یک فن |P.M.

глава 5

Суббота. я сплю несколько часов, хоть и легла слишком поздно – рисовала почти до утра. У меня творческое похмелье: я устала, в голове приятная пустота, мое сердце удовлетворено. Оно давно забыло, что такое отдаться свободе. Творчество – это свобода. А все это время я жила в клетке изо льда, которую воздвигла сама для себя. Я не знаю, что будет дальше.
Я хочу наслаждаться жизнью. Хочу бежать по вересковому полю так, чтобы нежные малиновые соцветия касались моих коленок, хочу вдыхать аромат горьковато-пряного меда, хочу пить солнечный свет, черпая его ладонями. Искристо смеяться, ловить губами капли летнего дождя, держать за руку того, чьи губы, сотканные из бархата, дарят прохладные поцелуи. Наверное, я и любить хочу. Я могу себе это позволить?
Пока что я это рисую акварелью. И не могу остановиться. Не считаю часов, не знаю времени, не замечаю голода и жажды, просто рисую. Рисую до самого прихода Пэйтона. Он звонит в дверь, и я, погрузившись в собственные эмоции, не сразу слышу этот звук. Понимаю, что что-то не так, когда он начинает долбить в дверь.
Я открываю ему, и он заходит в мою квартиру, словно к себе домой. Сегодня на нем нет костюма и до блеска начищенных ботинок – обычные джинсы, черный лонгслив с круглым вырезом, кожаная куртка и кроссовки.
– Почему не отвечаешь на звонки? – с порога спрашивает Пэйтон.
Его тон, разумеется, неприветлив.
– Я была занята, – сдержанно отвечаю я.
– Чем? Спасала планету? Если чем-то другим, менее важным, то это не оправдание. Всегда отвечай на мои звонки. Я звонил тебе всю ночь и все утро.
– Я действительно была занята.
Его кофейные глаза насмешливо на меня смотрят.
– Я беспокоился. Думал, вдруг с тобой что-то случилось. Прихожу – ты в порядке, вся такая высокомерная. Чувствую себя идиотом.
– Я высокомерная? – удивленно спрашиваю я.
Никогда себя такой не считала. Он издевается?
– А как иначе называется такой игнор? Высокомерием. Поверь, не все могут игнорировать меня, усмехается Пэйтон. – А ты крепкий орешек, Элизабет. Любишь играть людьми, которые за тебя беспокоятся?
– Прости, пожалуйста. Я всю ночь рисовала, каюсь я. – Зачем ты пришел?
Пэйтон молчит – какой же он все-таки непонятный! Я пожимаю плечами, разворачиваюсь и иду в гостиную. А он приближается ко мне сзади и вдруг обнимает за плечи, прижимая спиной к своей груди и уткнувшись носом в шею. Это безумно приятно и тревожно одновременно.
Люди не должны поворачиваться к врагу спиной слишком беззащитными становятся. Пэйтон мне не враг, но и не друг. Он человек, от прикосновений которого подгибаются ноги.
– Ты что? – спрашиваю я испуганно.
– Постой со мной так. Пожалуйста, – шепчет он.
И я стою, вновь ощущая аромат свежести, озона и горьковатого кленового сиропа. Ну и что он за человек? Пришел и сломал на части мое вдохновенное уединение. У меня появляется ощущение, что он так же сломает и мою жизнь. Но страха снова нет. Может быть, я больна?
– От тебя пахнет ванильным мороженым, – приглушенно говорит мне на ухо Пэйтон. Я заливаюсь смехом – мне ужасно щекотно, так, что бегут мурашки. По макушке, по шее, вдоль позвоночника.
– Что за смех? – удивленно спрашивает Пэйтон снова на ухо, и я смеюсь еще громче. – А, уши это твоя эрогенная зона? И мне придется постоянно что-нибудь шептать тебе, чтобы доставить удовольствие?
Эти слова он действительно шепчет, обжигая дыханием, и я, хохоча, вырываюсь.
– Перестань! Я не могу это контролировать, признаюсь я, откидывая назад волосы.
– Ты такая забавная. – Он дарит мне улыбку и идет в гостиную, где я работала всю ночь, переместившись из спальни.
– Эй, пойдем на кухню! – зову его я.
– Я не «эй», – отвечает он, правда, вполне мирным тоном.
Я ничего не успеваю сделать, как он подходит к моим работам и начинает рассматривать их с большим интересом, хотя я не планировала их показывать. Во-первых, они сырые, шутка ли – такой большой перерыв! Во-вторых, личные.
– Идем на кухню.
Он не слушает меня – не отрывает взгляда от моих работ.
Я переминаюсь с ноги на ногу – не хочу, чтобы их вообще кто-либо видел. Тем более он.
– Талантливо, – говорит Пэйтон. – Особенно себе нравлюсь я.
Он рассматривает свой портрет с неприкрытым удовольствием. И я понимаю, какую ошибку допустила – не убрала его. Вот глупая.
– А я хорош собой, как думаешь? Или так меня видишь ты? Если так – то ты влюбилась в меня, как кошка, – с улыбкой сообщает мне он.
– Это ты мой сталкер, – ухмыляюсь я. – Это просто мой небольшой подарок.
– За то, что я – твой сталкер? О, принцесса, какая честь. Поражен. Подаришь? – вдруг спрашивает он. И снова нормальным тоном.
– Да, бери, если хочешь, – киваю я. – Но это не очень хорошая работа. Я долго не практиковалась. Да и вообще, таланта у меня не так уж и много.
– Это твоя работа, – возражает Пэйтон.
– Мне этого достаточно.
Это звучит безумно мило, но я не собираюсь поддаваться его чарам. Кто знает, что этот человек выкинет в следующий момент?
– Ты когда-нибудь его видела?
Его внимательный взгляд перемещается на картину с северным сиянием.
– Нет, к сожалению, – отвечаю я. Мы с мамой ездили только на море, и то не каждый год.
– А кажется, будто видела – так точно изобразила. Или срисовала?
– Нет, конечно. Просмотрела референсы и нарисовала.
– Подаришь? – вдруг опять просит он, не отрывая от картины взгляда.
Мне безумно приятно, что ему нравится. Как будто крылья за спиной появляются. Увидев мои работы первым, он стал хранителем моей тайны.
– А ты хочешь?
– Хочу.
– Без проблем. А ты видел северное сияние? с интересом спрашиваю я.
– Видел. Много раз. Когда я был маленьким, мы пару лет жили в России, – вдруг отвечает Пэйтон, хотя я ждала, что он расскажет, как видел его где-нибудь в Норвегии, Канаде или Исландии. – В самой России было обычно плохо видно, но отец нас всюду возил – то на какие-то лыжные базы, то на озера, то на залив. И там северное сияние было отлично видно.
– И как оно тебе? – с интересом спрашиваю я.
– Прекрасно. Как еще может быть? – отвечает он.
– Лучше рассветов и закатов?
– Сложно сказать. Знаешь, о чем я думал, когда впервые его увидел? Мне казалось, что небо транслирует другой мир. Как будто посреди темного неба колышется зелено-синее поле, а в этом поле живут феи и лепреконы. – Пэйтон говорит о своих детских воспоминаниях с улыбкой, которая смягчает черты его лица. А в другой раз мне казалось, что это арка волшебного города. И мы с братом придумали историю, что тот, кто сможет пройти сквозь нее, попадет в этот город и станет его защитником. Решили ждать звездный корабль.
Мой гость неожиданно замолкает. Улыбка уходит, но мягкое выражение лица все равно остается. И он кажется мне беззащитным.
– Как же здорово звучит! – хлопаю я в ладоши. Увидеть северное сияние было мечтой моего детства.
– Тогда ты его увидишь, – обещает вдруг Пэйтон. – Детские мечты должны исполняться.
– А твои детские мечты исполнились? – спрашиваю я.
– Если ты о том, чтобы попасть в волшебный город, то, как видишь, нет, – усмехается он. – Я все еще здесь. Пока не сел на звездный корабль.
– Я про другое, – мотаю я головой. – Ты стал защитником? Умеешь защищать свое? Я думаю, да. Стал. Умеешь. Значит, твоя мечта исполнилась. Знаешь почему? Потому что все наши волшебные города – вот здесь. – Я кладу руку на сердце под его удивленным взглядом.
– Вот как. А можно я повторю? – спрашивает он, а я, не понимая, в чем дело, киваю.
Его ладонь опускается мне на грудь. Я тотчас убираю ее.
– Ты в себе? – сержусь я.
– Ты же сама разрешила, – невинным тоном отвечает Пэйтон.
– Я не разрешала тебе себя лапать.
– Ну, если тебе обидно, можешь полапать меня. Где тебе хочется меня потрогать? Я все вынесу.
– Перестань, – злюсь я еще больше. – Мне не нравятся такие шутки.
– О’кей, понял. Значит, ты все это время рисовала, да?
– Да.
– А ела? – спрашивает он.
– Что? – теряюсь я. – А, ну да, ты же вчера что-то заказывал.
– Это было вчера утром, принцесса. Сутки прошли, – смеется он. – У тебя проблемы с восприятием реальности. Ты даже голод не в состоянии почувствовать.
Я закатываю глаза. Если я увлечена чем-то, то действительно перестаю замечать абсолютно все. Мама часто меня ругала раньше за это, когда я рисовала.
– Как чувствовал, я заказал нам кое-что, – весело говорит Пэйтон.
Словно по заказу, раздается звонок в дверь – приезжает курьер, который привозит два больших фирменных пакета. Мы вместе сидим за круглым столом на кухне и едим. Я снова чувствую себя странно, почти нелепо, а вот Пэйтон, воодушевившись обедом, напротив, весел. И даже пытается кормить меня с вилочки. В первый раз у него это не получается. Он пытается впихнуть в меня свою пасту, но пачкает мне губы сливочным соусом, а сама паста падает на мою футболку. Я мрачно смотрю на Пэйтона, а он смеется, глядя на меня, как на клоуна. Во второй раз он запихивает мне в рот здоровенный кусок стейка из мраморной говядины и снова смеется, глядя, как я пытаюсь его прожевать.
– Ты нормальный? – спрашиваю я с набитым ртом.
В эти минуты Пэйтон Мурмаер здорово меня раздражает. И когда он отвлекается на короткий звонок, я мстительно подсыпаю ему на стейк ядерный молотый чили и соль. Пэйтон не замечает этого и, отправив очередной кусок мяса в рот, начинает кашлять от неожиданности. Острое он не слишком любит. По-моему, у него даже слезы на глазах появляются – так его пронимает чили.
– Слушай, я, конечно, от тебя без ума, дорогая, но ты какой-то ходячий антисекс, – говорит он сдавленно. – Думаешь, после таких шуточек парни будут тебя хотеть?
– А после твоих, думаешь, тебя будут хотеть девушки? – вопросом на вопрос отвечаю я.
– А если бы у меня была аллергия на этот чертов перец? Я бы умер у тебя на кухне. И таскался бы за тобой после смерти.
Я не люблю такие шутки – черный юмор не моя тема – и хмурюсь.
– Ладно, извини. Я просто думала, что это будет смешно.
– Странные у тебя понятия о смешном.
– А у тебя?!
– Кстати, я же сказал: прекрати извиняться. Даже передо мной. Мне нужна сильная девушка рядом, уяснила?
Мальчишеская игривость в нем исчезает так же внезапно, как и появляется. Я лишь киваю. Интересно, когда он уберется восвояси? Но Пэйтон решает, что должен провести со мной большую часть дня.
– Может, слетаем куда-нибудь? – спрашивает он уже в гостиной.
– В смысле, погуляем? – не сразу доходит до меня.
– В смысле, сядем на самолет. Я давно не был в Бельгии.
– Извини, конечно, но в понедельник у меня учеба, – сухо говорю я.
– Ночью в воскресенье вернемся. Брюссель тебе должен понравиться. Если хочешь, можно в Париж, но я его не люблю.
Я сажусь напротив него.
– Пэйтон, послушай меня, пожалуйста. Может быть, я не самая умная в мире, но я действительно не понимаю, что ты от меня хочешь? Да, ты спас меня, за это тебе большое спасибо – дважды. Но что теперь?
– Я снова тебя пугаю?
– Скорее путаешь. Просто скажи: чего ты добиваешься? Ты говорил, что без ума от меня, но, честно сказать, выглядит это не так. Я не понимаю, что тебе от меня нужно. Ты то добрый и спокойный, то огрызаешься и ведешь себя так, будто бы я тебе что-то сделала. Если так, то скажи, пожалуйста, что.
Подпирает щеку кулаком. Внимательно смотрит. Усмехается.
– Я думал, ты все прекрасно понимаешь.
– Нет, я такая глупая, что не понимаю.
– Ты просто вынуждаешь меня сказать это прямо. Я хочу, чтобы ты была моей.
– Твоей кем? – уточняю я. – Игрушкой?
– Опять ты за свое. Моей девушкой, разумеется, спокойно отвечает Пэйтон.
Его уверенный тон меня бесит. Да как это у него получается – все время держать меня в напряжении? Просто эмоциональные качели какие-то.
– Возможно, ты не в курсе – хотя нет, в курсе, но я встречаюсь с Винни, – нараспев говорю я.
Мне хочется, чтобы он тоже бесился.
Пэйтон смотрит на меня не мигая.
– Знаю. Вы встречались. И что?
– В смысле – встречались? – подаюсь я вперед.
– А теперь ты будешь встречаться со мной. Разве не понятно?
– А если я против? Давно ты за меня решать стал? – повышаю я голос.
Атмосфера накаляется. Вместо северного сияния над нами разливается дугой грозовое стылое небо. И мне кажется, будто я иду по маковому полю сквозь обстрел.
– Мы даже спали вместе, принцесса, – укоризненно качает головой Пэйтон. – И ты против после этого?
– У нас ничего не было, если тебя в столь юном возрасте подводит память. Мы просто лежали в одной постели, – напоминаю я ему ядовито.
– Но ты же хотела, чтобы было, – выдает он.
– Что ты сказал? – выдыхаю я.
Гроза вот-вот разразится.
– Знаю, ты хотела меня. Я это чувствовал. И поверь, это было взаимно. Знаешь, что я хотел бы с тобой сделать? Уложить тебя на обе лопатки и показать, что такое настоящая любовь. Ну такая, без всей этой сопливой розовой мути. Чтобы ты кричала. Исцарапала всю мою спину. Немного боли всегда только в кайф, да?
Он подмигивает мне и встает. Плавно подходит ко мне, раздевает глазами. Его рука ложится мне на плечо легко и свободно. По-свойски. И я напрягаю мышцы.
– Я просто сдерживал себя, принцесса. Потому что это была не та ночь, чтобы тупо развлечься друг с другом. А ведь если бы не сдерживал, ты бы только рада была, да? Ждала, наверное, когда я начну приставать к тебе?
Я вскакиваю – стою напротив, крепко стиснув зубы. Да как он смеет нести подобную чушь? Он абсолютно отвратительный тип. И если у него и есть защитные психические механизмы, то этот всемогущий контроль – убежденность в том, что он способен на все.
– Хочешь, мы займемся этим сейчас? – продолжает Пэйтон будто нарочно, не сводя с меня темных глаз. – Говорят, я неплох в постели.
Он словно невзначай дотрагивается до моей груди. Вырисовывает на ней круг. Провоцирует. В моих венах вместе с кровью кипит серебро и медь.
– Думаю, ты тоже ничего. Хочешь, я…
Договорить он не успевает. Я бью его по щеке. Впервые бью человека. Наотмашь, звонко. Пощечина звенит, как золотая монета, упавшая на пол, как перелив гитары. Рукой я задеваю и стеклянный бокал, из которого пила сок, не замечая этого, – я переполнена яростью. Зато чувствую, как горит ладонь.
– Не смей меня касаться! – кричу я.
Он глухо смеется. Кажется, ему наплевать, что я ударила его. Он то ли изучает меня, то ли наслаждается моей реакцией, а я настолько не в себе, что действительно хочу расцарапать его кожу ногтями до кровавых полос, только не от страсти.
– Понял? Никогда не смей распускать руки! Иначе…
Я задерживаю дыхание.
– Иначе что? Ты будешь плакать? – издевательски спрашивает он.
– Иначе ты пожалеешь, – шиплю я, как змея.
– А ты умеешь быть страстной, да? – окидывает меня Пэйтон блестящим взглядом.
Он как будто бы ждал этого срыва. И хочет продолжения. Но я, взяв себя в руки, насколько это возможно, поднимаю руку, направляю ее в сторону прихожей и говорю:
– Пошел вон.
– И это все? – поднимает он темные брови. Ты просто меня выгонишь?
Я не понимаю его. Не понимаю, чего он добивается, чего ждет – лишь краем обожженного яростью сознания чувствую интерес.
– Ты глухой? – чеканю я. – Пошел вон. Сейчас. И никогда не возвращайся сюда.
Он улыбается – как-то жутко, почти свирепо, словно это я в чем-то виновата, и молча уходит, окинув меня пронзительным взглядом и, должно быть, заметив жидкое стекло на моих глазах. Когда за ним захлопывается дверь, я прижимаюсь к ней спиной, чувствуя слабость в руках и ногах. Я не понимаю, что произошло, ведь все было хорошо. И мне безумно обидно и горько.
Я подношу к лицу все еще пылающую ладонь. И кусаю до крови дрожащие губы.
От этого удара больно не ему, а мне – так больно, что кажется, будто на моем сердце вырезали пятиконечную звезду. А еще я понимаю, какие у Пэйтона глаза. У него глаза волка. Внимательные, холодные, обманчиво спокойные, но сосредоточенные, словно он всегда готов к нападению.
Волки – сильные, умные и неукротимые животные, жаждущие свободы, но они подчиняются не людям, а лишь своим собственным инстинктам. Никакая принцесса не сможет приручить волка. В конце концов он съест ее в темном лесу, под кронами вековых дубов, не пропускающих солнечные лучи. Это сказка с плохим концом.
Стук в дверь заставляет меня вздрогнуть. Даже не глядя в глазок, я с уверенностью могу сказать, что это он. Зачем только вернулся? Не знаю. Мне не стоит ему открывать. Пусть стоит там, под дверью, и долбит в нее до посинения. Мне нужно уйти в свою комнату, к увядающим цветам, и включить в наушниках шум грозы или грохот океанского прибоя. Но вместо этого я, естественно, открываю ему. Я не знаю, что буду делать – ударю его еще раз, или пошлю к черту, или громко заплачу, – плана действий нет, да я ничего и не успеваю придумать, даже вдохнуть не успеваю. Пэйтон делает ко мне шаг, обхватывает лицо горячими широкими ладонями и целует.
Меня пронзает безнадежная слабость, как будто мне в вены вогнали полнеба и теперь я лечу облаком над землей, разрешая делать с собой все, что он хочет. Мои руки опущены, под коленками искрится лавандовый ток.
Надо сопротивляться, а я не могу и в ответ целую Пэйтона так же жадно, как и он меня, – с неистовой страстью. Это безумие, наваждение, я, поддавшись чувствам, обнимаю его за пояс, а он прижимает меня к себе.
У его губ привкус холодной тьмы, пронизанной насквозь светом далеких звезд. У моих – другой, кровавый, но Пэйтону, кажется, все равно. Целовать его словно целовать сам мрак или холодную сталь. Он снова проводит по моим искрящимся губам языком, будто ледяным лезвием, но это приносит столько удовольствия, что я повторяю это следом за ним. Моя рука скользит по его груди до плеча, и я чувствую, как напрягаются его мышцы под тонкой тканью лонгслива. Он отстраняется, но не отпускает меня. Держит так, что я понимаю: мне не вырваться. Никуда от него не деться.
– И что ты делаешь, принцесса? – спрашивает он меня на ухо и осторожно кусает за мочку. И тут же целует в шею – медленно и долго, заставляя меня закинуть назад голову так, что нитью натягивается каждая жила.
– А ты что делаешь? – шепчу я.
В это время дверь соседней квартиры открывается, и из нее выходит моя соседка, хозяйка Звездочки. Я вижу из-за плеча Пэйтона, как изумленно она на нас таращится, а потому запираю дверь. Не хочу объясняться с ней.
– Я? Наслаждаюсь, – шепчет он с усмешкой. Я же твой поклонник.
Поклонник. Неожиданно это слово отрезвляет меня. Я отталкиваю Пэйтона, уперев ладони в широкую грудь. На губах горчит звездная тьма. И они требуют продолжения. Мы смотрим друг на друга в упор.
– Зачем? – только и спрашиваю я.
– Потому что я так хочу, – отвечает он.
Этот человек привык делать все что пожелает. Он всегда получает то, что ему нужно. Или ту, которая ему нужна. Я уверена. Я касаюсь его щеки, но тотчас отдергиваю руку.
– Уходи, пожалуйста, Пэйтон, – говорю я, и его глаза слегка расширяются, будто он не верит моим словам. – И больше не приходи, слышишь?
– Не понял. Что опять не так? – хмурится он. – О’кей, я поступил отвратительно. Но ты меня в очередной раз вывела из себя, Элизабет.
– Чем же? – спрашиваю я. Страсть и нежность как крылом смахивает. – Что я такого сделала? Я сказала тебе что-то не то? Обидела?
– Ты меня ударила, – отвечает он.
– Это было после того, как ты стал говорить мне гадости, – напоминаю я, вновь чувствуя обиду.
Пэйтон молчит, сосредоточенно рассматривая стену. Его кофейные глаза в обрамлении черных ресниц кажутся отстраненными и все такими же холодными, но в их глубине сияет дерзость. Его взгляд тяжелый. Как у волка.
– Я действительно не понимаю, что сделала не так. Почему ты решил, что можешь меня оскорблять? спрашиваю я.
Воздух вокруг звенит от напряжения.
– Это все гордость. – Его ответ звучит странно и глухо.
– В смысле?
– Рядом с тобой меня как будто наизнанку выворачивает. Ломает, понимаешь? Нет, не понимаешь, сам себе отвечает Пэйтон. – Я чувствую себя рядом с тобой слабым. Стать слабым – мой страх. От тебя нужно бежать, принцесса, но, как видишь, я не могу сделать этого. Возвращаюсь.
Я молчу. Что мне на это сказать?
– Сам не знаю, как это выходит. Ты можешь принять меня таким? – внезапно спрашивает он, заглядывая мне в глаза.
– Если бы я тебя любила, – отвечаю я честно, приняла бы любым. И ангелом, и чудовищем. Но я тебя не люблю.
Он усмехается.
– Ну да, это же я от тебя без ума. Придурок, который анонимно присылал тебе цветы, не подумав, что четное число может тебя напугать. Придурок, который держался в тени каждый раз, когда видел тебя. Придурок, который боялся, что ты такая же, как они.
– Как кто? – щурюсь я.
– Те, кто видит во мне мешок сокровищ, ухмыляется он со злобным весельем. – Знаешь, я привык к деньгам с детства. У меня было все: и игрушки, и техника, и тачки, и уважение друзей, и любовь родителей. Абсолютно все. Поэтому я никогда не был жадным и до определенного момента не понимал, что жадными могут быть другие. Приятели, которые хотели повеселиться за мой счет, девушки, которые хотели получать от меня подарки, дальние родственники, которые видели в моей семье дойную корову, – их безграничную жадность я осознал, уже учась в старшей школе. И решил, что таких людей в моем окружении не будет. Я всегда искал тех, кто ценит не деньги моей семьи и не статус, а меня самого. Это ведь нормально, когда ты хочешь, чтобы тебя любили просто так, безусловной любовью, как любит мать или отец? За душу, за сердце, вопреки недостаткам. А характер у меня сама видишь какой! И когда я встретил тебя, боялся, что ты такая же жадная. Что узнаешь про меня и станешь как эти золотоискательницы. – Он делает паузу, и я понимаю, что у него был горький опыт.
Наверное, мне его жаль, но ярость и обида все равно заполняют мое существо, даже удовольствие от головокружительного поцелуя не спасает меня от этих эмоций.
– Что, – говорю я, – модель разглядела в тебе денежный мешок, а не душу?
Наверное, я затронула больную тему – его лицо снова меняется. В глазах трескается лед, под которым бьется темная вода.
– Уже и про модель знаешь? – хрипло интересуется Пэйтон.
– Рассказали, – дерзко отвечаю я. – Так что с ней?
– С ней все хорошо, – отрывисто отвечает он. Не говори про нее.
– Почему же? – невинно хлопаю я ресницами, ощущая его злость.
Мне нравится вызывать в нем эмоции – я вдруг понимаю это особенно четко.
– Она не такая, – выдает он. – Вот она-то и не искала во мне блеска сокровищ.
Больное место? Ну что ж, ubi pus, ibi incisio. Где гной, там разрез. Буду резать.
– Ах, что вы говорите! – всплескиваю я руками. – Наверное, я что-то перепутала. Разумеется, госпожа модель встречалась с вами ради вашего прелестного доброго сердца, господин Мурмаер.
Не знаю, откуда во мне столько ехидства. Этот человек открывает во мне новые грани, срывает полотна с картин, которые я сама еще не видела.
– Я же сказал, перестань о ней говорить, – просит Пэйтон.
– А что так? Неужели ты ее любил?
Он молчит, и по его скулам ходят желваки.
– Если да, значит, ты соврал мне, что никого раньше не любил и что любовь ко мне тебя ломает.
– Ты ходишь по острию, принцесса, – предупреждает меня Пэйтон ровным тоном, но взгляд его ничего хорошего не предвещает.
– А как ты ее называл? – не успокаиваюсь я, чувствуя, как горит вырезанная на сердце звезда. – Тоже принцессой? Или она была королевой?
«Это ревность?» – проносится у меня в голове.
– Успокойся, Элизабет. Лучше давай поговорим о другом. Что насчет белогривой лошадки? – вдруг спрашивает он.
– Какой еще лошадки? – удивляюсь я.
– Винни. Старый добрый милый Винни.
– А что с ним не так? – удивленно спрашиваю я.
– Скоро ты кое-что узнаешь, – обещает Пэйтон. Его голос становится зловещим.
– Не трогай Винни, – тихо, но угрожающе говорю я.
– Почему же? – любопытствует Пэйтон.
– Он мой парень. Просто напоминаю тебе.
Да, Винни хотел быть со мной, у нас все только еще начинается, хотя его теплый свет не так притягателен, как опасная тьма Пэйтона. И нет, я не считаю его своим парнем. Однако эти слова бесят Пэйтона. И видя, как он нехорошо смотрит на меня, будто желает схватить за горло, я говорю еще раз, что Винни – мой парень и что у нас чувства. Взаимные, разумеется.
Пэйтон скрещивает на груди руки.
– Пора тебе узнать кое-что о своем Винни, принцесса, – обещает он.
– Что же? – спрашиваю я. – Что он не такой богатый, как ты? А мне все равно, потому что я действительно ценю душу, а не мешки с золотом.
– А верность ценишь? – спрашивает Пэйтон и уходит, оставив меня в состоянии бешенства.
Отлично, раньше я все время чувствовала страх, теперь – злость.
И у того и у другого чувства нет крыльев, как у нежности или страсти. С ними не взлететь над пропастью, наполненной алыми живыми маками, с ними только падать в холодную морскую воду, тонуть в ее волнах, растворяться в ее пене. Это неотвратимо.
Снова звонок. Я открываю дверь – да, это опять Пэйтон.
– Что? – спрашиваю я, твердо решив ударить его снова, если решит поцеловать.
– Картина и портрет, – говорит он как ни в чем не бывало. – Ты обещала мне их подарить.
Кажется, взгляд, которым я одариваю этого человека, полон грозовых молний. Что. Он. О. Себе. Возомнил?
Однако отдаю ему и портрет, и картину с северным сиянием – ведь я обещала, а цену своему слову я знаю.
– Спасибо, принцесса, – благодарит меня Пэйтон. – Буду хранить как зеницу ока. Как свои чувства к тебе.
– Не трогай Винни, – предупреждаю я его.
Он шлет мне издевательский воздушный поцелуй.
– Кстати, можешь не бояться. С теми, кто напал на тебя, разобрались, – напоследок бросает он, прежде чем исчезнуть.
Я даже ничего не успеваю сказать в ответ. Снова захлопываю дверь и опускаюсь на пуфик. Он человек-загадка. Анаграмма, ребус, тайное слово, которое мне еще предстоит понять. А его губы и руки имеют надо мной власть.
Я задумчиво касаюсь кончиками пальцев обкусанных губ. Раньше я бы и в мыслях не могла себе представить, что буду целовать кого-то такими губами израненными. А когда думаю о том, что целовала ими его, то на меня находит умиротворение. Нам обоим это понравилось – оказывается, это чертовски заводит. Я могу повторить такой поцелуй, даже если мои губы будут разбиты в кровь. И ему понравится. Он же мой Поклонник.
Он снова звонит. Да сколько можно?!
– Убирайся, – говорю я, распахнув дверь.
На языке вертится десяток изощренных ругательств, но я глотаю их. За порогом моя соседка. Хозяйка Звездочки.
– Элиза, ты чего? – испуганно спрашивает она.
– Ой, извините, – спохватываюсь я. – Думала…
– Думала, что это он? – подхватывает соседка. Видела-видела твоего парня! Статный мальчик, и машина хорошая. Я его в нашем подъезде который раз вижу. Только не рано ли ты ему ключи-то дала, а, Бетти?
– Какие ключи? – удивленно спрашиваю я.
– Так свои, от квартиры, – отвечает соседка. В глазок видела, как он открывал ее своими ключами, когда тебя дома не было.
– Вот оно что, – цежу я сквозь зубы.
Значит, Пэйтон сделал дубликат ключей и не поставил меня в известность. И что он делал в квартире в мое отсутствие?
«Копался в твоем белье», – доносится до меня мерзкий хохот демона, который очнулся после ухода Мурмаера.
– А, что ж я пришла-то, – вспоминает соседка. Вашу квитанцию в мой ящик кинули. Возьми, вот.
Мы еще немного болтаем, к нам выбегает непослушная Звездочка, которую я привычно глажу, а потом расходимся по квартирам. Я ужасно зла – так, что колет пальцы.
Рисовать больше не получается, как и сосредоточиться на учебе, и я просто смотрю очередную серию «Игры престолов» и иду гулять – одна, наплевав наконец на все страхи. А может быть, поверив парню с глазами волка.