یک فن |P.M.

глава 11

С той ночи все меняется. И я открываю для себя жизнь заново. Жизнь, наполненную любовью к человеку по имени Пэйтон.
Я чувствую себя счастливой, хотя и переживаю каждую минуту, что мое счастье растворится в солнечном свете.
Пэйтон не меняется сразу, не становится другим человеком за несколько часов, но я вижу, что он старается. Он отдает мне дубликаты ключей от моей квартиры, перестает вламываться в нее тогда, когда ему это удобно, не диктует мне больше никаких правил, следит за перепадами настроения, разве что шутит так же странно, но иногда – признаю! – смешно.
Единственное, что я не могу убедить его сделать, так это перестать дарить мне букеты. Сначала я думала, что он помешан на цветах, но он говорит, что помешан на мне. А еще он не забирает подарки. Хмурясь, объясняет, что если я верну их, то он будет чувствовать себя отвратительно. Бриллиантовые серьги остаются в моем доме, хотя я никуда их не надеваю. Сколько они стоят, мне и подумать страшно.
Я предлагаю ему начать все заново, как будто бы не было всего этого – цветов, звонков в домофон, напряжения, ссор, дня рождения его друга, слов Сиеры. Последняя, кстати, однажды звонит мне и торопливо извиняется, а после кидает трубку.
Я хочу спокойствия и уверенности. Хочу, чтобы наши отношения стали чем-то незыблемым, как горные гряды. Пэйтон соглашается. Как и я, он считает, что нам нужно познакомиться заново. Мы решаем звать друг друга на свидания, и тот, кто зовет, определяет, каким будет это свидание. Это как игра, главный приз в которой – понимание. Мне важно понять этого сложного человека, к которому так сильно тянется душа. Чувствовать то, что чувствует он сам. И я надеюсь, что он тоже хочет узнать меня, понять и принять такой, какая я есть.
Но я ошибаюсь. Стабильность и спокойствие – это не про нас. Наши отношения – не ровная широкая дорога. Это извивающаяся горная тропинка, по которой нельзя идти вдвоем – только друг за другом. Это узкий серпантин: оступишься – и упадешь в пропасть. Мы постоянно на пике эмоций. Загипнотизированы друг другом. Изнеможены.
Умиротворение сменяется ревностью, страсть нежностью, злость – обожанием. Но нам это нравится. Авани со смехом говорит, что мы оба – полные психи.
На моих свиданиях мы гуляем по моим любимым местам. Не скажу, что Пэйтон в восторге от прогулок и поездок в метро – видно, что это не его формат, но не спорит со мной. Уговор есть уговор. Правда, постепенно ему начинает нравиться это, и часто он заезжает за мной, чтобы поехать в парк или в горы. Там, кстати, я окончательно убеждаюсь в том, что Пэйтон непредсказуем и измениться полностью не сможет.
Через осенний парк мы, то и дело останавливаясь для поцелуев, выходим к смотровой площадке. И когда Пэйтон отходит ответить на звонок, ко мне начинает приставать какой-то парень. Я не могу от него отделаться.
– Девушка, ну может быть, все-таки познакомимся, а? – не отходит от меня он.
– Я здесь не одна, – сдержанно говорю я.
– А с кем?
– Со своим молодым человеком.
– И где же он? – смеется парень, думая, что его настойчивость может вызвать что-нибудь кроме раздражения.
Он пытается меня обнять. От него кисло пахнет пивом и дешевыми сигаретами.
– Тут, – вдруг любезно говорит Пэйтон, неслышно подошедший сзади.
Его лицо искажено от ярости.
Парень оборачивается и тотчас получает удар в лицо, так, что носом у него начинает идти кровь. Размазав кровь по щеке, парень хочет броситься на Пэйтона, но его удерживают друзья.
– Иди сюда, тварь! – кричит, надрываясь, парень. – Иди, я тебя на куски разделаю! Порву, с-с-скотина!
Пэйтон смеется. Он не любит вызовов. И всегда готов ответить на них. Мне становится страшно – вдруг он вытащит пистолет? Вдруг он носит его с собой?
Я ощущаю его напряжение, чувствую волчье желание чужой крови и понимаю, что Пэйтон может ответить на оскорбления. Физически. Поэтому, как только он делает шаг, я охватываю его торс обеими руками, так крепко, как только могу.
– Не надо, пожалуйста, – прошу его я тихо. – Давай обойдемся без драки, ну пожалуйста, пожалуйста.
Я прижимаюсь щекой к его груди, чувствуя, как она тяжело вздымается. Пэйтон успокаивается, берет себя в руки, и мы уходим. Он ужасно зол и молчит. Я пытаюсь завязать разговор, но у меня этого не получается.
– Ты можешь помолчать? – раздраженно просит он.
Я замолкаю. И начинаю обижаться, думая, что он издевается. Обещал же быть другим. Обещал… А сам…
Будто читая мои мысли, Пэйтон неожиданно разворачивает меня к себе за плечи и молча целует. Он не просит прощения, не успокаивает, он жадно наслаждается моими губами и заставляет меня наслаждаться его. Требовательно проводит по моему телу руками я знаю, что ему мешает одежда. Заставляет меня приглушенно вскрикнуть, когда его руки оказываются под моей ветровкой, пробираются под футболку и ласкают кожу. Но сам повторить мне его действия он не дает. Прерывает наш поцелуй и обнимает меня.
– Не бей из-за меня людей, – прошу я, гладя его по спине.
– Ненавижу, когда трогают мое, – запускает он пальцы в мои волосы.
И тогда я понимаю, что мне это нравится. Нравится его непостоянство, смена настроений, требовательность в ласках, которые пока еще совсем невинны.
Сам Пэйтон приглашает меня в рестораны, клубы и боулинги. Ему нравится роскошь и статусность, он привык к этому и хочет, чтобы я тоже привыкла.
«Я прививаю тебе вкус к хорошему», – говорит Пэйтон. Однако однажды, в один из последних теплых сентябрьских дней, он отвозит меня за город на пикник, и мы встречаем прекрасный закат. Для него это настоящий прогресс! Единственное, что в тот день портит мне настроение, – это его неосторожные слова о том, что пикник – подсказка Кейт. Мне не нравится, что его бывшая все еще играет в его жизни определенную роль, хотя я понимаю, что эта точка зрения эгоистична. Иногда я вспоминаю Винни – его поступок до сих пор отзывается во мне болью, и я просто хочу забыть о существовании этого человека.
Я постоянно спрашиваю его про пистолет. Где взял, как научился стрелять. В конце концов Пэйтон обещает взять меня за город, чтобы пострелять по банкам. Люди-крысы, кстати, пропали и больше не появлялись. Мурмаер действительно разобрался с ними.
Рисую я все больше и больше. Общение с Пэйтоном подпитывает мою внутреннюю музу. Чувства к этому человеку засели в моей груди глубоко-глубоко, будто ранение из огнестрельного оружия, и вытащить их из себя я не могу. Я знаю, что это странно – встречаться с ним после столь кратковременного и бурного знакомства, но я рискую. И ставлю на кон свое сердце.
Я даже прыгаю с ним в тридцатиметровую бездну со страховочной системой и в каске. Оказывается, Пэйтон любит прыжки с высоты – роупджампинг. Это его способ получить адреналин, и он хочет приобщить к этому меня. Я сперва не соглашаюсь, но он настойчив. Обещает, что все пройдет хорошо. И в конце концов везет меня в выходные на загородный мост над рекой, где собралась куча желающих пощекотать нервы.
– Давай уедем, – говорю я, наблюдая за тем, как за перилами моста исчезает какой-то парень. Со дна бездны доносится его оглушительный крик.
– Страшно? – спрашивает Пэйтон.
– Да.
– А со мной?
– Думаешь, ты бессмертный и подаришь часть своего бессмертия мне? – со скепсисом спрашиваю я, глядя на очередь.
– Нет, я думаю, что ты не захочешь мне проиграть, принцесса. Или ты слабее меня?
Пэйтон откровенно подначивает меня, и я поддаюсь. На самом деле за слоем страха прячется любопытство. Каково это – лететь с такой высоты? Что чувствуют люди, теряя опору и приближаясь к земле? Действительно ли самый запоминающийся опыт лежит за границами страха, как я где-то читала?
Мы прыгаем в тандеме. Нас обвязывают веревками, проверяют карабины. Он первым встает на перила, спиной к речной асфальтовой глади. Я с помощью парней поднимаюсь следом. Хоть я никогда не боялась высоты, мне страшно, но одновременно внутри бурлит предчувствие чего-то яркого и волшебного. Со мной рядом Пэйтон, а значит, все будет хорошо.
Я верю ему. Мои руки тотчас крепко обхватывают его пояс – я знаю, что не отпущу Пэйтона ни при каких обстоятельствах. Пульс зашкаливает. Где-то далеко внизу шумит речка. Я собираю все свое мужество, чтобы позорно не сбежать отсюда.
Одной рукой он обнимает меня, другой – придерживает веревку. Коротко целует в губы, шепчет: «Один, два, три», и мы летим в свободное падение. Веревки крепко удерживают нас.
Я кричу. Сначала совсем не страшно. Мыслей в голове нет. Ни одной. Только крик. Однако чем ближе вода, тем сильнее мой детский восторг. Я чувствую себя невесомой, сотканной из воздуха, восторга и нежности. И, обхватив его бедра ногами, снова кричу уже от переполняющих меня ощущений.
В какой-то момент Пэйтон умудряется поцеловать меня в губы, и это делает удовольствие от прыжка просто феерическим. Мы одно целое. Маятник. Ветер. Я чувствую себя летящей девушкой с открыток, которые Пэйтон присылал мне раньше вместе с цветами. И уже в машине, когда мы, довольные, едем обратно, говорю ему:
– Теперь я поняла смысл тех открыток.
– Каких? – спрашивает Пэйтон, обнимая меня.
На переднем сиденье – Ник. Не только его водитель, но и друг.
– С моим именем и девушкой, которая стоит на краю пропасти. Сначала я думала, что ее вот-вот толкнут, но теперь уверена – вниз она прыгнет сама. Любовь – это прыжок в неизвестность.
Он тихо смеется и согласно кивает.
– А это не сон? – тихо говорю ему я.
– Не сон. – Пэйтон щиплет меня за щеку. Больно. – Почему спрашиваешь?
– Кажется, будто бы все это происходит не со мной. Будто я наблюдаю со стороны. У меня это часто бывает, – поясняю я, а он прижимает меня к себе еще крепче.
Авани говорит, что я чокнулась, и сначала относилась к Пэйтону с подозрением – все еще помнит, как мы дрожали от страха в моей квартире. Однако, когда я их знакомлю, она несколько меняет свою точку зрения. С ней Пэйтон довольно холоден, но любезен – я заранее объяснила ему, что Авани – важный для меня человек, которого нельзя обижать. А подруга прекрасно знает, как нужно вести себя с такими, как Мурмаер.
Втроем мы сидим в баре, и Авани с Пэйтоном довольно нормально общаются, даже шутят, и я облегченно вздыхаю – мне важно, чтобы они нашли общий язык. Отношения с Пэйтоном складываются кирпичик к кирпичику. Я хочу, чтобы наши чувства были наполнены светом, теплом и доверием. Мне кажется, это важно. Но на самом деле пока это мрак, холод волн северного моря, в котором мы тонем, и страсть.
Я хочу управлять его тьмой, как своей собственной. Хочу пробраться под его кожу. Хочу ломать его – нерв за нервом, жила за жилой, кость за костью. А потом исцелять своими руками. Это настоящие эмоциональные горки. И это делает меня живой. По-настоящему живой.
Пока у нас не заходит дальше откровенных поцелуев, от которых сносит крышу и зажигается внутри огонь желания, но Пэйтон меня не торопит. Он смакует наше притяжение, как аромат дорогого вина. И знает, что скоро выпьет меня до дна.
– Ты ведь все равно станешь моей, – говорит он мне на ухо ласково однажды вечером, когда мы лежим на диване в моей гостиной и смотрим сериал, – когда будешь готова, а до этого я потерплю.
Я только киваю, покоряясь его сильным рукам.
– Несколько недель – это не проблема, – добавляет он.
– Ты уверен, что недель? – смеюсь я.
На самом деле мне тоже хочется чего-то большего, перейти на следующую ступень отношений, но я осторожна. Я безумно хочу его, но, наверное, я мазохистка – мучаю себя и его заодно. Мы столько раз были на грани, но каждый раз я находила в себе силы встать, поправить задранную одежду, застегнуть пуговицы и отдышаться.
– Конечно, – отвечает без запинки Пэйтон. Ты дольше не выдержишь.
– Уверен? – лукаво смотрю на него я, вставая.
В моих затуманенных глазах он красив, слишком красив. И любим – в том, что я все же его люблю, я убеждаюсь довольно скоро, но стараюсь молчать об этом. А он повторяет раз за разом, что без ума от меня.
– Докажу, – пожимает он широкими плечами. Ты еще будешь умолять меня, чтобы я сделал это с тобой, как в эротических фильмах.
Ему откровенно смешно.
– Не буду я тебя ни о чем просить, – огрызаюсь я.
– Уверена, принцесса?
Пэйтон поднимается с дивана и идет ко мне. Я от него, не сводя с него взгляда. Он плотно прижимает меня к стене, болезненно целует в губы, спускается к шее, прикусывая кожу зубами, гладит по распущенным волосам и снимает с меня футболку. Не знаю, как это происходит, – я просто остаюсь перед ним в одних домашних джинсовых шортах и лавандовых носках.
– Красивая, – шепчет он, касаясь губами ключиц и спускаясь ниже.
Лезвия режут теперь не губы, теперь они на моей груди. Это слишком острые ощущения. Невыносимо-сладкие.
Мои руки подняты над головой – Пэйтон легко удерживает их за запястья своей широкой ладонью. И беззастенчиво рассматривает меня. Меня не смущает ни его взгляд, ни яркий электрический свет. Напротив, я рада, что мы имеем возможность рассмотреть друг друга.
Мы снова целуемся, и я высвобождаю руки, чтобы стянуть футболку с него. Счет должен быть 1:1.
Пэйтон позволяет мне это сделать, и, когда я впервые вижу его обнаженный торс, удивленно ахаю. Его грудь и живот перечеркивают три длинные полосы. Три пугающих шрама, какие остаются только после холодного оружия. А на крепком предплечье я замечаю заживающую тонкую рану.
– Откуда это? – потрясенно спрашиваю я.
Он молчит. Лишь улыбается.
– Драка? – спрашиваю я и закрываю глаза.
Ответа я снова не получаю.
– Страшно? – только и спрашивает Пэйтон.
– Страшно, – соглашаюсь я. – За тебя. Больше не смей драться. Никогда и ни с кем. Не смей, понял?
– Иначе что? – холодно спрашивает он.
Мы оба остываем.
– Иначе я сойду с ума. Если с тобой что-то случится, – признаюсь я и дотрагиваюсь до его шрама.
– Не надо, – просит Пэйтон. – Не люблю, когда их трогают.
– Больно? – со слезами в голосе спрашиваю я.
Мне безумно его жалко.
– Уже нет. Ну чего ты, принцесса? Пусть шрамы лучше будут на теле, чем на душе.
Вместо ответа я склоняюсь к его груди и целую шрам, щекоча живот волосами. А потом мы просто лежим в объятиях друг друга. Я так много о нем не знаю. Он – мой волк, северный, белоснежный. Смелый и свободный. Идущий только вперед и готовый загрызть за свое. И я медленно его приручаю.
Монстр почти перестает мне сниться, а голос демона становится глуше. Мне кажется, с появлением Пэйтона моя душа выздоравливает, и я меняюсь к лучшему. Только ночью я иногда просыпаюсь в тревоге и с ощущением обреченности в груди, в которой бьется обожженное сердце.
До сих пор, когда он меня целует, мне кажется, что по губам проводят тонким серебряным лезвием. Это болезненное, хрупкое удовольствие. Мои губы искусаны и зацелованы, на шее – следы от его горячих губ, а за спиной прорезаются крылья, только не знаю, какого цвета.
До сих пор в моей комнате оранжерея. И до сих пор цветы следят за каждым моим движением.