Все наслаждения, все радости, которыми любовь одаривает людей, им рано или поздно приходится искупать страданиями. И чем сильней любишь, тем тяжелей будет грядущая расплата — боль. Ты узнаешь боль одиночества, боль ревности, боль непонимания, боль измены и несправедливости. Холод будет пронизывать тебя до мозга костей, кровь твоя превратится в колкие ледышки, ты почувствуешь, как они перекатываются у тебя под кожей. И механизм твоего сердца разобьется вдребезги.
Матиас Мальзьё «Механика сердца».
ВЛАД.
...А тяжёлый вдох согреет руки...И в глазах теплее заискрит...Завьюжит по воздуху от скуки...Свадебным нарядом одарит...− тихое бормотание слышное не только ей одной, но и подкравшемуся мне, незамеченному. Я разглядел и тоскливый взгляд, и грустные ресницы, так необычно выдающие свою хозяйку опущенными уголками. Мира неотрывно смотрела в окно, не закончив своего туалета по случаю свадебного торжества сестры, без пышной причёски, без вычурного макияжа, только в тяжёлом бархатном платье глубокого синего цвета, на спадающих с плеч бретельках − она всё равно была безумно красива, для меня всегда невероятно красива.
− О чём задумалась? − делаю осторожный шаг в её сторону и приобнимаю, заключая сестрёнку в объятия, чувствую лёгкое вздрагивание и только крепче прижимаю Миру к себе, она расслабляется, но не собирается отвечать на мой вопрос, вероятно, даже не расслышанный за шумом её размышлений.
− Ни о чём. Просто наблюдаю за падающими снежинками, − она говорит непривычно тихо, голос без тревоги, но ослабший, я чувствую, как она умалчивает о своих мыслях, вносящих в её душу печаль.
− Не хочешь мне говорить? − догадываюсь, она с готовностью мотает головой, и я просто целую её в макушку. − Ладно, − соглашаюсь, с надеждой, что она обо всём расскажет мне позже. − Идём? − Оборачивается, не выходя из кольца моих рук, и смотрит в мои глаза, медленно обводя контур губ, щекотно прочерчивает пальцем прямую линию, разделяя лицо на две половинки, грустно улыбается и выдыхает:
− Пошли.
Я иду за ней чуть позади, не отпуская её руки, несмотря на её слабую попытку появиться в толпе гостей по отдельности. Она коротко бросает взгляд на наши сплетённые руки и успокаивается: я не заговариваю с ней о странных напевах, невольным слушателем которых я стал.
Лизка мечтала, что её свадебное торжество обязательно будет проходить зимой: чтобы белоснежное платье волочилось за ней ослепительным шлейфом по ослепляющему мягкому ковру снега, чтобы вкусные снежинки опадали на её меховую накидку прозрачным пухом и ещё много всего напридумывала и расписала. Толя лишь благосклонно кивал на все пожелания своей невесты, клятвенно обязуясь всё исполнить именно так, как задумано капризной девушкой. Я честно завидовал нескончаемой выдержке и терпению Анатолия, и нисколько не сомневался в его профессиональных способностях организатора свадебных торжеств, особенно после назначения даты свадьбы согласно метеорологическим сводкам, неоднократно перепроверенным самим женихом.
Мира совсем не походила на свою сестру, хотя и на меня она не походила совершенно. Её характер, лишённый, абсолютно, намёка на эгоизм, кроткий и мягкий растапливал давно заледеневшие уголки моего сердца. Временами чрезмерно импульсивная и легкообидчивая, а порой безнадёжно открытая и бесхитростная она всё больше подкупала моё восхищение к себе, и нескончаемый восторг её обладанием. Несмотря на мои речи, казавшиеся мне самому напыщенными и пафосными, она смотрела на меня всё тем же взглядом неистощимого обожания, с налётом скрытой снисходительности − так смотрят на любимого своего ребёнка, прощая ему даже самые изощрённые проказы.
Молодая особа двадцати одного года, она воплощает в себе страсть куртизанки и ангельскую кротость. Я угадываю в ней любовь к никчёмному мне по одному лишь малозначимому касанию к плечу в кругу семьи, при свидетелях, и мне кажется это слишком большой наградой за мой грех. Но потом, наедине, в нашей тихой квартире едва успевая захлопнуть неподдающуюся дверь, я набрасываюсь на неё с диким голодом, ловя её стоны и счастливую, расплывающуюся в космосе моих мыслей улыбку, и не могу насытиться её полным со мной слиянием.
День за днём мы вместе, теперь когда Мира не зависит от меня материально, заработав себе имя и авторитет среди творческой коллегии, мой страх потерять её подступает к самому горлу, а я начинаю ощущать себя никчёмным и не цельным. И Мира, словно чувствует кожей все мои бесплотные тревоги и смотрит с укором и повторяет ласку для нерадивого ребёнка ежеминутно в нашем уединении. Но посещение всяческих презентаций и открытий новых выставок, она избегает не ради моего спокойствия, не из-за приписанного ей высокомерия, а потому что чувствует себя неуютно среди людей. И я превращаюсь в ещё большего эгоиста на почве единоличного обладания её сердцем, телом и душой.
И в такие редкие моменты её погружений в себя меня одолевает колкое чувство несостоятельности в виде плечевой опоры для неё: она настолько же замкнута в себе, что и год назад, когда я впервые встретил её в столичном аэропорту. Она пустила меня в себя, сотворила из нас слепок одной души − цельной, единой, но не вселила в меня надежду на наше завтра, не поверила и в моё.
Хлопья белого снега бесконечно неощутимых и холодных заканчивали свой короткий путь с небес на неблагодарную землю: тая и уничтожаясь. Но на лице Лизы играло счастье яркими красками в весёлой улыбке и искрящихся глазах. В той же мере глаза Миры, пытающейся слиться со смеющейся толпой гостей у свадебного кортежа, оставались так же грустны, что и при тихом пении моей девочки.
Не нужно обвинять её в зависти к сестре, особенно я не имел на это никакого права: я тоже завидовал Лизе, завидовал Анатолию. Когда нечаянно шумное шампанское перелилось за край бокала и вызвало ещё большее веселье и ещё один поцелуй в губы счастливых молодожёнов. Когда Анатолий подхватил скатывающуюся с плеча меховую шубку Лизы и она одарила (теперь уже мужа) благодарной, снисходительной и... влюблённой улыбкой и раздались всеобщие одобрительные возгласы и очередной поцелуй под бесконечный счёт «Горько».
Горько было по-настоящему, Мира всё своё сознательное существование оторванная от жизни не заслуживала такой презренной любви, не заслуживала вечной тайны своих чувств, не заслуживала осуждения после целой жизни жалости. А я обрекал её именно на такую жизнь, минутами в сознание пробивалась трезвая мысль: «уехать вместе с ней», но нелюдимость Миры и слишком сильная привязанность к семье, нашей общей семье... Я, не задумываясь, перестал бы быть братом, сыном и пасынком в обмен на тихое незапятнанное счастье за океаном, в глуши, да где угодно, но с Мирой. Я эгоист и сволочь, не важно кто я... Но я не имею права лишать семьи свою любимую...сестрёнку. Она не хочет не быть дочерью и сестрой.
Но и отказаться от неё я уже не в силах, не в силах отпустить...
Слишком через долгое время, уже в ресторане, обогретом и светлом без наступившей погодной пасмурности и серости от своевольного смешения суровых дождевых капель со смешными снежинками, на моё плечо легла тяжёлая рука отца, вначале вздрогнув, я обернулся. Стул подле меня пустовал: напившийся от радости гость покинул своё законное место с первыми звуками заигравших музыкальных инструментов.
− Не танцуешь? − с широкой улыбкой на губах, отец присел рядом без явного намерения задерживаться на этом месте. − Покурим? − предложил, ему очень хорошо удавалось разговаривать при такой атмосфере, успешно заглушая громкую танцевальную музыку. Я удивлённо приподнял брови, допивая разбавленный с кофе коньяк (словно чужой на свадьбе сестры).
− Разве что составлю тебе компанию, − прокричал я. Отец удовлетворённо снова похлопал меня по плечу, и мы направились на более тихий и полный свежего воздуха балкон.
− Смотри-ка, как быстро летит время, − затягиваясь сигаретой, по привычке прищуривая один глаз, уже спокойно без аккомпанемента в виде застольных песен заговорил отец.
Я стоял, опираясь на стальные прутья перил спиной, глядя себе под ноги, на слегка запорошенную снегом, точно инеем бетонную плиту балкона.
− Моя Лизка, − со всей надлежащей гордостью за дочь при таком моменте, продолжил папа, − кто бы мог подумать, что эта шумная девчушка, путающаяся под ногами всё своё детство, вырастет в такую красавицу и вздумает выскочить замуж раньше своего брата.
При первых словах отца, рот растянулся в улыбке неосознанно как-то, просто с одобрением, понимая извечный порядок родительских мыслей и желаний относительно нашего детского возраста, но прикрытый намёк на отсутствие у меня планов женитьбы не от пронизывающего открытый балкон ветра послал дрожь по моей спине.
− Вот и внуков принесёт старику раньше, − он снова сделал затяжку, выпуская в морозный воздух дыма, и так окрашивающегося парным дыханием. − Нас с матерью порадует.
Он слышал моё молчание, и не требовал ответа, действительно просто разговаривая со своим сыном, просто во время маленького перекура, перед тем как вновь окунуться в атмосферу торжества свадьбы своей дочери и ведь совсем не пытался напомнить мне: кто я есть.
− Вернёмся? − коротко бросил я, нарушая затянувшуюся между нами тишину, отец выбросил догоревший окурок, не знаю тот самый ли, или уже от другой сигареты, но он быстро кивнул и мы покинули холодный, не отрезвивший меня балкон.
Теперь в ресторане лилась иная музыка, по праву достойная называться ею, были включены дополнительные цветные прожекторы и зал светился разноцветной иллюминацией. В центре в расступившейся перед хозяевами вечера толпе, прижимаясь друг к другу в медленном вальсе кружились молодые: Лиза опустила голову на плечо Анатолия и её лицо при тусклом попадании ленивого света, казалось, умиротворённым и счастливым, она улыбалась и прикрывала глаза, а губы шептали нечто, расслышанное только её всё больше расплывающимся в улыбке супругом. Я тоже улыбнулся их паре, хотя они явно были слишком поглощены друг другом, чтобы заметить мою маленькую радость за них обоих, глаза мои уже устремились в ином поиске, я даже не заметил отдаление от меня моего отца, так быстро оказавшегося в кругу танцевальных пар в обнимку с тётей Ниной.
Миры среди них не было.
Моя любовь скромно пристроилась в уголке, хрупкими плечиками подпирая стену, которой в беге сумасшедших огоньков меньше всего доставало света. Я не задумываясь, направился в её сторону, бесконечно разочарованный последними аккордами, угрожающими вот-вот быть оконченными. Мира подняла на меня свой тёплый взгляд и встретила мою улыбку, инстинктивно, не глядя, вкладывая свою маленькую ладошку в мою холодную руку.
Не теряя времени, которого и так было недостаточно, мы танцевали совсем не похожие на остальные пары на свадьбе нашей сестры: не кружась, и не пытаясь блеснуть новоизобретёнными па, мы почти не двигались с места, не считали шагов и не хотели казаться умелыми танцорами. Вальсируя в замедленном ритме, мы лишь наслаждались − оба, этим чудесным действом нашего, никому незаметного разоблачения, наши взгляды, зеркально отражающие одни и те же чувства, проникали друг в друга, игнорируя происходящее вокруг, именно поэтому я заметил едва уловимое подрагивание ресниц Миры, а она ощутила согревание моей руки своей детской ладошкой. Мои пальцы даже при пристальном наблюдении не были бы пойманы за чем-то непристойным: они крепко сжимали талию сестры, но ведь именно это предполагалось по правилам благосклонного к нам вальса. Её губы, алые не от холода и не испорченные искусственной краской, не покидала улыбка, светящаяся только для меня, а рука, невесомо опущенная на моё плечо, норовила спуститься ниже к предплечью из-за неудобной для неё высоты моего роста, или просто желая совершить маленькое путешествие. Я улыбнулся своему предположению, несомненно, бывшему верным и мои собственные глаза стали теплее.
− Музыка закончилась, − чуть слышно, едва размыкая губы, прошептала Мира, на секунду сжимая моё плечо одной рукой сильнее, в то время как другая всё ещё грела мою ладонь.
− Да. Спасибо за вальс, − улыбнулся я, так же разочарованно, что и она, медленнее, чем следовало, выпуская её из скромных объятий. − Может, сфотографируемся с Лизкой, пока она не уехала в свадебное путешествие, − неумело предложил, отстраняясь от Миры на безопасное расстояние.
− Давай, и маму с папой тоже позови, − с готовностью согласилась она, снова превращаясь только в сестру.
Я наблюдал как в превышающем мои слуховые возможности шуме и уже послесвадебном переполохе, мои родители пытаются уверить опытного фотографа, что выбранная ими расстановка является оптимальной и самой, что ни на есть композиционной. Я, молча, усмехался над ухахатывающейся усердию родителей невестой, не особо задумывающейся о медовом месяце в данный именно момент и над озабоченным этим фактом лицом жениха, порядочно вспотевшим в такой холод.
− Мира! Ну, дорогая, что же ты стоишь как неродная, скорее становись на своё место рядом с братом, чтобы Толечка с Лизонькой оказались прямо посерединке, − решила закончить с построением тётя Нина, сама придвигая ко мне Миру, при этом неосознанно, наверное, прижимая голову сестры к моей груди: я расслабился. − Совсем другая картина! − подтвердила эта добрая женщина, прежде чем занять своё место по левую сторону от жениха и невесты, отмахиваясь от очередного возмущения недовольного фотографа.
Лизка, наконец, успокоилась и теперь, лишь красиво улыбалась в объектив фотокамеры − позируя, отец с матерью слегка приобнимали друг друга со счастливыми улыбками на лицах. А я исполнял сложную роль мужского манекена. Волосы сестры пахли всё тем же любимым шампунем с запахом апельсинов, и поэтому я старался делать осторожные вдохи, удерживая себя, чтобы не прижаться губами к шёлковым тёмным прядям, только мыслью, что фотография получится не совсем свадебной. Мира неожиданно повернулась ко мне и, в её глазах промелькнуло непонятное мне намерение, уголки губ её дрогнули в незавершённой улыбке, и она незаметно, но просто, спрятала переплетённые наши пальцы в складках свадебного платья в тот самый момент, когда раздался маленький щелчок, и засветилась вспышка.
Традиционная церемония подбрасывания букета невесты прошла на скользких ступенях ресторана, и отец, всё время находившийся поблизости от меня сетовал, как бы бедные Лизкины подружки не поскользнулись на успевшей заледенеть слякоти. Я посмеивался над его предположением, только раз серьёзно рассудив, что и такое вероятно в каких-то процентных случаях.
После неоднократного повторения Лизкиных слов: «Готовы? Точно готовы? Я бросаю! Готовы?» − всех стало немного раздражать раздразнивание «бедных подружек» и кто-то не совсем трезвый из толпы наблюдателей смачно выругавшись, беззлобно прикрикнул на сестру:
− Да девки раньше замуж выйдут, чем Лизка букет этот, наконец, бросит, − раздались тихие хихиканья, впрочем, затянувшие ритуал ещё дольше. Уже замужние подруги, расположившиеся в сторонке от кучки соискательниц счастливого букета, выдавали не менее весёлые предположения, над которыми посмеивался сейчас мой отец:
− Лиза ну бросай же, не жди, когда лилии икебаной станут!
Наверное, потому что все эти нетерпеливые особы поднадоели сестре, она выбросила этот букет прямо на середине этой фразы и совершенно в противоположную от будущих невест сторону, все разом охнули, но я всё равно отчётливо различил вздох счастливой обладательницы долгожданного букета, потому что слышал его уже тысячи и тысячи раз:
Букет поймала Мира...
ВЫ ЧИТАЕТЕ
Останови моё безумие
Romance...Ноги сами привели меня к её комнате, уже очень давно я не делал этого, не приходил к ней, когда она засыпала, но сегодня я не смог сдержаться, не смог воспротивиться желанию увидеть её ещё раз. Она была так прекрасна в этом платье, меня до сих по...