то цеп­ля­ет? По­чему ее слез он так бо­ит­ся сей­час? По­чему он так чер­тов­ски силь­но ис­пу­гал­ся это­го ее взгля­да?

Он ведь хо­тел.

— Хо­тел, — неп­ро­из­воль­но про­шеп­тал он, хо­тя не хо­тел ни­чего го­ворить. Это прос­то са­мо выр­ва­лось изо рта.

Он хо­тел это­го с са­мого на­чала учеб­но­го го­да. Меч­тал об этом. До­казать са­мому се­бя, что его это ни­как не за­денет. И как? По­лучи­лось, а, Блэк? Выш­ло все так, как ты зап­ла­ниро­вал? Что в тво­ем пла­не бы­ло не­вер­ным?

Всхлип.

Бо­лез­ненный, про­бира­ющий до кос­тей. Он ус­лы­шал его. Этот са­мый всхлип прос­то приг­воздил его к мес­ту. Прос­то все мыс­ли вдруг ку­да-то уле­тучи­лись. А по­том еще один. Та­кой же. Ис­пу­ган­ный. Ка­кой-то до бо­ли об­ре­чен­ный. Слов­но гре­баная пу­ля ку­да-то в грудь. Два ра­за. До­бивая его до кон­ца.

Это бы­ла Ко­вале­ва.

А в сле­ду­ющее мгно­вение но­ги са­ми нес­ли его по ко­ридо­ру. И вдруг он пос­чи­тал это та­ким до чер­ти­ков пра­виль­ным.