Портрет волейболиста

17

Постепенно я начала делать успехи в каллиграфии. Мне было интересно смотреть на иероглифы, которые получаются у моих одногруппников, потому что почерк отражает характер человека. Например, линии Чикао были строгими и элегантными, он писал, как какой-нибудь ученик средневекового японского мудреца. Письмена Акиры выглядели по-декадентски нервно и болезненно, но в них привлекало что-то неуловимое, это невозможно описать словами. Иероглифы Такао были наполнены дерзким порывом, линии на бумагу он наносил стремительными и точными движениями. Стиль Ран отличала мягкость, текучесть и какая-то скрытая кокетливость. Такую каллиграфию могла создать только женщина.

В понедельник, на следующий день после матча, Ёсикава-сан подошёл ко мне и спросил:

– Инна, ты знаешь, как написать своё имя по-японски?

– Да, знаю.

– А ты знаешь значение этих иероглифов?

Стыдно признаться, но значением иероглифов, из которых складывается моё имя, я не сильно интересовалась. Да и учить японский тоже не особо хотела, потому что знать столько иероглифов просто нереально! Тем не менее, я попыталась выкрутиться из положения:

– Я знаю, что моё имя с латинского переводится примерно как «бурный поток», «сильная вода». Полагаю, что на японском всё аналогично.

– Да, ты права, твоё имя можно перевести словосочетанием «бурный поток». На японском оно будет звучать как «Хаякава». Скажи мне, в выходные с тобой что-то случилось?

– Почему Вы спрашиваете?

– Потому что твоя каллиграфия немного изменилась. Дрожь от волнения ушла из твоей руки, а на её

месте я уже вижу зачатки силы и резкости. Это, конечно, хорошо, потому что это про тебя. Но не переборщи. Бурная вода, падающая вниз водопадом, красива и величественна, но она также может затопить рисовые поля и деревни. Понимаешь, о чём я?

– Думаю, да, понимаю.

Каллиграфы, как и все люди, разные. У каждого из них свой характер. Моя рука стала более свободной и уверенной, а линии – энергичными, выразительными и размашистыми. Я поняла, что даже после окончания экзаменов продолжу заниматься каллиграфией, потому что нашла в ней ещё один новый способ познавать себя. К тому же в университете этому искусству учили не так, как учат в японских школах, где учеников заставляют принимать специальную позу «сэйдза», то есть садиться на своеобразный низкий стульчик, сильно подогнув ноги под себя (можно сказать, что сидеть приходится почти на коленях) и держать спину идеально ровной. Ёсикава-сан избрал другой подход, более творческий. О каллиграфии он любил говорить, что она должна идти от сердца, а иначе это просто церемонное нанесение знаков на бумагу. Сенсей рассказывал, что его дедушка любил писать иероглифы, попивая вино ночью на веранде деревенского дома, слушая игру своей супруги на кото и любуясь луной. Только в такие моменты каллиграфия становится живой и эмоциональной.