МИРА.
Мне не удаётся уснуть уже вторую ночь − уже вторую ночь Влад не приходит пожелать мне спокойной ночи. Я почти смиряюсь с тем, что снова проворочаюсь без сна полночи, прежде чем провалюсь в туманное забытьё и подобно сомнамбуле расправлюсь с неповинными в моей бессоннице подушками и одеялом.
Сегодняшняя ночь так мало походит на предыдущую, ту, которая была полна мучительных ожиданий и надежд, что Влад тайно прокрадётся в мою спальню, и мы почти до утра будем нежиться в объятиях друг друга. Сегодня всё иначе. Я не прислушиваюсь к одинокому гуканью забредшей в наши окрестности совы, не вглядываюсь в даль за окном с раздёрнутыми шторами, не исповедуюсь безликой луне, не жду прихода своего полночника, а жду лишь спасительного сна.
Часы показывают полночь, и я вновь думаю о завтрашней ночи, загадочной ночи единственного свидания двух годов. Эти мысли не отвлекают меня от закрытой, но так и не запертой на ключ двери, и я не могу заставить себя перестать думать о слабых шорохах, иногда напоминающих мне о неслышных шагах брата. Я встаю с кровати, откинув согревающее моё тело одеяло прочь, встаю с намерением выпить немного воды и успокоить жжение в пересохшем горле, но понимаю, что иду совершенно в другом направлении.
Одна ступенька, вторая, третья − когда-то давно я сосчитала их все за раз, сейчас я сбиваюсь с привычного счёта, а лестница кажется мне бесконечной, ведущей меня в самые небеса. Я замираю перед дверью в его спальню, но стучать, по грозящему выдать меня дереву не решаюсь, легонько поворачивая мгновенно поддавшуюся мне ручку.
«Он не запер дверь», − проносится шальная мысль в мозгу, и я обрываю её, пока своевольница не завела меня в грёзные дебри.
− Мира? − удивление в его голосе помешано на долю страха и укора, но он не в силах не сделать шаг мне навстречу, поэтому очень скоро я уже ощущаю себя в его объятиях. − Что ты здесь делаешь? − прижимаясь губами к виску, спрашивает он.
− Я ненадолго. Мне совсем не спится без тебя, − жалуюсь я, уверенная, что меня не прогонят в холод одинокой кровати из тепла благородных рук.
− Девочка моя, ты вся дрожишь! − возмущается, подводя меня к своей кровати и сдёрнув с той шерстяное одеяло, обматывает меня им, как в кокон бабочки.
− Да, я замёрзла, − мгновенно соглашаюсь, не замечая, как голос предаёт меня и повинуется сердцу, моему, родному, только отсчитывающему пульс ради Влада. − Думаю у тебя наверху теплее, чем у меня в комнате.
− Не может быть?! − неверяще взирает на меня Влад. Я в подтверждение несколько раз мотаю головой. Он смиренно соглашается и отпускает мои плечи.
− Я собирался принять душ, − извещает он, неуверенно поглядывая в сторону ванной комнаты.
− Можешь не беспокоиться обо мне! − заверяю я, плотнее укутываясь в шерстяной ворс пледа. − Я немного согреюсь и пойду спать.
− Ты уверена? − в тоне его проскальзывают сомневающиеся интонации, но я не оставляю ему времени на раздумья и присаживаюсь на край кровати, полностью игнорируя его присутствие и занимаясь исключительно согреванием дрожащего тела. Слышу неторопливый вздох, не отрываю взгляда от пола, замечаю удаляющиеся босые ступни, свет из открытой ванной комнаты и тихое шуршание шпингалета. Неторопливый вздох, теперь он принадлежит мне.
«Что я делаю?» − спрашивает меня внутренний голос, но я слушаю только своё сердце. Кажется, вечность пролистывает страницы нашей жизни, пока струи воды в душе не затихают, окончив своё несуразное пение, а я не встречаю неторопливо шагнувшего в спальню брата, всё так же закутанная в шерстяное одеяло.
− Ты не ложилась? − выдыхает Влад при виде меня, а в глазах его умоляющее: «Почему ты не вернулась к себе?».
− Не смогла, − отвечаю я на оба его вопроса, и он делает шаг в мою сторону. Я совсем не смотрю на него, любуюсь мокрыми прядями с везучими каплями, ласкающими натянутую кожу его шеи, он невольно встряхивает волосами роняя капли на ворс ковра и, я сочувствую им, беззащитным, немым дождинкам. Моё одеяло выскальзывает из моих рук, укрывая маленьких свидетельниц.
− Ааах, − вырывается из горла брата полувздох, полукрик из отчаяния и восхищения. − Малыш... ты... за...мёрзнешь, − заставляет произнести себя, не в силах смотреть на меня открытую и нагую, но и отвести свой горящий, измученный мгновением взгляд не в состоянии.
− Знаю, − хриплю я, но, не разрешая рукам обхватить свои маленькие плечи. − Я хочу, чтобы ты согрел меня. − Я вижу смятение в его глазах, а новые капли уже наслаждаются ощущением его кожи, скатываясь по гусиной коже, облизывая трепыхающуюся жилку на шее, терпеливо заползая за воротник, и продолжая ласку его безволосой, почти мальчишески гладкой груди. Я отчаянно мотаю головой, а Влад против воли сокращает расстояние между нами. Этого мало, ничтожно мало, пропасть между нами по-прежнему непроходима, а шаги брата слишком неуверенны, микроскопичны, но я противоречу собственным желаниям, а может, потворствую им бесповоротно скоро.
− Ты ведь знаешь, что мы не должны этого делать? − хмуря брови серьёзно говорит брат, но губы его едва шевелятся, я брежу о том, что голос его доносится к моему сердцу прямо из его истосковавшейся души, не касаясь голосовых связок. Ответа нет, моих сил хватает лишь на слабый кивок, но руки взметаются вверх, призывая его к себе.
− Малыш, ты сумасшедшая! − это его последние внятные слова, прежде чем пасть в мои объятия.
«Я знаю, знаю, знаю!» − восторженно мычу я, но вновь это не голос, это поэзия моего сердца, стук которого отдаётся эхом в его груди.
Влад подхватывает меня на руки, а я как смущённая новобрачная отвожу взгляд, когда моя обнажённая грудь ударяется о тонкую ткань намокшей рубашки и слабое трение заставляет меня чувствовать себя действительно сумасшедшей. Мои руки едва удерживают массивную шею, пульсирующую под моими стремительно слабеющими пальцами.
Кровать податливо прогибается под двойным весом наших тел, а Влад только кладёт одно колено на жёсткий матрац. Его глаза неотрывно ищут мои собственные, но я как неуловимая жертва великодушного хищника, стремлюсь избежать неминуемого. И вот моё нагое тело уже ласкает холодный шёлк простыней, моя дрожь передаётся склонившемуся для начального поцелуя брату.
Он отводит прилипшие ко лбу волнующей испариной пряди и снова ищет мои сбегающие глаза, но когда встреча случается, я боюсь, что огонь, томящийся на дне моих расширенных зрачков, опалит его, забирая у меня красоту тигровых глаз, что взирают на меня с откровенной жадностью и обожанием. Ноздри высеченного носа широко раздуваются, и мой хищник вдыхает запах порочности, а капли с завитков каштановых волос опадают на вершинки моих грудей, распахивая мои глаза от тонких ощущений, от ласки даруемой моим возлюбленным, едва ли успевшим коснуться меня по-настоящему.
− Влаад... − раболепно выгибаясь навстречу, принимая и саркастическую улыбку и негромкий смех с благодарностью молю его о пощаде и большем, несоизмеримо большем.
Неуловимые пальцы пробегают по контурам моего тела, а я возмущённо мотаю головой, его тело по-прежнему остаётся для меня недосягаемым под слоем одежды. Мы совсем не говорим, но я слышу отчётливые слова, произнесённые не его губами, не моими:
− Сейчас, любовь моя, только ты и я... Только ты и я, никого больше...
Я выдерживаю ещё несколько секунд без его поцелуев, пока его проворные руки стаскивают с себя рубашку через голову, потому что на расстёгивание пуговиц у нас совершенно не остаётся времени, его и так слишком мало, чтобы насладиться друг другом.
Мы вместе справляемся со свободными штанами на резинке, я молю всех существующих богов, чтобы на нём не было белья, иначе уносящиеся прочь секунды грозят забрать у нас ещё один клочок драгоценного времени.
Одеяло безнадёжно покинуто на распростёртом ковре, а меня укрывает великолепное тело моего любимого, каждый его кусочек соединяется со мной, мы срастаемся в идеальный паззл, волшебный шёпот его губ, вычерчивающих слова на моей шее дарит мне неконтролируемую улыбку. Я задыхаюсь, выплёвывая каждый выдох из своих лёгких, я оттягиваю мокрые волосы брата, мокрыми становятся и мои пальцы...
Влад осторожно прикусывает меня за подбородок и начинает посасывать, поднимается к губам, отрывается от меня и смотрит, смотрит, смотрит...
− Хочу просто целовать тебя вот так... Всю жизнь... − это так сладостно, в груди сладостно, сладостно внизу живота, и ниже, ниже, ниже...
Наши языки напевают свою собственную, неведомую даже для нас песню, а руки хаотично ищут друг друга с зажмуренными от счастья глазами. Мои неумелые ладони блуждают по слеплённым Творцом плечам, его пальцы творят грехопадение с моими сосками.
− Не надо, Влад... Пожалуйста, пожалуйста... Только не это, − шепчу я. Сострадание пронизывает его взгляд, он склоняется над моей грудью зализывая разбуженные дула вулканов языком, остужая закипающие жерла губами, утопляя дыханием.
− Господи... Ты обрекаешь меня на вечность в аду! − хриплый и болезненный шёпот у мочки уха, которую настигает та же участь, что и мои измученные наслаждающей истомой соски.
Я обхватываю широкую спину ладонями, притягивая своего мучителя ещё ближе, чтобы дальность наших тел не знала миллиметра. Я немо прошу поцелуя.
− Шесть месяцев, Влад... Мы не были близки шесть месяцев, − цежу я сквозь зубы, потому что мой брат доводит моё тело до изнеможения. − Пожалуйста, любимый, пожалуйста...
Но он не внемлет моей мольбе, превращая меня в несчастную возлюбленную, в безумную, жаждущую продолжения пытки, совершаемой над ней казни, но не отпускаемой мечтами об избавлении.
Изморозь на холодных стёклах привносит в соитие наших тел и сплетение наших душ иней фата-морганы. Мне жарко... нестерпимо жарко.
Мои пальцы снова и снова забираются в невысыхающие пряди, кажущиеся чернее самой ночи за окном, мягче китайского шёлка под нашими телами, а я неустанно молю своего благодетеля и мучителя...
− Подари мне себя, хотя бы чуть-чуть...
− Ещё немного, девочка моя, ещё совсем... совсем немного...
А я своевольно спускаю ладонь к напряжённому бедру, желая добраться до горячей плоти брата, но моё хрупкое запястье захватывается раньше его могучими руками, меня выгибают сильнее, потому что теперь, я лишена возможности даже касаться его густых волос. Хныкающий звук срывается с моих распахнутых губ, оглашая моё поражение, а губы накрывает неистовым пламенем, вторгающегося вероломного, но такого пряного, такого сладкого рта Влада. Я мычу бессвязным клекотом, меня лишают дара говорить сумасшедшие поцелуи, обнажающие мою красоту.
Шершавый язык водит вверх-вниз по обоим моим шрамам, словно палочкой дирижера он настраивает свою мелодию на моих параллельных рубцах.
− Я сойду с ума... Влад. Ты не можешь допустить этого... Не можешь бросить меня в этот огонь! − восклицаю, отчаянно заметавшись по подушке, с захваченными в плен руками. Мои запястья путаются в собственных волосах, вместо желанных коротко-колючих прядей брата.
− Тшш... − шепчет он и когда с губ грозит сорваться очередной укоряющий его ласки возглас, я начинаю чувствовать это... Я начинаю чувствовать его...
Медленно... медленно. Забирая моё дыхание, забирая мою волю, сомнение и... Душу. Забирая мою душу.
Я чувствую его всего, целиком. Полностью во мне, полностью Мой!
− Даа! − вскрикиваю я, тут же оглушённая ладонью, смыкающейся на моих губах. Я плавлюсь и взрываюсь, плавлюсь и взрываюсь... Я тот самый вулкан, плюющий огнём и магмой...
Я сама магма!
− Мамочки... − хрипят мои непослушные губы, но я не могу остановить их, ни единую частичку себя не могу остановить. Я вся принадлежу и подчинена другим рукам, другому телу, другому существу...
− Тише, малыш... Прошу тебя, тише... − умудряется и успокоить и распалить меня ещё больше одним своим голосом, ещё одним движением вперёд, нежным захватом моего затылка в обе руки, поцелуем в висок.
Но он не останавливается, и я готова взорваться ещё раз, снова и снова.
− Господи! Сколько можно! − голос совсем немой, не мой голос, но когда моя спина выгибается дугой, а руки брата притягивают меня к своему потному телу, я опадаю на измятую кровать со всхлипом, с поцелуем на губах, с растекающимся внутри меня наслаждением Влада.
И вот она эта томная неподвижность, это недосказанное переплетение наших пальцев, его касание моего покрытого капельками блестящего пота лба своим, сохранившее молчание переглядывание взглядами и...
− Что это? Что это такое? − голос Лизы? Надрывной, полный паники и ужаса, а потом грохот... Грохот ударившейся о стену распахнутой двери. Рывком вскакивающий с постели брат, мой непонимающий взгляд в распахнутую пустоту ночи, короткая встреча с глазами Влада.
− Ты ни в чём не виновата... − лёгкое касание его пальцев к моей щеке... быстрое прикрытие моего нагого тела отвергнутым в самом начале, тем самым одеялом и спешное набрасывание на себя спутанных в комок ворохов одежды. Я едва приподнимаюсь на кровати, наблюдая за разворачивающейся перед моими глазами сценой и не могу верить происходящему. Я не верю...
− Господи боже мой! − проём двери, оставленный сестрой пустым на какое-то время, на время данное мне для осознания произошедшего, но потраченное в пустую заполнен ярким светом включенного по всему дому электричества, а ещё всеми его обитателями, кроме... Кроме маленькой Анж.
Возглас, только что услышанный мной вырван моим слухом из толпы, и неизвестно кому принадлежал на самом деле, я только замечаю растерянный взгляд матери едва ли почувствовавшей облегчение от раскрытия правды о нашем грехе. Лизку, мечущуюся взглядом от растрёпанного, но полностью одетого брата, заслоняющего мою фигуру на его кровати в его спальне и обмотанную в шерстяное одеяло. Анатолия, почему-то непременно встречающегося с моим взглядом и поэтому отводящего глаза с завидной регулярностью.
И...
Отец.
Отец со сжатыми в кулаки руками, с напряжённым лицом, раскрасневшийся, с распахнутым воротом пижамной рубашки в домашних тапочках с тёмным взглядом не отрывающихся от брата глаз.
− Отец, − негромко пробует объясниться Влад. Хотя даже я не в состоянии придумать вразумительное объяснение тому, что предстало глазам моего отца.
− Не смей! − вмиг обрывает папа не начатую речь сына. − Это так ты заботился о сестре всё это время! − громогласный крик потрясает воздух и я зажмуриваю глаза от страха. Слышны шаги, а я пытаюсь поднять свои свинцовые веки, но раздавшийся звук пощечины справляется с этой миссией лучше. Я вижу только склонившуюся вбок голову Влада и так не опустившуюся вниз занесённую для следующего удара ладонь отца.
− Папа, нет! − прошу я, закрывая рукой безобразно раскрытый рот, и ощущая набежавшие волны слёз.
Разъярённый взгляд отца направляется в мою сторону, и нет в нём жалости, нет сострадания.
− Это не её вина, − не глядя на отца, но касаясь его плеча, останавливает собравшегося образумить погрязшую во грехе дочь, твёрдым голосом, означающим только одно − Влад не поступится мной. Собой, может быть, но не мной. − Не трогай Миру.
Отец разворачивается и уходит прочь из вертепа греха и блуда, по пути бросив брату:
− Чтобы духу твоего не было в моём доме!
Я слышу мамин плач, вижу сухие панические глаза сестры, ушедшего вон Анатолия, и согбенную под гнётом нашего греха, нашей правды, удаляющуюся спину отца.
Дверь вновь захлопывается и я как есть бросаюсь к Владу:
− Не пущу! Не пущу тебя! − кричу, но только в его плечо, мои рыдания заглушает тонкая ткань рубашки, на самом деле их заглушают его руки. − Прости, прости меня. Я забыла закрыть эту чёртову дверь! Забыла!
− Тише, Мира. Ты не виновата. Ни в чём, слышишь, − Влад приглаживает мои волосы и целует в лоб. − Рано или поздно это должно было случиться. Мы оба знали это, девочка моя. Мы бы никогда не были к этому готовы, − он пытается улыбнуться мне, чтобы сделать легче для меня. Для меня, когда только что отец выгнал его из дома.
− Ты никуда не уйдёшь! Ты не можешь! Это твой дом! Это ведь твой дом! − я отрываюсь от сильного плеча и заглядываю в его глаза, лихорадочно ища в них боль, боль, которую ощущаю сама. Но она настолько глубоко, что мне становится ещё хуже и мои глаза разражаются новыми рыданиями.
− Уже нет, малыш, уже нет. − Он говорит это так спокойно, что мне хочется ударить его в грудь, где кровоточит его сердце, но на его губах снова улыбка, вымученная и фальшивая, и снова ради меня.
− Нет! Нет! Нет! − я мотаю головой, но Влад, бессловно отходит от меня и достаёт из шкафа ещё не разобранный после перелёта чемодан. Я вскакиваю следом, наскоро набрасывая на себя глупую пижаму и фланелевые штаны, приглаживаю кое-как растрепавшиеся волосы, и размазывая тыльной стороной ладоней беспомощные слёзы по щекам. − Всё. Я готова. Я пойду с тобой.
Влад замирает и оборачивается ко мне.
− Ты не можешь, малыш, − на его лице на этот раз искренняя, но теперь грустная улыбка. Он берёт моё лицо в свои ладони и целует в каждую щеку, долго-долго прижимаясь губами. − На улице ночь, декабрь и канун Нового года.
− Мне всё равно. Всё равно, понимаешь? − я затрясла головой, отчаянно отмахиваясь от его рук.
− Я заберу тебя первого января, хочешь? − Моё непрекращающееся мотание головой было ему ответом. − Иди сюда, − прошептал он, вздыхая. − Ну, хорошо, завтра. Завтра, Мира. Я не могу отобрать тебя у твоей семьи посреди ночи. Я не имею права заставить тебя выбирать между мной и... ими. А теперь иди, ты нужна им.
− Тебе я нужна больше, − как беспризорный щенок я ищу в его глазах поощрение, но теперь настает его очередь качать головой и отводить взгляд.
− Больше, не значит правильно. − Он горько усмехается, я тоже.
− Мы давно уже не делаем то, что считается правильным. − Я беру его ладони в свои и тихонько шепчу наши клятвы, - Вместе сейчас и вовеки веков...
− Как ты думаешь это не слишком пафосно? − вспоминает он мои же слова утешения.
Я в ответ прислоняюсь к его горячему лбу, едва дотягиваясь до него на цыпочках, и вынуждая Влада склониться мне навстречу, бормочу одними губами:
− В самый раз.
− Они твоя семья, и они любят тебя, Мира. − С глубоким выдохом произносит заранее ранящие слова.
− Они и твоя семья тоже, − упрямо не замечаю очевидного.
− Просто подумай еще раз, − уговаривает Влад, болезненно прикасаясь к моим губам в томительном поцелуе.
− Что я сделал не так? − шепчет мне в губы, и я знаю, что сейчас он говорит не о нашем порочном безумии, а о безумии окружающего нас мира, включающего в себя и наших родителей.
− Та квартира в центре, все еще принадлежит нам? − взгляд Влада меняется, и я снова улавливаю в этих поразительно-красивых глазах смеющиеся искорки.
− Она наша, − кивает и тут же морщит свое лицо. − Но вряд ли там получится встретить веселый Новый год. Если только тебя не восхищает перспектива отмывать полугодовую пыль со всех существующих поверхностей, когда часы двенадцать бьют?!
− Восхищает, − с энтузиазмом соглашаюсь я, обхватывая руками талию брата и улыбаясь носом в твердое плечо.
По лестнице, однажды свившей наши души мы спускаемся вместе и за руки. В свободной руке Влада чемодан, у меня ничего нет, кроме пижамы с детским рисунком.
− Мира?! − встречает нас у подножия лестницы отец, смотря только на меня, свою дочь, полностью игнорируя присутствие собственного сына.
− Я ухожу вместе с ним, папа. − Я вскидываю голову, нет не от гордости своим поступком, не из-за подростковой непокорности так и не искоренившейся с моим взрослением, а только потому что люблю. И не позволю топтать в грязь свою любовь, какой бы порочной она не выглядела в глазах моих родных.
На мой голос из гостиной выходят остальные члены моей семьи. Среди них нет Анатолия, чувств которого я так и не сумела распознать.
− Ты не можешь пойти с этим подлым извращенцем! − срывается папа, свято веря, что я думаю о Владе так же.
− Могу, папа. Я люблю Влада. И не моя вина в том, что вы не принимаете мою любовь. Мой голос ровный и спокойный, и в этот момент я благодарна Владу за то, что он не пытается остановить поток рвущихся наружу из меня слов.
− Мы не принимаем? Мы? − гневится отец, вскидывая вверх правую руку. Влад инстинктивно выступает вперед и эта такая уже привычная для меня попытка моей защиты не укрывается от глаз за нами наблюдающих. Отец опускает руку, но продолжает яростным взглядом прожигать провинившуюся дочь.
− Не мы, никто Вас не примет − выплевывает он, потрясая воздух грозящим перстом.
− А разве нам нужен кто-то? − неожиданно поднимая глаза на отца, глаза с темными искрами в самой их глубине твердо произносит брат, крепче сжимая мою ладонь в своей руке.
− Да как ты смеешь, чертов извращенец! Яблоко от яблони... − отец неожиданно осекается, не договорив всей фразы до конца, но взгляд брата уже зажигается недобрым огнем.
− Я люблю вашу дочь Сергей Иванович, а она любит меня. Люблю и поэтому ни в коем разе не буду препятствовать ее общению с семьей. Но сейчас мы уходим. Счастливого Нового года Сергей Иванович, Нина Максимовна. Лиза... - брат поочередно называет некогда родных, ставших для него родными людей по имени, и смотрит на них улыбающимися глазами, в которых плещется боль, и которую никто не хотел замечать. Когда его глаза встретились с глазами нашей сестры Лизы, ежившейся в сторонке от холода и... Сестра старательно отвела свой праведный взгляд и не сдержалась от презрительного фырканья. − ...вета Сергеевна. − выговорил и это, теперь чужое для него имя, поставив точку еще в одних семейных отношениях. Я видела, как стремительно угас последний лучик надежды в теплых карих глазах брата и он, обозрев всех напоследок, взглянул на меня со смущенной, фальшивой улыбкой, сдерживающей обидные слезы шестилетнего мальчика обманутого матерью, теперь обманутого и... отцом.
ВЫ ЧИТАЕТЕ
Останови моё безумие
Romance...Ноги сами привели меня к её комнате, уже очень давно я не делал этого, не приходил к ней, когда она засыпала, но сегодня я не смог сдержаться, не смог воспротивиться желанию увидеть её ещё раз. Она была так прекрасна в этом платье, меня до сих по...