یک فن |P.M.

глава 13

Я открываю глаза. надо мной потолок тридцать третьего зала. Кажется, я лежу на полу, а рядом со мной стоит на коленях Пэйтон и хлопает меня по щекам. Его лицо сосредоточенно, но в глазах – отблески страха. Вокруг собираются люди, стоящие в зале. Кто-то предлагает вызвать скорую.
– Элизабет! – говорит Пэйтон, видя, что я пришла в себя. – Что с тобой? Где болит?
– Все хорошо. – Мой голос похож на шелест.
Я была без сознания всего лишь четверть минуты, не больше, но мне кажется, что я проспала целую ночь, и теперь просто разбита. Голова кружится, пульс кажется слабым.
– Отвезу тебя в больницу.
– Со мной действительно все хорошо. – Я поднимаю глаза и натыкаюсь на сочувствующую улыбку того человека с льняными волосами.
Он не ушел, он здесь. Мне опять становится дурно, но я не разрешаю себе снова потерять сознание.
– Помоги мне встать, – тихо прошу я Пэйтона, и он с готовностью подхватывает меня под руки.
– Что случилось? – спрашивает встревоженно Пэйтон, разглядывая меня во все глаза.
Люди начинают расходиться.
– Просто… голова закружилась, и я упала, – отвечаю я, опираясь на него и зная, что теперь не упаду. Пока я в его руках.
– Так просто ничего не бывает, – отрезает Пэйтон.
Я его уже изучила – когда ему страшно, он становится ужасно злым.
– Может быть, твоя девушка беременна? – спрашивает тот человек, Габриэль.
Он никуда не уходит. И не собирается. Я не понимаю, как же так получилось, что Пэйтон знаком с тем, кто сломал мою жизнь, заставив меня стать убийцей?
Разве так бывает? Я хочу кричать, но держусь.
– От кого же она может быть беременна?
– От святого духа! – смеется Габриэль.
– Тогда к этому духу у меня будет большой и серьезный разговор, – ухмыляется Пэйтон и склоняется ко мне. – Принцесса, ты как?
– Все хорошо, правда. Просто стало душно, слабым голосом отвечаю я, стараясь не встречаться взглядом с Габриэлем.
Он будто не узнает меня. Но как? Как же так? Я-то его узнала. Я никогда его не забывала. Ни лицо, ни голос. Как?..
– Тебе нужно на воздух, – решает Пэйтон. Хватит с нас культурного обогащения.
И мы идем к выходу, покидая зал Врубеля. Габриэль идет следом, чуть левее. Боже, он не собирается нас оставлять. «Ангел – по правую сторону, черт – по левую», – вспоминаю я слова древней маминой двоюродной бабки, единственной ее родственницы, которая умерла, не дотянув до девяностолетия ровно один день.
Мой взгляд задерживается на любимой картине Врубеля «Царевна Лебедь». С него на меня смотрит загадочная дева. Ее лик чарующ, а взор печален. Она прекрасна в белых одеждах и с нераскрытыми крылами, а позади нее спускается в море сумрак и недобро горят огни.
Царевна Лебедь не приближается – нет ощущения, что сейчас она выйдет из картины; напротив, она уходит в глубь моря и оборачивается, словно в последний раз, чтобы о чем-то предупредить. А может быть, чтобы люди пошли за ней следом во тьму. Я люблю эту картину, долго могу на нее смотреть, и мне кажется, что время останавливается. И сейчас я тоже поворачиваюсь в ее сторону.
– Прекрасная картина, да? – слышу я слева голос Габриэля и вздрагиваю.
В ответ лишь киваю.
– Ее любимая, – поясняет Пэйтон, осторожно придерживая меня. Надо же, запомнил.
– Вы на нее похожи, – говорит своим лучистым, напевным голосом тот. – Олицетворение мифа о высшей красоте.
– Не заглядывайся на нее, она моя, – отвечает тотчас Пэйтон.
– Не смею, – усмехается Габриэль. – Кстати, природа Царевны-Лебедя двойственная. Говорят, она олицетворяет две стихии: тьму воды и свет неба. Демоническое начало в ней соединяется с небесной сущностью. Элизабет, это про вас?
Я молчу.
– Не про нее, – говорит Пэйтон. – Она просто ангел.
Габриэль заливисто смеется и, когда я оборачиваюсь, задыхаясь от леденящего душу страха, подмигивает. Силы снова покидают мое тело, но Пэйтон держит меня крепко. Он слишком силен для того, чтобы дать мне упасть.
Все то время, что мы идем к выходу, Габриэль шагает следом, заставляя меня то леденеть, то задыхаться от внутреннего жара. «Пожалуйста, пусть он уйдет, пожалуйста», – молю я про себя, но он не отлипает от нас. На улице мне становится чуть легче – я уже могу нормально дышать, и головокружение больше не такое сильное.
– Ты так нас и не познакомил, – укоряет Пэйтона Габриэль, пока мы идем к машине – она находится не слишком близко от здания музея.
– Моя девушка Элизабет, – говорит Пэйтон. Мой старый знакомый Габриэль. Он тоже художник.
– Тоже? – вскидывает светлые брови Габриэль.
– Она рисует, как и ты.
– Какая приятная неожиданность. Рад встретить коллегу.
Я ничего не могу ему сказать – просто не могу. У меня рот зашит грубыми нитками, немеет язык и сводит связки. Я так хочу кричать, но нельзя.
По дороге Пэйтон и Габриэль перекидываются дружескими, но ничего не значащими фразами. Кажется, они давно знакомы.
– Приятно было увидеть тебя и познакомиться с твоей принцессой, – говорит на прощание Габриэль.
Он такой милый, такой славный, с таким ласковым голосом, но никто не знает, какое он чудовище.
Машины Пэйтона и Габриэля оказываются припаркованы неподалеку друг от друга. Еще одно неприятное совпадение.
Перед тем как попрощаться с Габриэлем, Пэйтону приходится отвечать на очередной телефонный звонок. И пока он отвлечен, Габриэль незаметно проскальзывает ко мне и шепчет:
– Не бойся, я не скажу ему.
Его голос заставляет меня дрожать. Воспоминания о прошлом бередят душу. Мы наконец встречаемся взглядами.
На медовом солнечном свете его глаза становятся светлыми, с ясной небесной примесью. Но доброты в них не больше, чем в глазах дикого зверя.
– Я ведь обещал. Я держу обещание, – продолжает он все так же ласково. – И не нужно меня бояться. Ты близкий человек моего друга. Я не сделаю больно ни тебе, ни ему. Только… – Он опускает ресницы. – Беги, пока можешь, милая принцесса Лебедь. Уплывай во тьму.
– П-почему? – только и спрашиваю я.
– Потому что он тебя уничтожит. Как демон свою Тамару.
Пэйтон заканчивает разговор, прощается с Габриэлем, усаживает меня на переднее сиденье и захлопывает за мной дверь. Напоследок Габриэль широко улыбается, и я слышу, как рвет мои жилы хрустальный колючий терн, облепляющий меня. Он художник. Но разве гений и злодейство совместимы?
…Я не хочу возвращаться в девятый круг ада. Я погружаюсь в свои мрачные мысли, и из них меня вырывает голос Пэйтона.
– Принцесса, ты меня слышишь? – говорит он. – Или тебе снова нехорошо?
– Я немного задумалась, – отвечаю я. – Это твой друг?
– Друг – сильно сказано. Так, приятель. Говорят, он талантливый художник.
– И как его зовут? – осторожно спрашиваю я.
– Настоящее имя не знаю. Псевдоним – Габриэль Кальмия. Рисует, наверное, неплохо – я в этом не разбираюсь. Но всякую чушь. Так, цветы, ангелов, красивых женщин – часто спящих, – рассказывает Пэйтон, уверенно держа руль.
– А где ты видел?
– У него была закрытая выставка. Пришлось идти.
– Не общайся с ним, – вдруг прошу его я, хотя не собиралась говорить об этом.
Эти слова сами собой срываются с моих губ – как лепестки роз, на которые подул ветерок.
– Почему? – спрашивает с интересом Пэйтон. Габриэль – странный тип, но все вы, художники, не в себе. Он неплохой. В больших дозах его не выдержишь, но иногда пообщаться можно.
– Может быть, ты просто не знаешь его пороков?
– А ты знаешь?
– Он мне не нравится, волчонок, – повторяю я жалким голосом.
Мне так хочется убежать, скрыться подальше от Габриэля, но я не могу.
– Мне не нравится твоя подружка, – отзывается Пэйтон. – Я же не прошу тебя перестать с ней общаться.
– Твоя подружка мне тоже не нравится! – вспыхиваю я, имея в виду Кейт. – Но я тоже не запрещаю вам общаться, хотя…
Я замолкаю. Мне хотелось сказать: «Хотя очень ревную тебя к бывшей», но Пэйтон интерпретирует иначе. В своем стиле.
– Хотя хочется это сделать? – продолжает он за меня. – Элизабет, я без ума от тебя, но это не значит, что ты можешь мною управлять. Я не твоя собачка на поводке.
– Я и не имела в виду ничего такого, – отзываюсь я устало.
Сил раздражаться или спорить с ним нет.
– Тогда какого черта ты так говоришь про Габриэля? Если он не понравился тебе по действительно стоящей причине, назови ее. А если это каприз, будь добра, держи свое мнение при себе.
Слова Пэйтона колкие и жесткие, и я, не желая больше продолжать с ним диалог, отворачиваюсь. Обычно ему нужно время остыть. Этот человек снова появился в моей жизни. Он снова испортит ее – я знаю, но не говорю ничего Пэйтону. Я не признаюсь.
Пэйтон привозит меня домой – все это время мы не говорим друг другу ни слова. Он обижен на свои иллюзии относительно меня. Я не могу вылезти из темного мира своей печали и грусти. Мы говорим друг другу лишь сухое «Пока», я выхожу из машины и иду домой. Впервые за долгое время мне становится не по себе в подъезде. Я словно возвращаюсь назад, в те времена, когда боялась того, кого называла Поклонником.
Я захожу домой, разуваюсь, иду в ванную комнату. Тщательно мою руки, пытаясь отмыться от невидимой грязи. Потом просто держу их под холодной водой. А когда раздается звонок в дверь, вздрагиваю. Неужели все началось сначала?
Я иду открывать дверь, думая, что это Габриэль. Что он, словно дьявол, пришел за моей душой. Но это Пэйтон. Он хватает меня за мокрые холодные руки, согревая их своими ладонями, и покрывает мое лицо поцелуями, а потом, касаясь лбом моего, шепчет:
– Прости, принцесса. Я был слишком груб.
– Не извиняйся, – тихо говорю я, крепко держа его за пояс, словно снова собралась падать с ним в бездну. – Это ведь признак слабости.
– Ты моя слабость, – отвечает он и снова целует.
Мы проводим время вместе до позднего вечера. Я и он. По привычке Пэйтон что-то хочет заказать в ресторане, но я останавливаю его.
– Можно мне приготовить тебе ужин? – робко спрашиваю я. – Я закупилась почти на неделю в супермаркете.
– А ты умеешь? – искренне удивляется он.
– Конечно, – смеюсь я. – На самом деле я долгое время ничего не умела, но когда маму положили в больницу и я полгода жила одна, то научилась. И ей готовила, и себе.
– Что с ней случилось? – спрашивает он.
И я рассказываю ему про ее болезнь, про реанимацию, про долгое восстановление, про то, что нас выручала и выручает вторая квартира, которую мы сдаем, потому что ее зарплата и моя стипендия не особо большие.
– То есть твоя мама уехала на море, чтобы дышать свежим воздухом? – уточняет Пэйтон
– Да. К сестре. Теперь каждый день видит море. Представляешь, как это здорово? Моя мечта жить в своем домике на море и каждый день писать его и заряжаться вдохновением. Правда, послезавтра она уже вернется. Надо будет убраться дома и приготовить что-нибудь вкусное. Она любит наполеон.
– Я тоже, – говорит вдруг Пэйтон.
– Тебе тоже достанется, – смеюсь я.
– Скажи мне, во сколько прилетает твоя мама, я ее встречу.
– Приезжает, – поправляю его я. – На поезде. Но не надо, я сама. У тебя ведь работа.
– Я же сказал, что встречу, – возражает он. Как ты сама ее встретишь? Потащишь сумки?
– Ну, как-то же я ее провожала, – пожимаю я плечами и, проходя мимо, треплю его за волосы.
– И что ты будешь мне готовить? – интересуется он.
– Хочешь пасту?
– Приготовь то, что ты любишь больше всего.
– Пельмени, – смеюсь я. – Ладно, выбирай: запеканка или макароны по-флотски. Я, конечно, понимаю, что ты не привык к этому, мой избалованный волчонок, но ты сам захотел!
Теперь меня почему-то не смущает, что он из другого слоя общества. Мы принимаем друг друга такими, какие мы есть. По крайней мере, стараемся. Он выбирает картофельно-мясную запеканку, и я готовлю ему с радостью. Это впервые, когда я готовлю для любимого человека.
Он сидит на кухне и внимательно наблюдает за мной, изредка ловит за руку и целует, даже пытается помочь, но я не разрешаю – он мой гость. Когда я в очередной раз оборачиваюсь на Пэйтона, он пристально смотрит на телевизор.
– Взглядом ты его не включишь, – говорю я и протягиваю пульт.
Он только смеется.
– Какая у тебя мама? – спрашивает он вдруг, когда я ставлю запеканку в духовку и усаживаюсь напротив, забравшись на стул с ногами.
– Добрая. Заботливая. Беззащитная. Знаешь, она очень интеллигентная и не умеет давать отпор хамам. У нее была сложная жизнь – родители рано ушли, муж – мой отец – погиб в аварии еще до моего рождения. Но она очень сильная и все стойко пережила. Знаешь, я ею горжусь, – признаюсь я. – А когда окончу университет, хочу устроиться в хорошее место, чтобы зарабатывать нормальные деньги и помогать ей. Мама работает в детском саду старшим воспитателем и очень любит свою работу. Когда-то она пыталась сменить профессию, даже домработницей трудилась, но в итоге снова вернулась в детский сад. На каникулах я подрабатываю там.
Я пью горячий черный чай, держа кружку обеими руками. Скоро приедет мама, и меня это радует. Я даже забываю о встрече с Габриэлем.
– А какая у тебя мама? – спрашиваю я Пэйтона.
Он сцепляет пальцы перед собой и смотрит на них. Кажется, это не самый удачный вопрос. Если про отца он что-то рассказывал, то про маму – нет. Может быть, не стоило спрашивать?
– Я ни разу не позвал тебя к себе… – осторожно начинает Пэйтон.
– И?
– Из-за матери. Дело в том, что моя мать, она… Пэйтон замолкает и смотрит на кончики своих пальцев. – Она нездорова.
– Что с ней? – пугаюсь я.
– Шизофрения, – отстраненно говорит Пэйтон, словно речь идет о чужом человеке. Я чувствую острый, как клинок, укол жалости. Как же так?..
А он продолжает:
– Не смогла пережить смерти брата. Он покончил с собой. Спрыгнул с крыши. Когда отец узнал об этом, ему стало плохо. Не откачали. Да еще и бабушка за пару лет до этого ушла. У матери начались проблемы с психикой, попытки суицида. Счастливая семья превратилась в руины.
Это звучит потерянно, как будто бы он все еще не смирился.
– А сейчас твоя мама как? – осторожно спрашиваю я.
Бедный мой мальчик. Он только кажется самоуверенным, а сам страдает в душе – я вижу это по его глазам, полным боли.
В его глазах стеклянная пыль.
– По-разному, – уклончиво отвечает Пэйтон, а я срываюсь с места и обнимаю его.
В его голосе все еще таится растерянность, тоска и страх ребенка, которого все покинули.
– Однажды ночью я нашел ее в ванной, без сознания, – говорит он глухо. – Тогда я думал, что это конец. Если и она меня бросит, я сам больше не смогу. Иногда она называет меня его именем, а я не могу ей сказать, что я не он, потому что она начинает плакать.
Я обнимаю его, глажу по черным волосам, шепчу ласковые слова. Я – с ним. Я – его. Я не оставлю, не предам, не растворюсь в ночи. Я буду его защищать от всего мира. Укрою собой.
Пэйтон жарко обнимает меня в ответ, уткнувшись носом в мою шею. Я знаю, как ему больно, его небо кричит и рвется, а сам он молчит, все терпит. Но теперь он не один. С ним я.
– Я бы убил ее, – слышу я его рваный хриплый голос.
– Кого, волчонок? – спрашиваю я с любовью, гладя его по спине.
– Ту, из-за которой все началось, – шепчет он и вздрагивает, будто в него попала ядовитая стрела.
– Что началось? Если хочешь – расскажи мне все, тебе станет легче.
Он мотает головой и еще крепче прижимает меня к себе так, что я чувствую боль в ребрах. Больше Пэйтон ничего мне не рассказывает, но я знаю, что он сделает это потом. А может быть, когда-нибудь, когда я соберусь с духом, я расскажу ему о своем грехе.
Обнимая Пэйтона, я закрываю глаза и вижу перед собой улыбающегося Габриэля. Улыбка знакомая, но я не могу понять, где я видела ее раньше. Влажный поцелуй Пэйтона спасает меня от дурных мыслей.
– Я так тебя люблю, – говорю ему я, гладя по щекам и глядя в глаза. – Так сильно тебя люблю, как только можно любить кого-то. Я никогда тебя не оставлю, слышишь? Никогда, никогда. Веришь?
– Верю. Я тоже от тебя без ума, – шепчет он мне в висок.
Искры его поцелуев терзают мою кожу, а его тьма такая приятная и одинокая, что я хочу забрать ее всю себе, хочу осветить ее своим светом и спрятать от всех чужих взглядов.
Мы так отвлекаемся друг на друга, что запеканка едва не подгорает – в самый последний момент я выключаю ее. Малиновый пирог готовим мы вместе он и я. А потом ужинаем, сидя друг напротив друга, и он хвалит мою стряпню. Я думаю, что было бы замечательно, если бы мы когда-нибудь стали жить вместе – я бы готовила ему все, что он захочет.
Ночевать Пэйтон не остается – уезжает, звонко чмокнув меня на прощание и оставив сгорать в мыслях о Габриэле. Зачем он появился? Габриэль в переводе с древнееврейского – «вестник Бога», «помощник Бога», но я знаю, что он – слуга дьявола.
«Беги, – просит уставшим и тихим голосом демон. – Убегай от него, пожалуйста». Но я больше не хочу убегать.
* * *
Покинув ее квартиру, Пэйтон спускается вниз. Улыбка, с которой он прощался с ней, становится неживым оскалом. В глазах вьется вьюга. Его кулаки сжаты. Он открывает дверь арендованной квартиры, заходит внутрь, распахивает окна, чтобы проветрить комнаты. В духоте он задыхается.
Пэйтону не по себе. Зачем только он рассказал ей обо всем? Зачем поделился самым сокровенным? А если она догадается? Если все поймет? Что тогда? Все это было напрасным? Он открывает какую-то бутылку, которая стоит по меркам жителей этого дома целое состояние. Пьет прямо из горла. И со стуком ставит ее на стол. Хрипло смеется, и в его смехе совсем нет веселья – только горечь и гнев.
Новый глоток. Он вспоминает ее нежные пальцы, теплые доверчивые губы, смеющиеся глаза. Как этот ангел может быть убийцей его брата? Как? Какой же, должно быть, в ней сидит сильный демон, что ей так легко играть чужими жизнями?
Пэйтон садится перед мониторами, касаясь шрама на подбородке и пристально наблюдая за Элизабет, за каждым ее движением. Он постоянно это делает, но не может заметить ее демона. А ему так надоело играть во все это – то приближать ее, то отдалять, вызывать чувства, подсаживать на эмоциональную игру и снова – то отдалять, то приближать к себе, раз за разом понимая, что она все больше и больше начинает от него зависеть.
Элизабет раздевается в своей комнате. Она стягивает домашние шортики, по-детски вытянув руки, снимает футболку. Однако Пэйтон не ждет, когда она разденется полностью. Он закрывает экран ладонью и опускает голову. Он больше не может. Все зашло слишком далеко. «Я так тебя люблю», – слышит Пэйтон ее ласковый голос, и в его голове взрываются мысли.
В ярости, охватившей его алым огнем, он швыряет мониторы на пол, и изображение на них гаснет. Он ломает мебель, бьет о стену бутылку, ударяет кулаком по стене так, что на костяшках появляется кровь. Раз, второй, третий. Боль не отрезвляет его, а заводит еще сильнее. Его лицо перекошено от ярости. Мышцы напряжены. В голове – кровавая пена. Он. Должен. Отомстить. Ей. Должен. Должен. Должен. Месть его меч. Выдуманная любовь – щит. Только выдуманная ли она? И любовь ли это?..
Пэйтон вспоминает брата.
* * *
Он был младше его на три года. Однако при этом казалось, что был старше на пару десятков лет. Не такой, как все, с самого детства. Дилан Мурмаер. Худенький, вихрастый и большеглазый. Глаза, как у матери, редкого зеленого оттенка – яркого, с бирюзовыми переливами. И ресницы такие же длинные, загнутые вверх, как у девчонки.
Только характер совсем другой. Андрей был робким и отстраненным. Избегал взрослых и не играл с другими детьми, кроме брата, – единственным исключением была девчонка. Больше игрушек любил книги. Не катался на велосипеде, медленно бегал, был равнодушен к машинкам, зато быстро читал, считал в уме без запинки и интересовался астрономией. Все знал про черные дыры, нейтронные звезды и пульсары. Но не умел даже еду найти в холодильнике.
Пэйтон всегда его защищал – благо с детства был сильным и рослым. Если кто-то обижал младшего брата, он приходил и бил его обидчиков. И в детском саду, и в школе. Мать, конечно, ругалась, но отец молчаливо одобрял. У них в семье с самого детства повелось, что Пэйтон был ближе к отцу, а Дилан – к матери. Пэйтон ездил с отцом на охоту и рыбалку, ходил на лыжах, учился с ним вместе водить машину, а Дилан мог часами разговаривать с матерью, гулять, читать ей вслух книги. Отец говорил, что это дурь, что нормальный пацан должен заниматься спортом, рубиться в компьютерные игрушки и засматриваться на девчонок, но мать лишь отмахивалась. Говорила, что их Дилан особенный.
«Я тоже особенный!» – возмущался в детстве Пэйтон. «Ты по-другому особенный», – улыбалась ему мать и гладила по волосам. «Я сильный, а Дилан умный?» – спрашивал он. «Вы оба сильные и умные. И очень красивые. Только ты чуть-чуть сильнее и старше, поэтому защищай своего братика, хорошо?» – «Хорошо, – гордо отвечал Пэйтон. Ему нравилось быть сильным.
Они с братом любили друг друга, хоть и были очень разными. Словно с разных планет. Когда Пэйтон хотел получить радиоуправляемый вертолет, Дилан – книжки про космос или про динозавров. Когда Пэйтон просил родителей подарить ему скейт, Дилан – телескоп для наблюдений. Когда Пэйтон уговаривал отца купить ему первую машину – крутую, не хуже, чем у других, Дилан просил папу стать спонсором какой-то астрономической олимпиады. Откуда он только такой взялся?
Бабушка с гордостью говорила, что Дилан пошел в прадеда, занимавшегося наукой. Дилан казался сотканным из книжных строк и шелеста страниц. При этом был упрямым и не отступал перед трудностями. Однако его, как и Пэйтона, испортили деньги отца, когда бизнес резко пошел в гору.
Пэйтон стал самоуверенным, познал власть над другими. Дилану же все быстро наскучило. Он получал желаемое с невообразимой быстротой и чем больше получал, тем меньше становился его интерес к чему-либо. Общество он презирал. С девушками не общался. А друг у него был один – такой же, как и он сам, погруженный в себя и в свою борьбу с внешним миром.
Ницше, Шпенглер, Шопенгауэр. Хайдеггер, Кант, Бердяев. Камю, Сартр, Кафка. Вот те, с кем он общался куда охотнее, чем с окружающими, чьи идеи принимал полностью или разделял отчасти, с кем спорил и приводил аргументы. Мертвые. Он считал себя слишком взрослым и слишком уставшим от живых. В нем слишком рано остыли чувства, будто в Евгении Онегине. Ему хотелось открытий, великих свершений, революции, но воплотить это он мог только в голове или в переписках с другом.
После школы Пэйтон отправился учиться в МГИМО – так хотел отец, да и сам он прекрасно понимал, что ему нужно приличное образование, чтобы продолжить его дело. Он учился, стажировался за границей, постепенно вникал в дела отца, но при этом не забывал жить для себя. Спорт, друзья, девушки, вечеринки, путешествия – было все.
Дилан поступать в МГИМО отказался. Учиться за границей – тоже. После окончания элитной гимназии он заявил отцу, что займется тем, что посчитает нужным. Заняться он хотел философией.
«И что ты будешь делать? – спросил тогда взбешенный отец. – Что вообще делают эти твои философы, черт бы их всех подрал?» – «Думать. Понимать. Задавать вопросы», – ответил тогда Дилан. «То есть ты собрался стать бездельником? вышел из себя отец, не замечая умоляющих взглядов матери. – Я должен тебя содержать, а ты будешь думать?» – «Тогда я не буду обременять тебя своим существованием, папа», – тихо ответил Дилан и собрал вещи. Это был первый грандиозный конфликт в их семье.
На философский факультет он поступил сам. И жил сам, с отцом не виделся, хотя мать постоянно проведывала его и давала деньги, которые тот не хотел брать. Единственное, чего она смогла добиться, разрешения снимать ему квартиру в обычной высотке.
Он не хотел быть богатым, считал это чем-то постыдным, поэтому скрывал, кто он на самом деле. Никто из его нового круга общения даже и не догадывался, что он – сын того самого Мурмаера. Пэйтон безумно за это на него злился. Как-то раз даже ударил по лицу, да так, что рассек брату бровь до крови пришлось зашивать.
Смерть бабушки как-то их примирила. Отец, понимая, что не сможет исправить сына, смирился с его учебой и взглядами, хотя человеком был резким и властным. Дилан стал бывать дома, общаться с отцом и братом, а потом стал снова меняться – встретил девушку. Впервые кого-то полюбил. Кто она, он скрывал, Пэйтон случайно узнал об этом, но молчал. У самого него была Кейт, его личный трофей. Не просто влюбленная в него кукла, а идеальная девушка. А та девушка стала причиной смерти брата. Она довела его до самоубийства. Элизабет.
* * *
Пэйтон засыпает в одежде, сидя на диване, – так, что разбитые в кровь костяшки покоятся на коленях, и ему снится, как они с Элизабет лежат на черных шелковых простынях. Она полностью обнажена и делает то, о чем он даже помыслить не мог. Ее пушистые карамельные волосы рассыпаются по его груди, руки упираются в плечи, и когда она склоняется к его лицу, чтобы поцеловать, он видит, что ее губы становятся черными – наливаются черничной тьмой, прежде чем приникнуть к его губам. Ему страшно, но желание побеждает страх, и он впивается в эти черные сладкие губы, не желая отпускать. И резко просыпается с ее именем на губах. Ему хочется, чтобы все, что он видел во сне, повторилось и наяву.