یک فن |P.M.

глава 7

Часов до пяти вечера я снова рисую с непонятно откуда взявшейся страстью. Снова акварель в картонном футляре, снова остановившееся время, снова поток вдохновения – ломкий и тонкий, словно золотой волос. Мягкие кисти пылают в моей руке, спешат от одного угла холста к другому, то делают резкие мазки, то протягивают плавные линии. Я играю с палитрой, смешиваю цвета, распределяю свет и заполняю воздухом.
Оттенки в моей голове кружатся, словно слова молитвы. Ультрамарин. Кобальт синий. Ализарин малиновый. Изумрудно-зеленый. Голубой. Золотистый. Сиена жженая. Жженая умбра. Кадмий лимонный. Оранжевый. Средний желтый.
«Во имя святой сублимации», – усмехается демон. Я не хочу признавать, что он прав. Постепенно я набираю тональность – слой за слоем. Я всегда любила лессировку. Сколько же я не пользовалась ей…
Оттенки делаются гуще, плотнее, звучат темнее и глуше – моя акварель становится необузданной, и мне кажется, будто это не я рисую, а кто-то другой внутри меня.
Я изображаю пару, стоящую на утесе под ночным бесконечным небом, на западных подступах которого все еще клубятся обрывки заката. Пена вгрызается в скалы, пытается подточить их, чтобы низвергнуть влюбленных в морскую пропасть, а те глядят друг на друга и ничего не замечают. Она смотрит прямо широко распахнутыми глазами, одна ее рука касается скулы, словно по ней ударили, вторая бессильно опущена. Он повернут к ней в профиль, закрывая от ветра. Прижимает к себе, крепко обняв за талию, – кажется, словно она поймана в кольцо его сильных рук. Мужчина зарылся носом в волосы возлюбленной и касается губами ее виска. Глаза его закрыты.
У меня нет сомнений – они любят друг друга. Но любовь их слишком тревожная и хрупкая, чтобы сделать обоих счастливыми. Возможно, они убежали ото всех на край света. Возможно, их счастье продлится всего несколько дней. Возможно, их конец уже близок.
Я вспоминаю Винни, и кисть замирает в моих пальцах – мне все еще сложно принять тот факт, что он использовал меня. Но силой воли я заставляю себя вновь погрузиться в творчество.
Закончив работу, я не мигая смотрю на нее, не в силах поверить, что ее написала я. Нет, не потому, что картина невероятная, – я уже вижу кое-какие ошибки, и сказывается недостаток опыта, да и грязь кое-где имеется. Я просто не могу поверить, что спустя столько времени взяла в руки кисть и краски. Даже несмотря на то, что не поступила, даже несмотря на свой обет заниматься не тем, чем хочется, а тем, что поможет другим, – из-за моего греха, о котором я всегда буду помнить.
Я все-таки смогла. Я закрываю лицо ладонями появляются слезы. Это не горечь и не радость. Это облегчение. И влияние Пэйтона Мурмаера.
«С-с-сублимация», – шипит на змеином демон. Ему не нравится, что я рисую. Свет вдохновения губит его, и он вынужден прятаться в закоулках моей души. Демону не хочет возвращаться в ад, в мое подсознание, к другим запертым там теням.
Вытерев тыльной стороной ладони слезы, я рассматриваю картинку с нежностью, хотя раньше я была самым своим злостным критиком. А теперь я благодарна себе и своим рукам за то, что все еще могу создавать прекрасное.
Я думала, больше всего сил и времени уйдет на изображение мужчины и женщины, но они получились невероятно быстро, будто сами пришли на холст, а вот над небом, что раскинулось над ними, пришлось потрудиться.
Небо здесь давящее, низкое – того и гляди, раскрошится и упадет на утес, погребая под собой людей. От облаков к влюбленным тянутся щупальца мрака, но они не видят этого. Что-то не так.
Я люблю небо – не только писать, но и рассматривать, будь это небо в окне или на картине. Мое любимое – на картинах Айвазовского. Он почти всегда начинал работу с его изображения, в один прием, и мог сделать это буквально за десять минут. А вот над водой работал очень долго и кропотливо, достигая эффекта прозрачности с помощью лессировки, и часто не на последнем этапе, как многие другие художники, а на первом. Гений.
У меня получилось наоборот. Сначала вода, потом небо. И этому небу было уделено все внимание. И я всматриваюсь в него, пытаясь понять, что же не так. А потом вижу, как сквозь облака проглядывает отвратительное ухмыляющееся лицо. Демон визгливо хохочет, и я убираю картину подальше, почувствовав что-то неладное.
Пэйтон приходит ко мне домой, когда я нахожусь в душе. Когда я выхожу оттуда с мокрыми волосами в одном полотенце, обернутом вокруг тела, то вскрикиваю, видя его, довольного, словно кот. Он снова кажется старше из-за элегантного костюма-тройки.
– Ты опять вошел без звонка! – сержусь я, пытаясь скрыть смущение. – Какого черта, а?
– Неплохо поешь, принцесса, – беспечно отзывается Пэйтон.
Я отвожу взгляд – часто делаю это в душе, детская привычка.
– Как-никак я окончил музыкальную школу, и слух у меня есть. От твоего голоса не хочется биться головой о стену. Несомненно, это плюс.
Кажется, он в хорошем настроении. Я захожу в свою спальню и закрываю перед носом откровенно меня рассматривающего Пэйтона дверь.
– И на чем же ты играл? – любопытствую я из-за двери, вытирая волосы.
– На баяне, – отвечает он весело.
– А если правда?
– Правда, – откликается Пэйтон и добавляет: Спасибо бабушке, теперь надо мной все смеются, когда я говорю про баян. Минус сто от мужественности и сексуальности.
Я едва сдерживаю смешок. Неужели у таких, как он, бывают бабушки?
– Твоя бабушка знала, куда тебя отправить, – вытираю я волосы.
– Она хотела отправить меня на бальные танцы, а брата – и вовсе на балет, – слышу я и снова улыбаюсь.
– И?
– Я сходил на занятия ровно два раза. А потом вернулся отец и сказал, что больше мы туда не пойдем. И отправил на борьбу. Бабушка не разговаривала с ним целый месяц. Она-то из интеллигентной семьи, а отец всегда был барыгой в душе.
Замотав волосы в полотенце, я открываю комод и только хочу взять нижнее белье, аккуратно сложенное на полочке, как вдруг дверь медленно открывается. Сердце уходит в пятки – на мне ничего нет. Совсем ничего. Только полотенце на волосах да серебряный браслет на запястье.
– Не входи! – с отчаянием в голосе кричу я.
– Я не вхожу, – любезно сообщает Пэйтон. Просто решил пошутить.
– Дурак.
– А точно нельзя входить?
– Точно! – почти рычу я.
– Тогда надевай черное, – советует Пэйтон, и мне хочется его прибить.
Мои пальцы как раз тянутся к черному белью простому, без кружева. Но я тотчас хватаю белое назло ему.
Я привожу волосы в порядок, делаю легкий макияж и одеваюсь. Мне кажется, проходит совсем немного время, но Пэйтон за дверью все время меня торопит. «Когда ты закончишь? Когда? Когда?» – твердит он. А я неизменно отвечаю «скоро», что выводит его из себя.
Когда я выхожу из комнаты, одетая в пудрового цвета коктейльное платье чуть выше колен и с овальным вырезом, Пэйтон внимательно рассматривает меня, словно пытается увидеть, что находится под трикотажем, а когда это у него не получается, хмурится.
– Что? – спрашиваю я настороженно.
– Ничего, – мотает он головой и берет меня за руку. – Идем. Не хочу опоздать.
Черные туфли и черный жакет – и я готова идти. Конечно, было бы идеально надеть тренчкот сверху, но после встречи с людьми-крысами он так и висит в шкафу – грязный и порванный. У меня не доходят до него руки. А может быть, я снова убегаю от травмирующих воспоминаний.
Мы выходим из подъезда и под изумленные взгляды какой-то компании идем к его черной блестящей машине. Из нее тотчас появляется Ник и распахивает заднюю дверь.
– Прошу вас, – говорит он. Я, прошептав: «Спасибо», сажусь в салон первой. Пэйтон опускается рядом.
– Трогаемся. Туда, куда я сказал, – велит он, и Ник заводит машину.
– Куда? – спрашиваю я.
– В темный лес, принцесса. Устроим на тебя охоту, – совершенно серьезно отвечает Пэйтон и поворачивается ко мне. – Ты же быстро бегаешь?
– Что за дурацкие шутки?
– Это не шутки, принцесса. Я не сказочный принц. Я злой оборотень.
– А я и не принцесса, а злая ведьма, – в тон ему отвечаю я.
– Тогда придется вызывать святую инквизицию. Слышала об испытании водой в «Божьем суде»? Чтобы понять, ведьма женщина или нет, инквизиция связывала ее и бросала в воду. Если всплывет – значит, ведьма, вода не приняла в себя дитя дьявола. А если утонет – значит, невинна. И да хранит Господь ее душу.
– Хочешь, чтобы я утонула? – спрашиваю я Пэйтона.
– Нет, что ты. Просто делюсь информацией. Люблю средневековую историю.
Больше он не обращает на меня внимания – утыкается в свой телефон и переписывается с кем-то. Пару раз даже улыбается – но, разумеется, не мне. Я снова зла. Ну почему этот человек такой? Как только мне кажется, что он может быть милым, как он начинает вести себя с издевкой или отстраненно.
– С кем переписываешься? – пытаюсь я снова завязать разговор. Мой тон дружелюбный.
– Не твое дело, – грубо отвечает он и снова улыбается своему телефону, который мне хочется вырвать из его рук.
Я принимаю решение просто уйти, если он снова начнет меня раздражать. И почему-то вспоминаю про неполученный поцелуй. Он как будто играет со мной.
Мы едем по пробкам довольно долго, и я говорю себе под нос, что лучше бы поехали на метро. Пэйтон это слышит – не знаю, какой у него музыкальный слух, но обычный очень хороший. Он улыбается, но молчит.
Машина останавливается, у салона красоты премиум-класса.
– Твой друг справляет день рождения в магазине? – недоверчиво спрашиваю я.
Пэйтон задорно смеется.
– Ник, а у нее неплохое чувство юмора, скажи? спрашивает он у водителя, который снова открывает мне дверь. – Но на самом деле это не чувство юмора, это глупость моей принцессы.
Кажется, Ник улыбается, и я чувствую себя совсем дурочкой.
– Выходим, – командует Пэйтон.
Он ведет меня в салон и небрежным тоном велит привести меня в порядок. Как будто бы я не в порядке! Как будто бы я не старалась хорошо выглядеть, как будто бы не надела новое нежное платье и неудобные туфли, как будто выглядела неподобающе.
– Зачем? – спрашиваю я с тихой яростью в голосе.
Хочется кричать, но устраивать скандалы в людных местах не люблю. Вообще не люблю скандалы.
– Чтобы соответствовать мне, – отвечает Пэйтон.
Я хочу сказать ему, что он мерзавец, но меня куда-то уводят две улыбающиеся кукольные девушки, и я глотаю обиду, которая встает комом в горле.
Мне делают маникюр и педикюр сразу два мастера – я просто сижу в удобном кресле, ненавидя Мурмаера всем своим сердцем.
– Расслабьтесь, – мягко просит меня один из мастеров. Я пытаюсь, но получается плохо – пальцы то и дело напрягаются, и девушке из-за этого нелегко заниматься моими ногтями. Более-менее это удается сделать только тогда, когда мне приносят горячий шоколад и конфеты.
Я любуюсь на элегантный френч и направляюсь на следующие процедуры – к парикмахеру, который укладывает мои волосы струящимися блестящими локонами, а затем – к визажисту, чьи кисти вдохновенно порхают по моему лицу так, словно оно холст.
После всего этого я недоверчиво смотрю на себя в зеркало, и мне кажется, будто в его гладкой поверхности отражаюсь не я, а кто-то другой с моим лицом безупречно-красивым. Я будто настоящая принцесса. Или суперзвезда. Или модель.
Пэйтон же любит моделей, верно?
Я касаюсь волос, и отражение повторяет за мной, но мне кажется, что стоит мне отвернуться, как оно усмехнется, пронзая меня взглядом. Уходя, я чувствую, как отражение смотрит мне вслед и выжженная на сердце звезда ноет.
Меня встречает Ник и отвозит в бутик, где мне должны подобрать вечерний наряд. Я не спорю, но в венах гремит гроза.
– А где Пэйтон? – спрашиваю я.
– Отлучился по делам, – отвечает водитель. Но не переживайте, совсем скоро он появится. Вы великолепно выглядите, – добавляет он, и я смущенно благодарю его.
Консультанты выбирают все. Причем мое мнение, возможно, и слышат, однако к нему не прислушиваются. Нижнее белье. Черное, как и хотел Пэйтон. Откровенное до предела. Но при этом такое красивое, что я влюбляюсь в него. Только чулки матовые, но смотрятся так, словно их вовсе нет на ноге.
Платье. Тоже черное. Маленькое черное платье с тонким полупрозрачным кружевом на декольте и части спины. Оно невесомое, словно сотканное из ночного воздуха, приталенное и такое короткое, что мне кажется – вот-вот оно задерется! Пальто. И оно черное. Модное, короткое, элегантное. Его специально привозят откуда-то для меня, чтобы дополнить образ. Клатч. Разумеется, и он черного цвета. Маленький и удобный.
Я вижу стоимость своего образа, за который невозмутимо расплачивается Ник, и закатываю глаза. Столько денег потратить на одежду для девушки! «Что он потребует взамен?» – ласково шепчет демон. Я отгоняю его прочь.
Пэйтон ждет меня у машины, небрежно прислонившись к ней.
– Вау! – говорит он, взяв меня за руку и осматривая своим внимательным волчьим взглядом с головы до ног. – Принцесса-принцесса-принцесса, кажется, мы поедем не к моему другу.
– А куда же? – хмуро спрашиваю я.
– В отель. У меня от тебя крышу сносит, – хрипло говорит он и касается волос. Они только кажутся естественными, а на самом деле залиты лаком.
– Иди ко мне.
Пэйтон хочет меня обнять, но я не даюсь.
– К чему этот цирк? – спрашиваю я сердито. Почему ты повел меня по салонам? Мне просто плакать хочется, – вырывается у меня.
Это действительно так. Его фраза о том, что я должна быть под стать ему, заставляет меня скрипеть зубами от злости.
– Плакать?.. Что случилось? Тебе не понравилась одежда или обслуживание в салоне? – хмурится Пэйтон. – Тебе было некомфортно? Тебя кто-то обидел? Что-то не так сделал или сказал?
Я не успеваю и слова ответить, как он заявляет:
– Раз так, я от них живого места не оставлю, радость моя. Поверь, те, кто работал с тобой сегодня, будут наказаны. Я прослежу.
Его тон настолько жесток, что я уверена – Пэйтон так и сделает.
– При чем здесь они? – пугаюсь я. Все девушки были милыми, все очень старались выполнить свою работу. Я не хочу, чтобы из-за меня их наказали. Это несправедливо!
– Не переживай, – он гладит меня по плечу. Я разберусь с ними.
– Все хорошо, – выдыхаю я испуганно, мне остается лишь отступить. – Просто поехали уже к твоему другу, ладно?
– Пока не к другу, – улыбается Пэйтон, понимая, что выиграл раунд.
И меня везут в элитный обувной магазин. Мы играем в Золушку. В роли Золушки, естественно, я. В роли крестной феи – Пэйтон. Он же сыграет роль принца во втором акте. Он сам выбирает для меня туфли, усаживает на пуфик, а когда приносят мой размер, опускается рядом и надевает их на мои ноги. Я потрясена: он снова мил и даже нежен. Гроза в моих венах становится тише, временно отступает.
Пэйтон останавливается на алых, как кровь, туфлях с высокими каблуками. Они ужасно неудобные, и, когда я хожу, мне кажется, будто я цапля. Но с платьем эти туфли смотрятся потрясающе. Финальный штрих сверкающие, как рубиновый рассвет, серьги, которые Пэйтон достает из бархатной коробочки, когда мы снова сидим в его машине.
– Мой подарок, – говорит он и сам вдевает мне их в уши. – Они сияют так же ярко, как и ты.
– Не надо было покупать их, – отвечаю я, чувствуя в ушах тяжесть. Я уверена – они безумно дорогие.
– Отказываешься от моего подарка? – приподнимает бровь Пэйтон, – Не стоит. Меня это расстраивает, ведь я от души.
– Я все равно верну их тебе, – отвечаю я.
– Попробуй, – пожимает он плечами и обнимает меня одной рукой, заставляя чувствовать себя загнанной в клетку из непонимания и недоверия.
С каких пор волки охотятся на мышей?