МИРА.
Я полюбила ночь...
Ночь, которая навевала на меня нескончаемую тоску, ночь, которая напоминала о моём одиночестве... раньше, всё было раньше. А теперь я ждала эти крохи-часы, неизменно и, несомненно, созданные только для нас двоих – для нас с Владом. Ночь стала нашей союзницей, сон превратился во врага. Всю прошедшую неделю я училась не спать, чтобы подольше чувствовать не касающиеся меня Его поцелуи, не дотрагивающиеся до меня Его руки. Каждую ночь я с замиранием ждала Влада у своих дверей, чтобы оказаться в его объятиях поскорее, не растрачивая время на преодоление несправедливо разделяющего нас расстояния.
- Родная,... - шепчет он каждый раз, как только зарывается лицом в мои волосы, шумно вдыхая их запах – и всё остальное теряет свой смысл...
Все эти дни Влад проводил на фирме, все вечера – в кругу нашей семьи, у нас были только ночи, и мне становилось их мало, так чудовищно мало.
В четверг я всё-таки поехала в галерею с водителем. Я была неблагодарной, но теперь мои картины и мир, нарисованный мной – место, куда я сбегала из реальности, то, что меня всегда спасало, то, что оставалось самым важным на протяжении моей жизни, было вытеснено моими чувствами к брату. Влад стал моим миром, не придуманным, не нарисованным...
Я немного рассеянно принимала похвалы и новые наставления Ларисы и Инны Леонидовны, мельтешения Иржи меня и вовсе раздражали.
- Мира, ну где же ты витаешь? – нестрого пожурила меня Инесса, в то время как пролистывала очередной каталог, даже не удостаивая меня взглядом.
- Нигде, Инна Леонидовна, просто задумалась, - голос выходит усталым и неестественным, я пробегаю глазами модернистическую обстановку кабинета Инессы и проваливаюсь в спинке дивана.
- Дорогая, ты просто умница, на твои картины выстраивается очередь из коллекционеров, ты настоящий талант, и в данный момент меня беспокоит твоё преунылое настроение. Скажи мне, как такое возможно у выдающегося художника как ты, на второй день после открытия первой в твоей жизни выставки? Разве эта не было мечтой всей жизни провинциальной девушки Мирославы? – Она выговорила всю тираду на одном дыхании, наконец, оставив в покое свой журнал, скрестив на гладкой столешнице длинные пальцы и взирая на меня немигающими хищными глазами. Сейчас она выглядела намного старше своего возраста – очень устрашающе, я всё больше вжималась в мягкую спинку дивана, ощущая себя маленькой нашкодившей второклассницей.
- Я просто не привыкла к такому, устала, - отвечаю на её вопросы, разбавленные высокопарными словами.
- Понимаю, милая, понимаю, - сразу же кивает эта женщина, от воспоминаний становится привычно неприятно – после предупреждений Влада о моём здоровье, Инесса всегда соблюдала дистанцию в обращении со мной – и это выглядело неполноценно. Я должна бы сердиться на брата, но даже это у меня получалось плохо, совершенно отвлечённое напоминание о нём, уводило меня в сторону иных ощущений, вызывая беспричинную улыбку.
- Может быть, Влад был прав, и тебе не стоило возвращаться так скоро в галерею? – теперь встревожено заговорила мой галерист.
- Нет. Всё в порядке, я отвлеклась, а вы рассказывали мне о продаже картин, – вернула Инессу на прежнюю тему разговора, не желая пускаться в обсуждения моего здоровья.
Преисполненная энтузиазма, Инга воодушевилась моим настроем, и принялась в разнообразных эпитетах расписывать радужные перспективы, открывающиеся перед моим безоговорочным талантом. Она не скупилась на комплименты мне, привыкшая иметь дело с коммерческой стороной изобразительного искусства, пыталась уговорить меня на ту или иную сделку по продаже ещё одной моей картины. Я улыбалась, где-то внутри грудной клетки, рядом с бесперебойно работающей кровеносной мышцей, взахлёб радуясь своей неожиданной удаче, нет, долгожданному принятию моих работ обществом, некогда составляющих для меня мой собственный скромный мир. Для меня, когда-то давно, да, кажется, что это происходило в далёком прошлом, но, тем не менее, в невозможном быть забытым, прошлом, отчаянно желающей быть полезной и нужной, нуждающейся в справедливой, невыдуманной и не вызванной жалостью ко мне, оценке пусть хотя бы самых близких, родных мне людей, происходящее сейчас является безмерным счастьем, но это не так. Теперь, всё по-другому, возможно я неблагодарна и черства, но почти здоровой, мне не нужна эта мишура хвалебных речей. Возможно поэтому, я обрела своё счастье в единственном человеке, который верил в меня тогда – слабую, больную, ненужную... и сейчас – расцветшую его усилиями и стараниями. Просто, потому что он любит – не жалеет...
- Мира, я думаю, всё-таки, стоит дать интервью для журнала Кэтти, - к окончанию нашего разговора, в котором один из собеседников принимал участие лишь своим материальным присутствием, выдала мне неуёмный галерист Инесса.
- А? – реакция на её предложение была быстрой, но какой-то кретинистической, в последние дни, очень сложно было сосредоточиться на чём-либо, помимо Влада, а упоминание девушки, к которой я ревновала брата, хотя и привело меня в чувство, но этим чувством была неприязнь.
Всё новые и новые открытия совершались во мне, я не могла объяснить себе ревность, бурлящую в крови, к девушке, которую видела единожды, ревность, синусоидально трансформирующуюся в неприязнь и даже ненависть, но я не умела откреститься от этих чувств.
- Катерина – очень талантливый модный журналист, она напишет такую статью, как нам надо, я договорюсь с ней на завтра, встретитесь в не деловой обстановке, побеседуете, она сделает несколько твоих фотографий. Да, в галерею она может заехать позже. Лучше всего, если вы поговорите где-нибудь на природе – в парке, например, такая ненавязчивая беседа двух подруг, - меня передёрнуло на последнем высказывании Инги, хотя я не слушала её уже после слов «встретитесь в деловой обстановке».
- Это обязательно? – попыталась возразить против этой встречи, сказав хоть что-то, пусть прозвучавшее совсем неубедительно.
- Мира! О чём ты думаешь? Всё, что я говорю – это обязательно. Господи, поистине эти художники витают в облаках, но такая бесхарактерность попадается мне впервые, - возмущалась Инга, поднимаясь со своего кресла и покидая кабинет. Видимо, я порядочно постаралась вывести из себя эту твёрдую леди, мои губы расцвели улыбкой от её беззлобных жалоб, на минуту отвлекая от неприятного разговора, но вновь появившись в дверях кабинета, Инесса расстроила меня окончательно:
- Мирочка, завтра в двенадцать дня ты должна быть в городском парке, с Катенькой я договорюсь, она не будет против. Всё. И никаких возражений. – Она скрылась из виду, неосторожно затушив мою слабую улыбку.
Я не могу объяснить своей пунктуальности, но на встречу, вызывающую во мне лишь чувство раздражения, я приехала вовремя, и почему-то я не стала говорить Владу «о своих планах на двенадцать дня». Я не сомневалась в брате, не сомневалась в его любви ко мне, любовь строиться на доверии – полном, безоговорочном доверии.
Вру! Лгу! Обманываю!
Я сомневалась, очень-очень сомневалась, моя необоснованная ничем, кроме как внутренней тревогой, ревность не знала границ. Весь вчерашний вечер я миллион раз порывалась задать единственный правильный вопрос: «Катя. Кто она?». Но не могла, мой язык покрывался ужасными язвами и парализовался – то же сомнение в ответе, разучило меня говорить.
Моя нервозность была понята немедленно, Влад в эту ночь не укрыл нас одним одеялом...
А сейчас, я стояла под тенью многолетней ивы и, переминаясь с ноги на ногу, ждала Катрин.
- Ох, простите меня, вы, наверное, ужасно меня проклинаете за опоздание, - что-то запихивая в свою роскошную, но очень объёмную сумку фисташкового цвета в тон её узкой юбки ниже колена на четыре пальца, припевала девушка, скорым шагом приближаясь ко мне. После благополучного внедрения своих бумаг в закрома сумки, она быстро протянула мне ухоженную руку с длинными наманикюренными ногтями ярко-бордового цвета, и улыбнулась искусственной, но с попыткой на извинение, улыбкой.
- Я пришла совсем недавно, - проявила я благосклонность, и ответила на её несильное пожатие, улыбнуться у меня не получилось.
Её красивое лицо с острыми скулами и резкими, вычерченными чертами, несомненно, привлекало, и было очень соблазнительным. У неё были зелёные глаза с радужкой немного темного оттенка. Она была значительно выше меня ростом, и это смущало меня, тем более что она уверенно держалась на своих высоких каблуках, в то время как мои ноги заплеталась в скромных балетках. Это было неловкое чувство – я откровенно разглядывала стоящую передо мной девушку как никогда и никого ранее, но никак не могла заставить себя не делать этого.
Она начала нашу запланированную, ненастоящую беседу, но я пропустила несколько первых фраз, Катя мило улыбалась мне, когда я всё-таки решила сосредоточиться на интервью, но не стала повторять предыдущих вопросов.
Мы совершали неспешную прогулку по дорожкам аллеи, солнце не слепило глаза, пышная зелень деревьев успокаивала зрительные нервы, но я оставалась всё такой же напряжённой и колючей.
- Мирослава. Можно мне обращаться к вам только по имени? – очень изящный поворот головы в мою сторону с обычным вопросом.
- Конечно, - отвечаю подростковым, неуклюжим кивком.
- Как долго вы занимаетесь живописью? – первый профессиональный, если можно так выразиться, вопрос и я начинаю обращать внимание на мелкие детали – в руках у Кати маленький диктофон, ненавязчиво направленный в мою сторону – тыкающий в меня.
- С детства.
- Вы учились рисованию у профессионального художника или же посещали художественную школу?
- Я какое-то время ходила в кружок для рисования.
Екатерина замечает с какой неохотой я отвечаю, и какими неопределёнными получаются мои ответы, а весь наш диалог держится исключительно на её вопросах.
- Это моё первое интервью, - оправдываюсь я, не услышав следующего вопроса, Катя неоднозначно кивает на моё заявление.
- Может, зайдём в кафе? – предлагает она, запрятав свой диктофон в сумку.
- Да, я не против, - и снова я киваю не так грациозно, как это делает Катя.
Парковое кафе выглядит мило и по-детски. Здесь пластмассовые столики с пластмассовыми стульями, скатерти в смешной цветочек и расторопные мальчишки-официанты. Мы с Катей располагаемся за первым попавшимся пустым столиком, и журналистка щелчком пальцев подзывает официанта.
- Ванильное мороженое и чёрный кофе без сахара, - при этом голос её звучит строго и в нём прорываются хмурые нотки, она смотрит на меня и спрашивает, - А вы?
- Лимонный сок с мятой, - выпаливаю, не задумываясь, имеется ли в этом кафе мой любимый сок. На моё удивление мальчик молча удаляется выполнять наш заказ.
- Мира, - на этот раз Катя не спрашивает разрешения называть меня по имени, но я сдерживаюсь от замечания. – Вы ведь приходитесь Калнышеву Владиславу Сергеевичу единокровной сестрой? - официальное обращение к брату немного успокаивает меня, и я непроизвольно выдыхаю, хотя остальная часть её вопроса режет меня по живому.
- Да. Мы с Владом брат и сестра, - я удивляюсь уверенности, прозвучавшей в моём голосе, словно я бросаю вызов ей и не только ей, признанием нашего с Владом родства.
- Очень хорошо. Тогда я смогу упомянуть об этом в статье, - говорит она, и не мне вовсе, просто рассуждает вслух.
- Вы ведь не росли вместе? – очередной её вопрос не имеет никакого отношения ни к рисованию, ни к моей выставке, но я всё равно отвечаю на него.
- Нет. Влад нашёл отца несколько лет назад, а мы с семьёй жили в другом городе и переехали к брату только в прошлом году.
- Понятно, – говорит Катя и одобрительно качает головой. Я не знаю, почему отвечаю на эти её вопросы, но меня радует, что она не записывает мои ответы на свой диктофон.
Официант возвращается с подносом и ставит перед нами на столик наш заказ, после чего покидает нас, снова оставляя меня наедине с Катей. Она делает большой глоток из своей чашки, комментируя напиток.
- Горячий... - я маленькими глотками пью свой сок и не отвечаю ей.
- Как вы познакомились с Инессой? – возобновляет свой допрос, именуемый интервью с художником, зачерпывая небольшими порциями мороженое, с наслаждением отправляя их в рот, ни разу не испачкав своих идеально накрашенных губ.
- Нас познакомил Влад. Она случайно увидела мои картины, когда гостила в нашем доме. – Я наблюдаю, как меняется выражение на её лице, но остаюсь в неведении относительно причины этого.
- Вот как, – почти шепчет Катя, ненадолго выпадая из нашего диалога. – Это, конечно, совершенно не нужно для статьи, просто для общей картины несколько дополнительных штрихов, - оправдывается она, занервничав, удивительно, но продолжая улыбаться. Именно в этот момент во мне что-то переключается и я, не успев задуматься, спрашиваю:
- Вы давно знакомы с Владом?
- Мы дружим. Довольно давно, – коротко отвечает она, подтверждая мои сомнения, но не обращает внимания на мои, посиневшие от перенапряжения, губы, на, нервно теребящие ободок стакана, руки, и глаза, которые я умоляю не прослезиться.
Весь оставшийся день мы с ней обоюдно пытаемся превратить наш не клеящийся разговор во что-то отдалённо напоминающее «интервью с художником», но к вечеру, размашистыми шагами подползшему в городской парк, облегчённо выдыхаем при долгожданном расставании.
После возвращения домой я чувствую себя усталой и разбитой, хотя ни одно из моих сомнений не подтвердилось окончательно,... и не было опровергнуто.
Я не знаю, почему я такая, но, не обнаружив Лизы дома, я мысленно благодарю её «подругу» Анатолия, у которой она решила переночевать. Мне не стыдно за сестру, которая не осталась на ночь дома в день отъезда наших родителей, мне стыдно за себя и за мою радость их отъезду. Сегодня первый день за последнюю неделю, когда я смогу быть с Владом, не деля его ни с кем, кроме себя. Даже Татьяна Львовна удачно выпросила выходной на эту пятницу.
Переодевшись в своей комнате, я отправляюсь на кухню, мысли о бесконечно кружащейся в голове фразе «Мы дружим довольно долго», не могут выбить меня из колеи – мы проведём этот вечер с Владом, и только вдвоём. И у нас будет банальный, но от этого не менее прекрасный – наш самый первый романтический ужин при свечах.
ВЛАД.
- Ты знаешь? - в голосе не шок, скорее отупение.
- Как видишь, - просто отвечает Олег, просто пожимая плечами.
- Давно? – спрашиваю, удивляясь, почему он до сих пор меня не ударил – разочаровываюсь.
- В ту ночь, после операции – ты вернулся и плакал в её палате. – Олег отвечает сдержанно и с... сожалением.
- Я люблю её... – признаюсь я, легко говорить об этом кому угодно, только не ей.
- Это я уже знаю, - как-то весело проговаривает Олег. – Меня интересует другое.
- Что? – смотрю другу в глаза, ничего не скрывая уже, не стыдясь своих чувств.
- Я уже спросил, Влад. Ты признался ей? – голос его со скоростью света становится жёстким, он не похож на моего друга, но передо мной сейчас и не врач.
- Нет, – отвечаю, - но собираюсь это сделать. – Звучит вызывающе, и я продолжаю смотреть другу в глаза, вижу и слышу разрывающий поток воздуха звук удара, а через секунду уже и чувствую – не отстраняюсь, но удар всего один.
Алая струйка стекает по уголку губ, стираю её подушечкой пальца, ощущая солоноватый вкус собственной крови, очень хочется расхохотаться в голос, но самоконтроль выдаёт лишь горькую усмешку. В голове хаос - там засела глупая мысль о сбережении хирургических пальцев. Олег ударил меня один раз, всего лишь один, когда даже я знаю, что заслуживаю больше, больше ударов, чтобы превратить меня в мясо.
- Ты же знаешь, что это преступление, - снова слышится голос друга. Мы сидим на бордюре тротуара в опустившихся на столицу сумерках приближающейся ночи.
- Против кого? – спрашиваю, смотрю в бок, не пытаясь заглянуть в глаза Олега, я и так знаю, что в них увижу... - осуждение. – Против людей или против Миры?
- Что ты с ней сделал? – игнорирует мои вопросы, задавая свои – новые.
- Я люблю её, - повторяю, но с каждым разом становится легче.
- Прекрати, Влад. Это не любовь. Не может быть любовью. – Он вскакивает с пыльного бордюра и смотрит на меня сверху вниз, с каждым предложением повышая тон.
- Тогда что это? Скажи мне, ты же врач. – Меня поражает собственное спокойствие, я не понимаю, почему теперь, когда Олег знает – я так спокоен.
- Ты просто зациклен на ней. Ты гипертрофируешь свои братские чувства к ней. – Всерьёз пытается объяснить мне моё состояние «врач».
- Ты реально так думаешь? – говорю и опускаю голову, становиться неудобно – смотреть вверх. – А если я скажу тебе, что у меня никогда не было этих твоих братских чувств. Если скажу, что желание её тела во мне появилось раньше, чем желание заботиться о ней, тогда ты скажешь, что это похоть?
- Это неправильно и ненормально, - тихо отвечает Олег. Я тоже поднимаюсь с бордюра и встаю напротив друга, с минуту смотрю ему в глаза, желваки на моём лице маятником совершают привычный ход – это не нервы, это чувства.
- Мне не важно, что это неправильно, уже не важно. Она любит меня. И это единственное, что по-настоящему важно. Ты можешь обвинять меня в ненормальности и неправильности, в преступлениях и всевозможных грехах, но её нет. Ты не можешь обвинить её. - И это последнее, что я сказал Олегу, прежде чем развернуться и пойти прочь – меня ждёт моя сестра.
ВЫ ЧИТАЕТЕ
Останови моё безумие
Romance...Ноги сами привели меня к её комнате, уже очень давно я не делал этого, не приходил к ней, когда она засыпала, но сегодня я не смог сдержаться, не смог воспротивиться желанию увидеть её ещё раз. Она была так прекрасна в этом платье, меня до сих по...