ВЛАД
«... − Влад, если она решит рожать несмотря ни на что, это будет большой риск, но, ни один врач не решится сказать тебе со стопроцентной вероятностью, что она не вынесет ребёнка и не сможет родить. Маленький шанс на то, что всё пройдёт благополучно есть всегда...»
Эта фраза в последнее время преследовала меня, и последовавший за ней мой категоричный ответ не желал отпускать мою смятенную душу.
« − Никогда, Олег, ... никогда. Риск? Не с её жизнью, не Мирой. Я выбрал её. Я всегда выбираю её. Пусть это будет против её воли, но я всегда выберу её».
Мира отказалась возвращаться домой, просила придумать что-нибудь для родителей, пересекаться с Лизой, у которой потихоньку начал округляться маленький животик, ей было особенно трудно. Я понимал её, надеялся, что всё ещё понимаю.
− Я устроил для Миры путёвку в санаторий. Ей нужно набраться сил в более щадящем климате, − соврал отцу, когда они с тётей Ниной приехали в больницу за сестрой, в первый день безрадостно вошедшей в двери весны.
− Одну? − разочаровался отец.
− Да. Она сама попросила. Ей хочется побыть вдали от нашей опеки. Постарайся понять её и скажи жене, чтобы не делала из этого большой трагедии, хотя бы в присутствии дочери. − Я не хотел, но тон моего голоса мимо воли приобретал жесткий оттенок, я разговаривал с отцом грубо, и это вернуло меня к нашим отношениям шестилетней давности − холодным, отстранённым, отношениям малознакомых людей.
− Хорошо, сынок, − только и сказал он, кивая своей полностью седой головой и пряча руки в карманах простых брюк.
Все моменты прощания с дочерью тётя Нина неверяще пучила глаза но, ни слова не вымолвила, беззвучно открывая и закрывая рот, отец смотрел на Миру с грустью и тоской такой натуральной, точно они были соучастниками нашей с ней общей муки, ещё больнее въедающейся под кожу от немой невысказанности. Они не ожидали, что она даже не заедет домой для сборов своих вещей, я их заранее уже привёз в больницу сегодняшним утром. Мира также отказалась, чтобы родители сопровождали её в машине по дороге на вокзал и печали на лицах отца и тёти Нины в разы прибавилось.
Я как мог постарался успокоить их тревогу, заверяя, что поеду в санаторий вместе с Мирой и только убедившись с приемлемостью тамошних условий и удобно разместив сестру на месте вернусь обратно. Они согласно кивали, не возражая моему предложению, но устроив сестру на переднем сиденье автомобиля и обходя его спереди, я коротко бросил взгляд на обнимающуюся, поддерживающую друг друга чету, и тётя Нина в беззвучных рыданиях закрыла рот рукой, склонив голову к плечу мужа. Они словно прощались с Мирой, глаза обоих были настолько смиренными, в этот момент так ужасающе отражая глаза моей милой девочки, что ярость внутри закипала во мне чёрной лавой.
Они отпускали её: я − не мог отпустить.
− Мы и правда едем в какой-то санаторий? − привалившись к стеклу, спустя некоторое время в машине спросила Мира, когда молчание в салоне приелось настолько, что стало почти осязаемым.
− Нет. Но если ты этого хочешь, то мы могли бы...? − с надеждой спросил я, несколько раз взглянув на сестру, остававшуюся всё это время неподвижной.
− Не надо. Просто отвези меня на квартиру, − пожав плечами, проговорила она с безразличием.
И мы замолчали на весь остаток пути до нашего дома, теперь превратившегося для Миры только в квартиру, и уже не нашу. Я понял это, когда она бесшумно переступила порог, оставшись позади меня на несколько мгновений, застыла на месте и глаза её неузнаваемо впитывали царящую тишину, больше не ассоциирующуюся у неё с покоем.
− Ты должен побыть здесь некоторое время, чтобы они поверили в ложь о санатории, − с упрёком и в неудовольствии сказала она, проходя мимо в ванную.
Я мог бы уйти, чтобы сделать ей приятное, если она не хотела меня видеть прямо сейчас и просто побродить по ещё холодным улицам, по ещё лежавшему на асфальте снегу. Но оставить её в таком состоянии было больно и неправильно, а слыша эхом отбивающиеся от стен её слова, полные восторга, веры и внутреннего убеждения − больно и неправильно было оставлять одну её здесь.
Как сейчас я видел сияющее безграничным счастьем лицо моей девочки гораздо отчётливее, чем омытые страданием черты её видел сейчас.
«... − представляешь, это будет наш с тобой малыш. Ты будешь замечательным папой, таким сердитым и недовольным. А я доброй мамочкой, которая наказывает грозного папочку за строгость к её любимому сынишке. Но пусть наш мальчик будет похож на тебя. Знаешь, ты у меня такой красивый... и высокий, а мальчики должны быть высокими ... Мне даже не верится, что это правда. Ведь ты же не сердишься на меня, за то, что я не сказала тебе про свои недомогания сразу, и про беременность тоже. Не сердишься? Со мной всё в порядке. Даже больше, чем просто в порядке. Боже Влад, я люблю тебя!...»
Вода в ванной шумела, заглушая начавшиеся рыдания моей любимой, но дверь теперь постоянно оказывалась запертой для меня. Сейчас я даже желал, чтобы она плакала, потому что больше не слезинки не скатилось по её щеке с того утра. Я не верил, что она просто мылась, бесчувственно намыливая и ополаскивая голову, затем руки и тело, не верил, что сердце её очерствело, но отгородилось колючей проволокой, предпочтя такое знакомое одиночество нашему единению. Я так и стоял у этой запертой двери в ванную, не прислушиваясь к звукам стекающей в слив воды, но безуспешно пытаясь выключить звук теперь горьких воспоминаний.
«...Она изучила каждую чёрточку моего лица, знала меня лучше, чем я сам себя знал. И мой временами хмурящийся лоб немедленно получал порцию нежной ласки её пальчиков, чтобы упрямые складочки разглаживались, и вместо них на губах появлялась улыбка, а потом она дарила мне поцелуй − шаловливое чмоканье в губы. А брови вновь хмурились...
− Посмотри на меня, − говорит она, поворачивая моё лицо к себе обеими ладошками. Выражение на её лице лишено всякой улыбки, оно серьёзное и решительное. − Посмотри на меня и скажи, ты веришь мне? − я киваю, продолжая не вырываться из хватки её рук. Я верю ей, в неё.
− У нас будет здоровый малыш, − продолжает она, кивая с каждым произнесённым словом, вынуждая меня повиноваться и кивать вместе с ней. − Он будет абсолютно нормальным, и никогда не будет болеть. Ты веришь мне?
− Верю, − размыкаю я губы...»
− Верю, − шепчу я, приваливаясь лбом к закрытой двери, не замечая, как стихает вода за ней, как прекращаются шаги, и дыхание становится близким-близким, почти смешивающимся с моим собственным, только разделённым на бесконечность этой тонкой преградой запертой двери.
Я отступаю на шаг, преграда рушится − дверь открывается, и я оказываюсь прав, Мира стоит лицом к лицу со мной, и уже говорит, безмятежно и бесстрастно:
− Ты, наверное, голоден?
Комок в горле исчезает, дышать становится легче, но что-то светлое, неосязаемо-светлое вдруг покидает меня, забирая необходимость в следующем вдохе.
− Да, немного, − просто киваю.
«Мы не чужие, мы нечужие, мынечужие» − повторяю я всё время гнетущего молчания её неспешной готовки обычного омлета. Я сижу за столом в кухне, почти не использованной по назначению до этого дня, только её горизонтальных поверхностей, когда нам с Мирой оказывалось недостаточно кровати, пола в прихожей, ванной комнаты и гостиного дивана.
Всё это кажется таким невероятно далёким, и даже вспоминается смутно, как будто было только придумано мной, но пережито − никогда.
− Ты будешь кофе или чай? − спрашивает она, нарушая мертвенность звука, и я вздрагиваю от чужеродности её голоса.
− Кофе, − отвечаю, сглатывая пыль в горле.
− Хорошо, − снова говорит она и это похоже на чтение пьесы по ролям в школьном спектакле.
Она заливает кипятком быстрорастворимый пакетик с кофе и ставит чашку на стол передо мной, а затем и тарелку с омлетом, который оказывается совершенно мне без надобности.
Ловлю себя на мысли, что я вовсе не голоден.
Ловлю себя на мысли, что благодаря Мире мне легче справляться с потерей нашего ребёнка. И не потому, что её поддержка неоценима, но её состояние заторможенного существования целиком поглощает мой разум и сердце.
«... − Ты думаешь о том, что они могут узнать, кто отец ребёнка? − лёжа в кровати поперёк меня, накручивая два противоположных конца простыни себе на указательные пальцы, спрашивает она.
− Да, − лениво поглаживая её растрёпанные волосы, хрипло проговариваю я.
− Мне ведь необязательно врать им снова, я могу просто отказаться говорить кто он, ведь так? − Она сдвигает голову вверх по моему животу и смотрит на меня, смешно поднимая в воздух свои обмотанные пальцы. − Не хочу придумывать другого отца твоему ребёнку, − категорично заявляет, глядя прямо в глаза, взглядом прожигая моё сердце...»
− Не мог бы ты привезти сюда мой мольберт с красками? − я отрываю взгляд от своей тарелки и несколько секунд смотрю в лицо сестры, запивающей слова лимонным соком с мятой.
− Я хотела бы порисовать. Здесь тихо, а у меня есть несколько хороших идей.
− Хорошо. Я привезу завтра. − Я откладываю вилку в сторону и допиваю остывший кофе, плотоядно разглядывая упаковку любимого сока сестры.
− Вот и отлично, − почти весело реагирует она, а я хочу предложить остаться с ней на ночь. Я поднимаюсь со стула, удивляясь, почему мы не поменяли мебель в квартире после переезда, прячу собственные тяжёлые мысли от себя.
− Только старый мольберт и старые краски, − говорит в спину, ранит и разбавляет свою пытку лимонным соком с мятой.
− Хорошо, − снова повторяю. Не успеваю ни о чём попросить.
− Тебе уже пора, − добавляет, ножки её стула свистят по гладкому полу, ненамеренно, но этот звук приятней холодности её голоса.
− Да, наверное, − моргаю несколько раз во входную дверь, когда она спокойно доводит меня до неё.
Она провожает меня домой, выгоняет меня из своего... сердца.
«... Я боюсь потерять тебя. Я боюсь − потерять тебя... − это единственное, что повторяли мои губы за полчаса до операции Миры по прерыванию беременности, спустя десять минут после выведения подписи на клочке листа о согласии на эту операцию».
Я не забыл эту мантру и сейчас повторяю её снова, неосознанно, заводя мотор и одёргивая себя от взгляда в окно, чтобы оставить себе хотя бы надежду на то, что в него смотрит женщина, в глазах которой сосредоточена моя жизнь.
Не поехал домой, только позвонил, убеждая родителей, что всё устроил и условия несуществующего санатория более чем просто замечательные. А дверь в квартиру оказалась запертой на двойной поворот ключа, навевая смутные воспоминания, что мы всегда закрывались именно так, когда хотелось побыть только вдвоём. Я открыл её и вошёл, стараясь не издавать больше шума, чем порождал грохот удара ноги о неуклюжий шкаф, захлопывание входной двери и звон связки ключей о кухонный стол. В квартире стоял неприятный запах дезинфектора, однозначно поведавший мне, каким образом моя сестра провела этот день. Всё вокруг сияло чистотой и стерильностью, звучало удручающей тишиной.
Шерстяная обивка дивана в гостиной всё ещё была влажной и отдавала резким химическим запахом, я всё равно присел на него, откидывая голову назад, закрыл глаза, надеясь, что смогу просидеть так достаточно долго, чтобы собраться с мыслями и силами, чтобы покинуть это место до пробуждения Миры в нашей спальне за стенкой.
Ноги не послушались здравого смысла, они нашли её там, свёрнутую в клубочек (теперь эта была её излюбленная поза), наполовину скрытую одеялом, наполовину обнажённую (никаких пижам с безвинными поросятами за последний месяц). Не удержался, скользнул под одеяло, как есть в деловом костюме, эгоистично утоляя свою жажду к ощущению её рядом. Она заёрзала, почувствовав мои вероломные руки, дерзнувшие всего лишь обнять её, лицо, мужественно приткнувшееся к её плечику, вдыхая такой любимый, и так долго лишавший меня права дышать собой аромат её тела.
− Ты холодный, − прошептала она сквозь завесу сна, почти как прежде прошептала.
«Ты тоже», − срывалось с моих губ, но смысл схожего словосочетания был иным, поэтому так и остался непроизнесённым. Я оставил место молчанию между нами и только сильнее прижался к ней всем телом. Ночь разрешила мне притвориться, что всё по-прежнему, что ничто не сломалось в ней, не разбило меня, эта чёрная спутница дня благоволила ко мне, не напуская сон на мои веки, оставляя меня обездвиженным полуночником рядом со своей любимой.
ВЫ ЧИТАЕТЕ
Останови моё безумие
Romance...Ноги сами привели меня к её комнате, уже очень давно я не делал этого, не приходил к ней, когда она засыпала, но сегодня я не смог сдержаться, не смог воспротивиться желанию увидеть её ещё раз. Она была так прекрасна в этом платье, меня до сих по...