یک فن |P.M.

глава 3

Мы заходим в подъезд. Это просто сюрреализм какой-то – я и Поклонник. Неспешно поднимаемся по лестнице, по которой я летала в ужасе, боясь собственной тени. А когда произошло страшное, когда на меня действительно напали, мне стало все равно.
Когда мы останавливаемся перед моей дверью, я мешкаю, но открываю замок, чувствуя, что заморозка чувств вот-вот прекратится. Мы заходим в квартиру, я включаю свет, кидаю тренчкот на пол и смотрю на Поклонника. Он невозмутимо разувается, явно решив остаться у меня дома.
– Что ты хочешь? – отстраненно спрашиваю я. – Если убить меня, сделай это безболезненно.
Я очень устала. Если это конец, то пусть все побыстрее закончится.
– Убить? – задумчиво повторяет он. И наконец снимает капюшон и смотрит на меня в упор. У него темные, кофейные глаза – насыщенный глубокий оттенок. И абсолютно холодное выражение в них. Пэйтон Мурмаер действительно хорош собой. Как я и думала, у него темные волосы, правильные и благородные черты лица, но глаза – сосредоточенные и удивительно спокойные – мне нравятся больше всего. Глаза и шрам. Они затмевают жесткое, напряженное выражение его лица.
Если красота Винни солнечная, лучистая, теплая, то у Пэйтона совсем другая – лунная, сдержанная, холодная. Такая, что об него можно обжечься. Ничто не обжигает так, как холод. Дружелюбие и неприступность, теплая волна и озноб по телу – они две абсолютные противоположности.
Я вспоминаю северное сияние: тьма, исполосованная яркими цветами, – это и есть Пэйтон. Мой Поклонник.
– Думаешь, я убийца? – шепчет он.
И голос – голос тоже мне нравится. От него мурашки по телу.
Я пожимаю плечами, не отрывая взгляда от его шрама на подбородке.
– Как знать, кто в толпе может оказаться убийцей? Возможно, ежедневно мы проходим мимо убийц, не понимая этого.
– Да уж, как знать. Люди такие непредсказуемые. Их шкафы просто ломятся от скелетов и трупов, отвечает Пэйтон с издевкой и указательным пальцем поднимает мой подбородок. – А вдруг это ты убийца?
Я съеживаюсь от внезапного приступа дикого холода. Он попал в точку. Будто бы снова достал пистолет и выстрелил в мою душу, пробивая насквозь. Пальцы начинают дрожать, к горлу подступает горячий комок, на глазах появляются ненавистные слезы. Мне сложно дышать, и я слышу лишь стук своего сердца.
Новый приступ панической атаки накрывает меня с головой. Я падаю на пуфик в прихожей и закрываю руками голову. Мне безумно хочется это прекратить, но я не могу. Ненавижу себя за слабость, но не в силах противостоять этому. Моя психика заботливо сдерживала эмоции, возведя ледяную стену, чтобы я не сошла с ума. Но горечи, боли, страха так много, они такие обжигающе-горячие, что плавят этот лед. Стена рушится. Эмоции разрушают душу, калечат ее, оставляют новые шрамы.
Пэйтон молча сажает меня к себе на колени и обнимает. И это не просто нежные объятия – он с силой прижимает меня к себе и без единого слова гладит по спине жесткой ладонью. Наверное, он думает, что у меня истерика из-за пережитого. Он не знает, что слово «убийца» делает со мной. Но знает, как меня успокоить.
Постепенно я затихаю. От Пэйтона уже знакомо пахнет северным морем, и жар его тела согревает меня. Я слышу его дыхание, расслабляюсь, опустив голову на его плечо, и не замечаю, как сама обнимаю его.
Мне становится спокойно. Слезы высыхают. Страх уползает рваными клочьями отравленного тумана, забивается в уголки подсознания.
– Все? – через какое-то время спрашивает Пэйтон. – Спектакль окончен?
Я тотчас смущаюсь. «Ты думаешь, я нарочно? Решил, что играю перед тобой роль истерички? Да пошел ты», – хочу сказать я ему, но молчу. Я резво встаю с его колен, чувствуя боль в боку, и морщусь. А он тотчас замечает это и заставляет поднять кофту.
– Показывай, что там у тебя.
– Не хочу, – упорствую я, понимая, что все превратилось в театр абсурда.
– Я не собираюсь тебя лапать, – с каким-то странным отвращением говорит Пэйтон. – Хочу глянуть, что сделали эти уроды. Они ведь ударили тебя, верно?
– Ты медик?
– Знахарь. Пять лет прожил в горах. Лечил козлов.
У него какое-то своеобразное чувство юмора. Я снова начинаю раздражаться.
– Я серьезно.
– Я тоже серьезно. Подними уже свою чертову кофту, принцесса.
«Принцесса» звучит грубо и мило одновременно. Какой же он все-таки странный, странный, странный! Я отказываюсь его понимать.
– Почему ты меня так называешь? – спрашиваю я.
Его глаза сужаются.
– Ты всегда споришь с людьми? Или только я удостоился такой великой чести?
Я задираю кофту и бросаю на него нехороший взгляд.
– У тебя нет этой силы, – говорит он.
– Какой?
– Испепелять людей взглядом. Стой смирно.
Его холодные пальцы пробегают по моей коже невесомо и ласково, словно ее касаются крылья бабочки.
– Дышать больно?
– Нет…
– Ушиб. Будет синяк. Но завтра поедем на рентген – надо убедиться, что нет трещины, – говорит Пэйтон тоном человека, который не привык, что с ним пререкаются.
– А так ты определить не можешь? – спрашиваю я с усмешкой.
– Я тебе что, рентген? – вдруг взрывается он.
Меня это пугает. Я вздрагиваю, отхожу от него на несколько шагов и слышу, как он тяжело вздыхает.
– Больно? – он хочет коснуться моей щеки, по которой меня ударили. Его голос все еще сердитый, но уже не такой громкий.
– Нет.
– Лжешь. Они сильно тебя испугали? Сильно, сам себе отвечает Пэйтон. – Хорошо, что я там оказался. А ты не будь дурой, не ходи в темноте одна. Лед есть?
– Есть.
– Надо приложить.
– Не надо, – отвечаю я. – Мне не так уж и больно. Это просто ушиб. Они не успели сделать ничего… ничего плохого.
«Потому что меня спас ты». Пэйтон трет ладонями лицо. Камни на его волчьем кольце ярко сверкают.
– Не так я представлял нашу первую встречу, говорит он с досадой.
– А как ты ее представлял? – тихо спрашиваю я.
– Иначе. Совсем иначе. – В его голосе чувствуется холод.
– С цветами и лимузином?
– Фанфарами и красной ковровой дорожкой.
Я иду в ванную, мою руки, лицо, чувствуя на себе его взгляд. Потом направляюсь в гостиную. Он молча ходит за мною следом, как верный пес. И садится на диван рядом со мной, хотя я не очень этого хочу. Господи, какой же он странный. Но страха перед ним все так же нет. Есть чувство притяжения – если бы я не контролировала себя, то просто прижалась бы к Пэйтону и не отпускала. И еще есть немного раздражения и обиды.
Мои пальцы крепко сжаты и лежат на коленях. Вместо тревожных колокольчиков в голове туман. Мне нужно выгнать этого человека, нужно забаррикадироваться в своей квартире, нужно обратиться в полицию… Нужно, но вместо этого я разрешаю ему быть рядом со мной.
И вдыхаю его северное море. Его холод нежит горящую от удара щеку.
– Не понимаю, – говорю я.
– Неудивительно, – откинувшись на подушку, соглашается Пэйтон. – Понимание не самая твоя сильная черта.
– Не понимаю, что происходит! – повышаю я голос. – Ты следишь за мной.
– Да, – с удовольствием подтверждает он.
– Ты посылал мне цветы.
– Да.
– Ты увез меня из клуба.
– Да.
– Ты бывал у меня дома.
– О, да. Надо сказать, хоть ты и кажешься хрупкой, нести тебя на третий этаж было тяжеловато. Кстати, не пей больше. Не люблю пьяных девушек. Договорились?
Я поворачиваюсь к нему. Внутри все крошится от возмущения, как мел в пальцах.
– Что тебе надо?
Сейчас я похожа на хрупкий лед. Ткни в такой лед палкой, и тотчас пойдут трещины.
Поклонник запрокидывает голову назад и смеется. В его смехе я слышу морской прибой. Этот человек отталкивает меня и притягивает одновременно, и это похоже на сумасшествие.
– А ты догадайся.
В голосе Пэйтона снова издевка.
– Скажи сам, – требую я.
Если он маньяк, то крайне странный. Мне нравятся психи?
– Поиграем в холодно-горячо? – со смешком интересуется Пэйтон. – Предлагай версии, а я буду подсказывать правильный ответ.
Ему хочется, чтобы я играла по его правилам. Такие, как он, любят контролировать людей. А я, пусть и кажусь безобидным синим чулком, так просто ему не дамся.
– Веселишься? – прямо спрашиваю я. – Думаешь, я такая смешная?
– Нет, что ты. Просто хочу поиграть. Люблю азарт.
Он касается пряди моих волос и хочет заправить ее за ухо – касается так, будто я ему разрешала делать это. Я убираю его руку, и он с недоумением на меня смотрит.
– Ты решил поиздеваться надо мной. Проспорил кому-то. Должен свести с ума бедную девочку-студентку, чтобы выиграть, – говорю я с тихой уверенностью. – Я же знаю, кто ты.
Его кадык дергается, но лицо остается спокойным.
– Кто же?
– Богатый мальчик, который считает, что ему позволено все. Что ему подвластен весь мир. Что люди – это игрушки. Шарнирные куклы, плюшевые звери, пластиковые рыбы с вращающимися глазами. А ты волен делать с ними все что захочешь.
Его темные прямые брови сдвигаются к переносице. На лице появляется злая улыбка.
– О нет, не так. Люди – мыльные пузыри. Надул, полюбовался переливами солнца на их тонких гранях и лопнул. Или просто дождался, когда они лопнут сами. Давай дальше.
Из-за его слов внутри все перекручивается тугим жгутом. Ни один человек не вызывал во мне столько противоречивых эмоций. Атмосфера накаляется, но я не понимаю, жарче мне становится или меня пробирает ледяной озноб.
– Холодно, принцесса. Новые версии? – продолжает Пэйтон.
Его глаза блестят.
– Ты просто псих, – отрезаю я.
– Чуть теплее, но еще холодно. Ну, подумай, что же случилось со мной?
– Без понятия, что с тобой не так. Я учусь на психолога, а не на психиатра. Не знаю, какие у тебя девиации.
– Любовь можно назвать девиацией? – уточняет он.
– Твою – да. Хочешь сказать, что любишь меня? – усмехаюсь я.
– Горячо! Да ты умная, – издевательски хлопает он в ладоши. – Так быстро догадалась.
– Что ты несешь? Твои преследования меньше всего похожи на проявление этого чувства.
Теперь смеюсь я – по-февральски звонко, как капель. Но я никогда не смеялась так раньше.
– Ну прости, не все умеют любить правильно, спокойно отвечает Пэйтон, но это «прости» звучит как-то гадко. – Как умею, так и… Все равно не получится! – восклицает он, прерывая сам себя.
– Что не получится? – сквозь зубы спрашиваю я.
– Испепелить меня взглядом.
– Если ты… если ты меня любишь, почему так ведешь себя? – выдыхаю я.
– Так – это как? – любопытствует Пэйтон.
Как же тяжело!
– Не как влюбленный.
– Я должен ползать перед тобой на коленях и умолять дать мне возможность коснуться твоих ног? – язвительно спрашивает он.
– Это ты организовал нападение? – спрашиваю я.
Он смотрит на меня так, будто готов меня задушить.
– Зачем?
– Чтобы выглядеть передо мной героем.
На лице Поклонника мелькает отвращение.
– Не беси меня. Я не всегда такой добрый.
Его голос приобретает резкие и неприятные нотки, будто бы я оскорбила его.
Мне хочется обозвать его, заставить уйти из моей квартиры, но вместо этого я говорю:
– Прости. Правда, прости.
Я думала, что он примет извинения, но нет – голос Пэйтона режет еще глубже, делает еще больнее.
– Никогда и ни у кого не проси прощения всерьез. Это признак слабости. Поняла? Мне не нужна слабая.
– Тогда ищи сильную, – громко говорю я – капель в голосе дрожит, – а не сиди в моем доме рядом со мной.
И когда я уже нахожусь на пределе, когда эмоции накалены, а руки отчего-то становятся ледяными, будто похолодели от ненависти, Пэйтон Мурмаер вдруг делает то, чего я меньше всего от него жду.
Он опускается на пол, садится у моих ног, словно верный пес, и кладет голову мне на колени. Я замираю – внутри что-то ломается.
– Я схожу по тебе с ума, – тихо, без язвительности и насмешек, говорит Пэйтон, и мне кажется, что его голос становится бессильным, слабым и будто бы обреченным.
– Ты стала моим наваждением, Элизабет. Так тебе понятно?
– Встань, – растерянно прошу я. – Пожалуйста, встань.
– Любить – это ломать гордость, – отвечает он, не собираясь вставать. – Мне тяжело принять эту любовь. Я могу быть не тем принцем, которого ты представляла. Говорят, у меня скверный характер и я скор на расправу. Но я правда схожу по тебе с ума. Смешно, да? Я думал, в моей власти весь мир, а потом увидел тебя.
– Где? – удивленно спрашиваю я.
– Ты шла со стаканчиком «Старбакс» в руках, а позади тебя небо было золотым и розовым от заката. Я ехал мимо, увидел тебя. Пошел следом. Ты меня не замечала, переписывалась с кем-то, а я не сводил с тебя глаз. Проводил до самого дома, а потом пришел снова, чтобы увидеть тебя. И снова. И снова.
Не знаю, что отвечать на это.
– Ты веришь в случайности? – спрашивает Пэйтон.
Его голос мягкий – кажется, что я глажу темно-синий бархат.
– Нет, – отвечаю я.
– Я тоже. Но благодаря случайности встретил тебя. Забавно, да?
Зачем-то я запускаю пальцы в его черные волосы. Они удивительно мягкие, и я осторожно перебираю их, боясь вздохнуть – вдруг он услышит.
– У тебя рука была в крови, – вспоминаю вдруг я нашу встречу у подъезда, когда я его ударила. – Почему?
– Зацепился на тренировке, – отмахивается он.
Мы сидим так час или больше. За окном совсем глухая ночь. Она тихо дышит порывами ветра, заглядывает в окно фонарями, но больше не пугает. Я знаю, что все происходящее дико неправильно, но во мне нет ни желания, ни сил что-нибудь изменить. Я просто глажу его по волосам, а он не поднимает головы с моих колен. Кажется, мы оба умиротворены.
– Ты странный, – говорю я.
– А ты разве нет? Ты тоже странная, принцесса. Максимально странная. Ходишь с этим дурацким ножом для писем.
– Ты меня запугал.
– Я не хотел.
– Если… если я так понравилась тебе, почему просто не мог познакомиться? – задаю я очевидный вопрос. – У тебя проблемы с девушками?
– У меня проблемы с самим собой, – хмуро отвечает Пэйтон и наконец поднимает голову с моих колен. – Я же сказал – любовь ломает гордость. Ты сломала меня. Я не знал, что делать. А когда хотел что-то сделать, ты останавливала меня своими поступками. Наверное, и правда я странный. Псих.
Он встает и идет к окну, открывает его, запуская в дом ночную прохладу, и смотрит вдаль. А я смотрю на него.
– Зачем ты звонил в дофомон? – спрашиваю я, ежась от холода.
У меня миллион вопросов. Я не знаю, верить этому человеку или нет.
– Напился и решил признаться, – смеется он. А ты отвергла меня. Знаешь, как скверно было? Так долго решался, а меня не пустили на порог.
– Ты меня пугал и пугаешь до сих пор.
– Да ладно. Я не такой уж и плохой.
Я иду к Пэйтону. Теперь я стою за его спиной и рассматриваю его, запоминая каждую деталь. Он кажется слишком чужим и при этом безупречно близким.
– Спрашивай, – разрешает Пэйтон, зная, что я не могу молчать.
– Почему перестал присылать цветы?
– Ты жаловалась всем и каждому, что у тебя дома оранжерея, – хмыкает он.
– Я говорила об этом только Авани!
– Значит, все-таки жаловалась. – Пэйтон оборачивается. – Но на самом деле, какой смысл посылать цветы человеку, который этого не ценит?
Я вспыхиваю.
– Может быть, не стоило посылать четное количество? Это пугает.
– Я несуеверный. Люблю круглые числа, – хмурится он. – В числах, где есть ноль, присутствует ощущение завершенности. А знаешь, что я не люблю?
– Что?
– Когда мои подарки отдают другим. Ты отдала цветы.
В его голосе нет обиды. Это констатация факта, но мне становится неловко.
– Следил, да?
– Ждал тебя около университета. Хотел признаться. Но с твоими цветами вышла другая. Черт побери, это меня разозлило. А потом еще и этот парень с белой гривой.
– Винни?
– О да, Винни.
Я слышу злость.
– Вылез откуда-то этот Винни.
На тему Винни мы не успеваем поговорить – звонит его телефон. Пэйтон достает его и для разговора уходит в прихожую. Лишь кидает мне:
– Важный звонок.
Он разговаривает долго – кажется, по работе, и голос его при этом ровный и монотонный. Пэйтон довольно молод, однако занимает пост в «Аутем-групп» и решает важные вопросы, связанные с бизнесом. Для меня это как-то дико – я привыкла, что большинство парней его возраста (а сколько ему точно лет?) не такие. Они более открытые, легкомысленные, не обладают подобной ответственностью. И подобными деньгами, разумеется, тоже. Хотя, надо признать, в своей толстовке, простых джинсах и кроссовках Пэйтон тоже выглядит абсолютно обычным. Только вот у него айфон последней модели, наручные часы А. Lange & Söhne и кольцо, которое стоит каких-то неприличных денег при условии, что камни на нем действительно бриллианты.
Пэйтон заглядывает в гостиную и поднимает вверх ладонь, словно показывая, что еще пять минут, и он освободится. Я киваю. Жду его. И меня начинает клонить в сон – после стрессов это обычная реакция моего организма. Глаза сами собой закрываются, сознание уплывает по темной теплой реке куда-то за горизонт событий. Я засыпаю, сидя на диване.
Возможно, чтобы дождаться его, оставалась всего минута. Мне кажется, будто в моих ладонях ночное шелковое небо, озаренное северным сиянием.
* * *
Пэйтон возвращается в гостиную, когда Элизабет уже заснула. Скрестив на груди руки, он смотрит на нее сверху вниз, и лицо его кажется мрачным. Нужно перенести ее в спальню, укрыть одеялом – быть хорошим мальчиком, но ему не хочется прикасаться к ней лишний раз.
Сначала это было отвращение, теперь – страх. Нет, он не боится эту хрупкую девушку с тонкими руками и ногами, чьи запястья и лодыжки, казалось бы, можно сломать одним движением. Он боится своей реакции.
Каждый раз, когда они рядом – не важно, в сознании она или без, – с ним что-то происходит. Что-то, что он не в силах контролировать. Его бесконечно к ней тянет. Хочется зарыться носом в ее пушистые карамельные волосы. Хочется впиться в бархатные, чуть приоткрытые губы. Хочется повалить ее на лопатки, заставляя понять, что он главный, и не отпускать, сдирая одежду по лоскутам.
Хочется изучать каждый сантиметр тела, которое он уже не раз видел на экране, вырисовывать узоры на нежной коже, оставлять болезненные следы от зубов и пальцев. Хочется ее защищать, оберегать и вместе с тем делать больно, чтобы она знала, что принадлежит лишь ему. Хочется быть с ней. И чем больше он находится рядом, тем сильнее это неестественное желание. Как будто бы она – его. Вся и полностью, со всеми костями, венами и мыслями.
Он думал, что в ней ничего такого нет. Но ошибался. В ней столько всего, от чего он теряет голову. Маленькая змея. Как у нее это получается?
В клубе он едва не потерял голову – сначала, когда к ней приставал какой-то пьяный тип, а потом, когда она положила голову ему на грудь. На улице, когда понял, что с ней хотят сделать те отморозки, внутри проснулся зверь – белый волк, с виду спокойный, но жаждущий загрызть. Он не был особенно обременен моралью, делал в своей жизни разные вещи, о которых и вспоминать стыдно, но не собирался наблюдать за тем, как над его девушкой издевается местная гопота.
Он пришел вовремя, но увидел, как один из них бьет ее, лежащую на земле, и внутри сразу почти все выжгло вспышками пустоты, а что не выжгло – изранило осколками.
Хорошо, что пушка всегда при нем. Лучший телохранитель. Они. Не смели. Трогать. Его… Кого? Девушку? Добычу? Принцессу? Кто она ему – та, которой он посылал букет за букетом? Та, за которой следил на расстоянии? Та, которая постоянно мелькает на экранах его ноутбуков и телефона, не зная, что за ней наблюдают камеры?
Пэйтон смотрит на спящую Элизабет. Безобидная, маленькая, испуганная. Свернулась калачиком на диване, подогнув под себя ноги, и тихо, почти неслышно дышит. Он прислушивается к себе. Что просыпается внутри? Нежность? Но какая, к чертовой матери, нежность, к такой, как она? Он должен отомстить, а не быть милым и жалеть ее, дуя на каждый порез и царапину. А может быть… А может быть, она все это подстроила? Решила показать себя перед ним слабой и беззащитной? А его выставить сильным и смелым?
Может быть, так она делает это? Так заставляет парней встать на колени и склонить голову перед ней? Он усмехается. Как бы там ни было, он не может выбросить ее из головы, хотя должно было быть наоборот. Пэйтон решает не брать ее лишний раз на руки пусть спит на диване. Накроет ее какой-нибудь тряпкой и пусть валяется до утра. А он подождет – ему не привыкать.
Только вдруг ему кажется, что Элизабет проснулась – смотрит на него из-под ресниц. Хитрая ведьма. Наверное, и не спала вовсе, ждала, что он будет делать. Тогда Пэйтон все же аккуратно берет ее на руки и несет в спальню, где все еще стоят цветы. Кладет девушку на кровать, думает снять джинсы, но решает не трогать – пусть спит так, в чем есть. Он накрывает ее одеялом – как в прошлый раз. И шепчет:
– Только скажи, что мне сделать с ними, принцесса? Хочешь, я заставлю их харкать кровью? Хочешь, приведу к тебе, и мы вместе придумаем, как нам с ними развлечься? Я защищу тебя, поняла? И от них, и от всего мира.
Пэйтон думает, что Элизабет не спит и слышит это, думает, что он ее переиграл, обманул. Но в какой-то момент он вдруг понимает – она не просыпалась. Просто она как-то странно закрывает глаза, что остается видно тонкую полоску белка.
И тогда он уходит – снова в гостиную. Подождет до утра. Игру нужно повернуть так, чтобы победителем остался он. Вспоминаются ее губы – ласковые, зовущие, и он мрачно ухмыляется. Нет, она его точно околдовала.
Он садится на диван. Ему не слишком нравится этот дом – безвкусный, без привычной техники и удобств, маленький – вся квартира размером с его комнату. Но отчего-то ему здесь уютно. И это тоже ужасно бесит. Так не должно быть. Это неправильно. Он тоже засыпает, сидя на диване, но резко распахивает глаза, слыша крик. Женский, глухой, надломный.
Не понимая, что происходит, Пэйтон бежит в комнату Элизабет – запутавшись в одеяле, она кричит в подушку. Кажется, ей снится кошмар. Он пытается разбудить ее, но получается это далеко не сразу. А когда Элизабет все же открывает глаза, он видит в них ужас. Такое сыграть нельзя.
– Что случилось? – спрашивает Пэйтон.
– Кошмар, – отвечает Элизабет и отводит взгляд. – Я кричала, да?
– Да.
– Прости. Наверное, разбудила. У меня так часто бывает. – Она тяжело вздыхает.
– Лучше бы ты спросила, почему я все еще в твоей квартире. Тебя это не пугает? – иронично поднимает он бровь.
Она качает головой. У нее потерянный вид, и страх, кажется, еще не отпустил ее полностью.
– Спокойных снов, – бросает Пэйтон,  желая покинуть комнату как можно быстрее – притяжение становится невыносимым.
Но Элизабет просит его:
– Не уходи. Мне страшно.
И он остается.
Они засыпают вместе, под одним одеялом, будто укрытые одним облаком. Лежат, прижимаясь друг к другу плечами, словно давние друзья, а не парень и девушка, чье притяжение губит обоих.
– Что тебе снилось? – спрашивает Пэйтон, глядя на цветы, обожженные лунным серебряным светом. Цветы не его прихоть. Лишь часть договора.
– Монстр, – говорит Элизабет, – и ты.
– Что я делал?
– Хотел меня вытащить из горящего замка, в котором меня запер монстр.
– Вытащил?
– Вытащил, но не удержал. Я упала в огонь.
Пэйтон поворачивается к Элизабет и внимательно смотрит в ее лицо.
– Это из-за меня тебе снятся монстры?
– Это из-за монстров мне снишься ты.
– А мне ничего не снится, – вдруг говорит он.
– Ты просто не помнишь.
– Возможно. Спи, – велит он, – хватит разговаривать.
Пэйтон берет ее руку в свою, переплетает ее пальцы со своими – они словно лед. Рядом с ним ей спокойно, хотя это кажется странным.
Измученная кошмаром, Элизабет отключается первой. А Пэйтон вспоминает ее слова. Эта девчонка говорила так же, как и брат, – про игрушки. И тем же тоном.