یک فن |P.M.

глава 5

Эти выходные были волшебными. Единственное, что меня огорчает, так это то, что мы не сняли северное сияние на камеру – завороженные небесным представлением, просто забыли об этом. Однако Пэйтон утешает меня, говорит, что мы еще вернемся за ним. И я ему снова верю. Мне кажется, что после поездки мы стали ближе – между нами протянулась особая нить, соединившая наши души. А еще мы оба пропахли морем и солью.
Я рассказываю маме о нашей поездке, а она улыбается и говорит, что Пэйтон хороший. Почему-то она уверена, что у нас все получится. Откуда у мамы эта уверенность, я не знаю, но внутренне с ней согласна.
Он мой. И я никому не собираюсь его отдавать. Я влюбилась не только в него, но и в краски – заново. Единственное, что меня гложет, – Габриэль, и я набираюсь сил, чтобы обо всем рассказать Пэйтону. Он должен меня понять. Должен принять меня такой, какая я есть, со всем моим грузом прошлого, в котором из-за меня лишился жизни человек.
В понедельник в университете я рассказываю о поездке Авани, которая, как обычно, хочет знать абсолютно все.
– А я ведь говорила, что не нужно его бросать! ликующе восклицает она. – Нужно лишь немного потерпеть! Говорила же? Говорила!
Я улыбаюсь. Мне все еще кажется, что я там, на самом краю мира, у северного моря.
– У вас что-нибудь было? – с заговорщическим видом спрашивает Авани.
Я поднимаю на нее затуманенный взгляд.
– Что? – непонимающе спрашиваю я, погруженная в воспоминания о море.
– Боже, Хосслер, ты такой ребенок, – умиляется подруга и треплет меня за щеки. – Вы спали?
– Если только в одной кровати, – искренне смеюсь я.
– И он ничего не сделал? – широко распахивает синие глаза Авани.
– Накрыл одеялом и обнял. – Мне становится еще смешнее.
– И все?!
– И все.
– Может, с ним что-то не так?! Он к тебе даже не приставал?
Я вспоминаю самолет и закусываю губу. Авани сразу смекает, в чем дело, и требует подробностей. И я рассказываю.
– Все-таки он крутой, твой Пэйтон, – заключает она в итоге, выслушав меня. – Не тащит тебя сразу в постель. Заботливый. Нежный. А то, что он немножко псих, добавляет изюминки к его образу, да?
Мне остается только пожать плечами. Но я согласна с Авани. Пэйтон Мурмаер – самый невероятный мужчина, которого я встречала.
Несколько дней мы снова не видимся, но на этот раз Пэйтон постоянно звонит мне. И все идет хорошо. Правда, однажды мне кажется, что в метро я вижу Габриэля, однако, возможно, это просто иллюзия. То, на что однажды он меня толкнул, до сих пор терзает мое сердце.
Убийца.
* * *
В мастерской художника светло и прохладно. Пахнет масляными красками и растворителем. А еще цветами. Сегодня их здесь целое море: розы, орхидеи, пионы, подсолнухи, ромашки, тюльпаны, ирисы… Они устилают паркет разноцветным ковром, и на этом ковре изящно сидит полуобнаженная девушка с цепями на тонких светлых руках. Ее распущенные волосы прикрывают маленькую высокую грудь. Она позирует.
– Мне надоело, – капризно говорит девушка. Сколько еще?
– Ты моя муза, мой глоток вдохновения, Райли, отвечает Габриэль, стоящий у холста с самым одухотворенным выражением лица. На нем темно-синий фартук, на который попадает краска. – Ты должна позировать мне всегда.
– Я устала, Габриэль. Затекли ноги. К тому же мне пора, – продолжает она, но не двигается.
Художник откладывает кисть и идет к своей музе. Садится рядом на цветы, согнув ноги в коленях. Внимательно на нее смотрит. Она все так же не двигается – он ведь не давал на это разрешения.
– Райли, когда ты стала спорить со мной? – устало спрашивает Габриэль.
– Прости, – опускает она ореховые глаза.
Он вздыхает:
– Я не злюсь, любовь моя. Я просто хочу, чтобы ты была послушной. Когда ты начинаешь спорить, это расстраивает меня.
– Я больше не буду, – обещает Райли.
– Можешь сесть так, как удобно, – наконец разрешает художник.
Девушка меняет свое положение и разминает затекшие ноги, которые нестерпимо колет иглами.
– Когда все это закончится? – вдруг спрашивает она. – Я хочу мести. Я хочу, чтобы они оба страдали. А они наслаждаются друг другом. Это так раздражает.
– Скоро, моя дорогая, скоро, не переживай, обещает Габриэль, играя с прядкой ее карамельно-русых волос.
– Может быть, мне занять ее место? – шепчет Райли. – Может быть, мне стать ею и разрушить всю ее жизнь?
– Немного терпения, любовь моя. Я обещал, что ты насладишься их падением, – обещает Габриэль. Я твой старший брат. Ты же веришь мне? Веришь своему брату?
– Верю, – соглашается она.
– Я всегда тебя защищал. Всегда был рядом. И я с тобой до сих пор. Кроме меня, у тебя никого нет, тихо говорит Габриэль. – Она лишила нас обоих всего. И мы вместе ее накажем. И его – тоже. Ведь он помогал ей.
– Да, – выдыхает Райли, преданно глядя на Габриэля.
Улыбаясь, он ставит телефон на штатив. Запускает пальцы одной руки в ее волосы, другой берет Райли за подбородок и неспешно, с наслаждением, звонко целует, снимая на камеру.
– Скажи мне, родная, – шепчет он в ее полные губы.
– Я люблю тебя.
– Еще раз.
– Я люблю тебя.
– Громче!
– Я люблю тебя, Габриэль!
Они продолжают разговор, снимают что-то еще, смеются.
– Я хочу, чтобы сегодня ты кричала, – шепчет художник и опрокидывает Райли на цветочный ковер спиной.
Он обожает цветы.
– Когда собирается «Легион»? Пэйтон ведь должен сделать выбор… – выдыхает Райли, оторвавшись от его губ.
– Для него у меня припасена другая игра, просто он об этом еще не знает, – смеется Габриэль и смотрит на картины ангелов, что висят на стене.
Их глаза перечеркнуты угольными крестами. Эти твари не смеют за ним следить. Как и спящие вечным сном девушки на портретах, каждую из которых он убил.
* * *
В пятницу Пэйтон приглашает меня к себе, чтобы о чем-то серьезно поговорить, но я воспринимаю это как приглашение на свидание, поэтому собираюсь тщательно. Мама посмеивается надо мной, когда я бегаю по квартире с воплями, что мне нечего надеть, а потом смываю макияж, чтобы сделать новый.
Сегодня я хочу быть яркой. Тональный крем, пудра, тушь – всего по чуть-чуть. Стрелки, как крылья ласточки. И кроваво-алая матовая помада. Естественность и дерзость – мне нравится это сочетание. Я смотрю на себя в зеркало и впервые понимаю, какая красивая. Раньше мне много всего не нравилось, я все время выискивала недостатки, находила и переживала, а теперь я нравлюсь себе такой, какая я есть. Это благодаря Пэйтону. Любовь действительно меняет.
Я надеваю платье, которое он мне купил, – оно самое откровенное из всех, что у меня есть, – и подаренное им же пальто. И с нетерпением жду его.
Пэйтон привозит меня не в загородный дом, где жила его семья, а в квартиру, в которой, по его словам, долго не был. Это клубный, спроектированный по авторскому архитектурному проекту. Несколько этажей минималистичной изысканной роскоши, в которой живут около полутора десятков семей.
Его квартира имеет два уровня и больше похожа на жилище скандинавского бога – много белого, света, дерева. Графические орнаменты, лаконичная мебель, черный цвет для контраста, выверенная по миллиметру гармония. Мне кажется, что в этой шикарной квартире не хватает зелени – я хочу подарить Пэйтону цветы. Не кустовые, а те, что в горшках. Они наполнят эти стены уютом, которого тут так недостает.
– Здесь очень красиво, – осматриваясь, говорю я.
Квартира просто огромна и кажется пугающе тихой. Такую квартиру должны наполнять голоса людей – это оживит стены.
– Возможно. Редко здесь бываю, – отвечает Пэйтон, разглядывая мои алые губы.
– А почему?
– Езжу домой, переживаю из-за матери, – признается он. – Конечно, с ней армия сиделок, но вечером часто становится неспокойно. Да и она без меня скучает, хотя обычно называет Диланом.
– Тебе тяжело, волчонок, – вздыхаю я, кладя руку ему на предплечье – сквозь светлую рубашку я ощущаю тепло его тела. Это тепло манит меня, и сегодня я готова получить его.
– Нет, мне не тяжело, – отвечает Пэйтон. – Просто я должен все держать под контролем. Когда понимаю, что не могу этого сделать, срываюсь.
– Но ты не можешь держать под контролем все, качаю я головой.
– Должен. Это называется ответственность, принцесса.
– Нет, это называется тотальный контроль, – качаю я головой. – Защитный психический механизм. Тебе кажется, будто ты должен и можешь контролировать все и всех. Но как только что-то случается, ты начинаешь винить себя. За то, что не предугадал, за то, что не проследил, за то, что не смог предотвратить. Я ведь права?
Пэйтон дергает плечом. Ему не хочется признавать мою правоту.
– Остановись, волчонок. Не нужно этого делать, – мягко прошу я и, став на носочки, целую его, оставляя на губах влажный алый след от помады. Мое сердце сегодня бьется чаще обычного. Сегодня я на пределе.
– Принцесса, – шепчет Пэйтон и большим пальцем растирает алую помаду от уголка моих губ к щеке. Ведет вниз – к самой шее, к декольте платья, украшенного полупрозрачным кружевом. Следы от помады похожи на царапины, и нас обоих это заводит.
Обеими руками Пэйтон берет меня за лицо и грубо целует, а когда отстраняется, я вижу, что помадой испачканы и его губы. Кажется, будто они в крови. Странно, но мне это нравится. Внутри что-то срывается – то, что сдерживало мои запреты, мою страсть, моих демонов, и я впиваюсь в его губы жадным поцелуем. Под кожей сгорают цветы. От каждого его прикосновения я чувствую, как начинают кипеть волны в моих запястьях. Пульс зашкаливает, дыхание сбивается, и я теряю над собой контроль.
Поцелуй со вкусом помады, поцелуй со вкусом борьбы – ничего общего с той невинной романтикой, о которой я грезила раньше. Поцелуй-начало.
Мои руки скользят по его спине и плечам, оказываются на груди. Не знаю зачем, словно следуя приказам собственного сердца, я начинаю расстегивать его рубашку – пуговица за пуговицей.
– Элизабет, я хотел поговорить с тобой, – неуверенно говорит Пэйтон.
– Потом поговорим, – отвечаю я, сбрасывая его рубашку на паркет.
Мои пальцы касаются его шрамов, гладят их, изучают кубики пресса. Губы пробуют его кожу на вкус. Зубы оставляют отметины на твердых, крепких плечах. Мне нравится чередовать ласку и легкую боль. Я хочу изучить его, ломать на части, рвать, терзать, собирать воедино, лечить собой и снова ломать. Не знаю, откуда это во мне, но знаю, что мы оба без ума от этого. Мы хотим обладать друг другом.
– А я в тебе ошибался, – хрипло смеется Пэйтон, запуская пальцы в мои распущенные волосы. – Думал, ты невинный пугливый ангел, а ты страстная девочка.
– Тебе это нравится? – спрашиваю я.
– А тебе? – шепчет он, беря меня за подбородок, кусает мою нижнюю губу так, что я вскрикиваю, и тотчас нежно зализывает укус.
Целуя с напором, Пэйтон неспешно ведет меня к белоснежной стене – я понимаю это только тогда, когда касаюсь ее спиной, – и рвет нежные кружева на декольте платья, покрывая кожу поцелуями, не задумываясь ни о цене платья, ни о том, как я поеду домой. Мнет грудь, оставляет следы от пальцев на бедрах, целует, целует, целует, неистово и бесконечно прекрасно. Это просто безумие, но я влюблена в него, я и сама безумна.
Пэйтон увлекает меня на второй уровень, в большую комнату с огромным окном, из которого льется закатный золотой свет. Он кидает меня спиной на мягкую кровать с черными простынями. И стоит напротив, откровенно рассматривая, и я вижу, как тяжело вздымается его грудь.
Он красивый и сильный, с четко прорисованными мышцами и жилистыми руками, переплетенными венами. Со шрамами на животе и груди. С россыпью темных родинок. Не такой, как все эти полуобнаженные загорелые и натертые маслом парни на фотографиях в инстаграме, пришедшие на фотосессию после восковой эпиляции и маникюра, а настоящий. Живой. Прекрасный. Со своими недостатками, которые кажутся мне достоинствами.
– Иди ко мне, – тихо говорю я.
Атлас черных простыней слишком холоден, мне нужно его тепло, чтобы согреться.
Пэйтон садится на кровать, не сводя с меня немигающих волчьих глаз. Я знаю, что мне не убежать я стала его добычей. Но я и не собираюсь этого делать. Знаю, что смогу его приручить.
Его ладонь ложится на мою ногу, неспешно гладит – Пэйтон словно дает мне передышку. Последнюю возможность уйти. Цветы под кожей горят все так же жарко. И я сгораю вместе с ними дотла. Садясь, я тянусь к нему за новым поцелуем, понимая, что больше не в силах ждать, и получаю то, что хотела, его губы и руки. Его нежность и его страсть. Его желание и его боль. Только мне хочется большего – его душу.
На мои ключицы и грудь падает закатный свет, и Пэйтон будто хочет выпить его с меня – покрывает жадными поцелуями, оставляя влажные следы. Губами ловит тихие стоны. Разрешает царапать себе спину. Свет становится ярче, перемещается ниже, падает на живот, и Пэйтон послушно следует за лучами заходящего солнца, заставляя меня выгибать спину. В какой-то момент я понимаю, что мы перешли границу, даже пугаюсь, но тотчас понимаю, что в моих мыслях есть только он.
В какой-то момент Пэйтон снова опрокидывает меня на спину, а сам расстегивает ремень. Им он обвязывает мои запястья и фиксирует у спинки кровати. Обездвиживает меня. Хочет полностью контролировать. Я не сопротивляюсь. Разрешаю ему делать с собой все, что он хочет.
– Что, – смеюсь я, – сможешь меня удивить, волчонок?
– Смогу, принцесса, – шепчет он мне на ухо и поднимается. – Подожди.
– Не уходи надолго, – говорю я ему вслед.
Пэйтон исполняет обещание. Удивляет. В комнате появляются горящие парафиновые свечи. Воздух пропитывается теплым пьянящим ароматом пудры и табака. И мне кажется, что становится еще жарче.
Я с интересом наблюдаю за ним. Пэйтон берет алую свечу в руку, поднимает ее и медленно вращает, позволяя ей таять. Горячие капли попадают на его пальцы, но ему будто бы все равно. Однако когда первая капля падает мне на предплечье, я вздрагиваю всем телом. Воск обжигает кожу, но боль тотчас проходит – ее сменяют откровенные ласки.
Его тьма знает толк в этих играх. Моя – принимает их. Пэйтон играет со мной, чередуя хрупкую, колкую нежность и звонкую боль. Он оставляет дорожку из воска на моем животе, с высоты капает на шею и грудь. Аккуратно, не отрывая от меня взгляда и наслаждаясь моей реакцией. Парафиновые капли похожи на капли крови, расцветающие на моей бледной коже.
В какой-то момент, понимая, что перестарался, Пэйтон убирает с живота ставший теплым воск и прикладывает подтаявший лед.
– Больно? – тихо спрашивает он.
Я мотаю головой. Пусть будет еще больнее, если нужно. Пусть будет еще нежнее. Боль, нежность, боль, нежность, боль – все это перемешивается во мне, сплетается тонкими звездными нитями с любовью и желанием быть вместе. Жар свечи, холод льда, снова обжигающий жар, опять холод – все это в руках Пэйтона становится опасной игрушкой. Любимой игрушкой. Сквозь мои раны прорастают все те цветы, что он мне дарил.
– Убери ремень, – почти рычу я. Мне хочется снова касаться его, чувствовать, как перекатываются под кожей мышцы. И Пэйтон нехотя подчиняется мне.
Он плотно прижимает меня спиной к кровати, и мне нравится чувствовать тяжесть его горячего тела. Я обнимаю его, закидываю на его напряженную спину ноги, не могу оторваться от его губ. Я – его. А он мой. Отныне это закон. Он не спрашивает, хочу ли я этого, не обещает быть самым нежным, не клянется в вечной любви. Он просто делает меня своей – на черных атласных простынях, в полутемной комнате со свечами, в доме с белыми стенами, пропахнувшем пудрой и табаком.
Исходящий изнутри жар сжигает меня, а я не хочу гореть одна – только вместе с ним. Наши вены сплетены воедино. В запястьях в едином ритме звенит стеклянный морской прибой. Легкая боль окончательно сводит меня с ума. Звездный шрам на моем сердце вспыхивает в последний раз и заживает. Если это не любовь, то что же?
Я хочу быть главной в этой игре и заставляю Пэйтона самому опуститься спиной на простыни, теперь теплые от наших горячих тел. Он лишь тихо смеется – ему нравится борьба, нравится то, как я стараюсь победить его, уложить на обе лопатки. Когда я все же оказываюсь сверху, упираясь коленями в кровать, и склоняюсь к нему, улыбка пропадает с его лица. Он ведь хотел сильную.
– Сумасшедшая, – шепчет Пэйтон и за талию притягивает меня к себе.
Кончики моих волос щекочут его плечи. Губы касаются губ, но не для поцелуя – мы ловим дыхание друг друга, будто хотим его выпить. Моя акварельная нежность граничит со щемящей болью, а боль – с желанием завладеть человеком до самой последней капли крови, до самого последнего вздоха. Я хочу быть единственной, кто может дарить ему любовь, и я хочу быть последней, кто может плавить его душу ненавистью. Мне нужен полный контроль над ним.
Он на грани. Я позволяю ему наслаждаться мной и по его дыханию, взгляду, движениям понимаю, что моя власть над его душой и телом лишь крепнет. Так же, как и его власть надо мной. Когда Пэйтон произносит мое имя, я понимаю, что снова вижу не только его тьму, но и свет – тот самый, который я так стремилась познать в нем. За окном темный вечер, но мне кажется, что из него льется солнце, ласкает мои плечи и спину, путается в растрепанных волосах, проникает под кожу.
– Мой ангел, – шепчет Пэйтон в исступлении и переворачивает меня на спину – он снова главный, но я не против.
Я чувствую, как напрягаются его мышцы, и крепче обнимаю его, а в голове разбиваются стеклянные волны и взрывается солнечный свет. Нежность и боль – лучший дуэт.
…А потом мы долго лежим в кровати. Моя голова покоится на его вытянутой руке, и я пытаюсь уловить отзвук биения его сердца. Нам хорошо вдвоем. Я прислушиваюсь к новым ощущениям и в теле, и в сердце и прихожу к выводу, что я счастлива. Именно в эту минуту, в этот момент.
Свет меркнет, и наступает тьма. Мы молча разглядываем потолок. Я ужасно хочу спать. Не думала, что от любви можно так устать. И дело не в том, что приятно ноют мышцы, а во внутренней усталости. Аромат пудры и табака смешивается с запахом северного моря и озона.
– Все в порядке, принцесса? – спрашивает Пэйтон.
– А что может быть не в порядке? – поворачиваюсь к нему я.
– Не думал, что ты захочешь, – вдруг признается он.
– Я тоже, – отвечаю я с усмешкой. – Только ненормальная будет соглашаться заняться любовью с типом, который запугивал ее несколько недель.
– Я не запугивал тебя. Я думал, что тебе это понравится, – вдруг выдает Пэйтон.
Я приподнимаю голову.
– Понравится? – В моем сонном голосе искреннее удивление. – С чего ты решил, что мне может понравиться чье-то преследование?
– Вообще-то я позвал тебя к себе, чтобы поговорить об этом, – хмуро отвечает Пэйтон.
– Я думала, ты позвал меня к себе не для этого, лукаво говорю я и сладко зеваю.
Он тихо и как-то нервно смеется.
– Нет, принцесса, я просто решил показать, что доверяю и что ты стала мне близким человеком, поэтому позвал к себе. В моем доме не бывает чужих. Даже если в этом доме я сам редко бываю.
– Ты такой сложный, – снова зеваю я. – Тебе повезло, что я люблю ребусы и загадки.
– Мы должны поговорить, – просит он.
– Может, отложим это до завтра? – спрашиваю я. – Мне ужасно хочется спать…
– Элизабет.
– Ну пожалуйста… Все завтра. Я засыпаю.
– Хорошо, – нехотя соглашается Пэйтон.
Это последнее слово, которое я слышу во тьме и засыпаю, зная, что плохих снов рядом с ним не будет. Но мне кажется, что не проходит и десяти минут, как Пэйтон будит меня.
– Элизабет, – говорит он. – Элизабет, просыпайся.
Я разлепляю глаза. В комнате уже светло – наступило раннее утро.
– Что такое? – спрашиваю я.
Пэйтон полностью одет, и лицо его кажется серьезным.
– Мне нужно уехать. Срочно.
– Что-то случилось? – резко сажусь я – так, что в глазах темнеет.
– С матерью что-то случилось. Ее повезли в больницу. Я тоже должен поехать.
– Я с тобой, хочешь? – тотчас просыпаюсь я.
Пэйтон качает головой:
– Нет, я один. Оставайся здесь. В любой момент можешь вызвать Ника, он отвезет тебя. Все, что есть в доме, в твоем распоряжении, поняла?
Пэйтон целует меня в лоб и уходит. Я остаюсь одна. Сначала я думаю встать и уехать домой, однако меня снова вырубает – сон подкрадывается незаметно, как убийца со спины. Я не замечаю, как засыпаю.
Я снова маленькая. Маленькая и плачущая. В длинной белой ночной рубашке сижу в углу своей комнаты, около коробки с игрушками, прижавшись спиной к стене и обхватив руками ноги. Мне страшно, как никогда. По лицу льются слезы, в груди гулко стучит маленькое сердечко. Мне тяжело дышать; дыма, разъедающего глаза, становится все больше. Я кашляю и сильнее вжимаюсь в стену.
Монстр выбрался из моей комнаты и поджег наш дом. Я хотела убежать, как только почувствовала запах дыма, но моя дверь оказалась заперта. Я звала маму и папу, но они не приходили. Я звала всех. Но никто не откликался. Даже монстр.
Я знаю, что за запертой дверью – огонь, но я думаю, что он не сможет поджечь дверь. Я маленькая и глупая. Но хоть мне всего лишь семь лет, я очень хочу жить. Я прижимаюсь к стене сильнее, надеясь, что это меня спасет. И громко кричу.
Дым заволакивает всю комнату, и мне становится хуже и хуже. Мысли путаются, кашель выбивает из груди легкие. Я задыхаюсь. Когда я почти теряю сознание, раздается звук разбившегося стекла. Он так громок, что я на мгновение выныриваю из поглотившей меня тьмы и вижу, как из разбитого окна в комнате появляется темная фигура, прижимающая к лицу какую-то тряпку.
– Эй, ты тут? – спрашивают меня.
Мне кажется, что это монстр, поэтому я жмурюсь. Не хочу, чтобы монстр нашел меня сейчас.
– Ты где? – кричит мой гость сдавленно. – Эй! Я тебя нашел!
Это не монстр, это мальчик из соседнего дома, который ударил брата. Он берет меня на руки, накидывает мокрую тряпку на лицо и неловко несет к окну. Буквально выкидывает меня на землю, падает рядом, кашляет. Встает кое-как и тащит меня прочь от горящего дома, второй этаж которого объят пламенем.
Из моего разбитого окна валит дым, в свете фонарей кажущийся черным. Перед глазами все плывет, тьма засасывает меня в себя.
– Марлена, Марлена, не спи! – наперебой кричат два мальчишеских голоса. – Марлена! Открой глаза!
Но я теряю сознание. Когда я снова прихожу в себя, то вижу врачей – они приехали на машине скорой помощи. Все вокруг озаряет ее проблесковый маячок.
– Что с девочкой? – спрашивает чей-то взрослый взволнованный голос.
– Все в порядке, – говорит один из врачей, осматривающих меня. – Не пострадала малышка. Вовремя вытащили. Говорите, ваш сын ее спас?
– Да, старший, Пэйтон, – дрожащим голосом отвечает женщина.
– Герой.
Я вижу в стороне мальчишку – высокого и темноволосого. Рядом с ним его младший брат, с которым мы так подружились в последнее время. Они испуганно таращатся на меня. Сознание вновь начинает уплывать.
– А что с родителями? – доносится до меня голос их матери. – Им можно помочь?
– А им уже ничем не поможешь, – с сожалением отвечает врач. – Дети сиротами остались.
Женщина зажимает руками рот, а я засыпаю…
…и просыпаюсь в слезах. Мне так горько и больно, что я реву, как ребенок. Навзрыд, громко, утирая слезы кулаками.
Не знаю, почему мне снятся все эти сны, почему меня преследует этот ужасный подкроватный монстр, почему мне так страшно. Я просто плачу. И демон плачет вместе со мной. Я хочу обнять эту беззащитную маленькую девочку, прижать к себе, гладить по волосам. Хочу успокоить ее и сказать, что все хорошо. Я хочу ее защитить от всего на свете, но не могу.
Успокаиваюсь я с трудом, спустя почти час. Мое лицо заревано, глаза красные, губы опухшие. Пальцы дрожат, а виски пронзает тугая, пульсирующая нить боли. Мне так больно, что я хочу лечь на кровать и навсегда закрыть глаза, чтобы забыть этот сон. Но вместо этого я встаю и иду в душ. Там я убираю остатки засохшего воска с кожи, смываю запах Пэйтона и прогоняю холодной водой страх.
Из ванной комнаты, которая размером с две мои, я выхожу, почти придя в себя. На мне белый мужской халат – у Пэйтона таких много. В нем мне тепло и уютно, правда, я не знаю, как поеду домой – он ведь разорвал то платье с кружевами. Оно до сих пор лежит в гостиной на первом этаже. Я поднимаю его и выкидываю без сожалений, а после иду на кухню, чтобы сделать кофе.
По дороге я разглядываю интерьер – в этом белоснежном храме скандинавского бога безумно красиво, и эстет во мне просто ликует. А еще я вижу фотографии в рамочках на стене и, остановившись, разглядываю их. Это семья Пэйтона. Отец, мама, брат, бабушка. Когда-то у них даже была собака – большая овчарка с умными глазами.
Отец – суровый черноволосый мужчина с ясными глазами и складками у губ, такие всегда добиваются поставленных целей. Мама – симпатичная улыбчивая блондинка с красивой фигурой, которой могут позавидовать и молодые девушки. Если Пэйтон похож на отца, то его младший брат Дилан – на мать. Он кажется воздушным и одновременно печальным.
У Пэйтона была хорошая семья, от которой остались одни осколки, но я вдруг понимаю, что сделаю все, чтобы вновь окружить его любовью и заботой. Было бы здорово когда-нибудь жить вместе, я бы родила ему детей – двух мальчиков или девочек. А может быть, даже трех. И в нашем доме всегда бы звенел детский смех и слышался топот детских ножек. А еще я бы завела собаку и кошку. И мы были бы счастливы. Я улыбаюсь своим мечтам и иду на кухню. Пусть они сбудутся.
Пока я колдую у внушительной кофемашины, в квартиру приходит миловидная женщина средних лет – домработница. Ее зовут Несса, и она приносит мне одежду – говорит, Пэйтон Мурмаер велел купить. И начинает готовить мне завтрак.
– Не стоит! Я не голодная! – почти в ужасе прошу я Нессу.
Мне некомфортно, что посторонняя женщина будет меня кормить.
– Нет-нет, что вы, – отвечает она. – Пэйтон Мурмаер сказал сделать завтрак. Не переживайте, я очень хорошо готовлю!
– Все в порядке. Я просто выпью кофе!
– Пэйтон Мурмаер будет ругаться, – вздыхает Несса, и мне приходится уступить. Не хочу быть виноватой.
После сытного и действительно вкусного завтрака мне звонит Ник и говорит, что заберет меня в любое удобное для меня время. Я хотела ехать домой сама, но он настаивает на своем – разумеется, из-за Пэйтона. И я соглашаюсь.
Надев привезенное Нессой легкое и струящееся платье из тончайшего трикотажа с нежным цветочным узором, я иду в прихожую.
– Надеюсь, платье вам нравится, – говорит домработница с улыбкой. – Пэйтон Мурмаер сказал купить что-то легкое и воздушное.
– Очень нравится, – отвечаю ей я, еще раз убеждаясь, что Пэйтон сумасшедший, но заботливый. И, тепло попрощавшись, ухожу, размышляя, о чем же хотел поговорить со мной мой волчонок.
Ник встречает меня у лифта и провожает к машине. Я еду домой. Счастливая.