ВЛАД
Мои губы нежно касались её верхней губы, отпускали, и терзали нижнюю, и это было восхитительно изведывать их едва уловимый различающийся вкус, которым я бредил. Её, не стирающийся аромат апельсинов, так щедро разбавленный с мятой, сейчас, был приправлен солью её собственных слёз и я ощущал себя истым гурманом.
Я преподнёс её трепещущие груди к своему лицу, бесценным даром зачерпывая их ладонями и вознося к алчущим губам своим, они великодушно отзывались на каждую ласку, а Мира издавала блаженные звуки, а мягкие руки её надавливали на мои плечи, поощряя мою ласку, приносящую мне несравненно больше удовольствия, чем моей плачущей девочке.
Я слизывал дрожь с её острых коленок, а Мира вцепилась в подушку по обеим сторонам от мечущейся головы. Она плакала...
Мои руки брели по её коже, как жаждущие путники по немилосердной пустыне в поисках заветного миража. Оставив её полностью обнажённой, я оставил её уязвимой и незащищённой и только моё собственное тело служило ей покрывалом, сулило спасение в обмен на полное избавление. Я избавил себя от одежды её руками, нуждаясь в её прикосновениях: она сделала это дрожащими пальцами, отчаянно протестуя против катящихся вниз по её щекам слёз.
Мои безголосые уверения и просьбы не доходили до слуха, и мои коварные губы коснулись её маленькой ушной раковины, проскальзывая внутрь изворотливым язычком.
Мира выгнулась и прижалась ко мне, обхватывая мою голову одной рукой, но вторая её ладонь по-прежнему вытирала влагу с запеленатых в слёзы глаз.
Я отбросил прочь скомканную простынь и дотронулся до жаркого лона, услышав сопроводивший мои действия вздох. Мира пыталась сдвинуть колени, но я потёрся носом о её щёку, а пальцы раскрыли нижние припухлые губки.
− Шшш, − послышался мой шёпот и её одновременное шипение.
Она хотела меня так же сильно, как и я её, но глаза её не поддавались уверениям тела. Она плакала...
Я начал пить эти непримиримые капли, а неутомимые пальцы продвинулись глубже, захватывая дыхание из лёгких моей возлюбленной сестры. Мира выгнулась дугой и опала. Задрожав в слишком быстро пришедшем наслаждении, а потом зарыдав ещё громче.
Остановив все мои ласки, она крепко прижалась ко мне, обвивая собой моё тело, вцепляясь в спину судорожными руками, а в плечо острыми зубками. Она плакала...
− Почему ты оставил меня так надолго? Почему позволил уехать без тебя? Ненавижу тебя! Ненавижу! − всхлипывала она, пытаясь ударить меня сильнее сжатыми кулачками. − Я так скучала! Тебя не было так долго! И это было непереносимо! Невыносимо было без тебя! − Я только прижимал её тело близко-близко, желая её ударов, не причиняющих мне боли, но избавляющих Миру от неё.
− Да, девочка моя, да. Я виноват... Я так виноват перед тобой. Прости... Прости, пожалуйста... − горячо шептал я, целуя её волосы, спутанные и влажные.
− Ты не оставишь меня, − говорила она, словно не желая знать моего ответа, не спрашивая, а утверждая свои права и я соглашался, ждал этого, хотел.
Она внезапно подняла свою головку, всё ещё прижимаясь своим подбородком к моей груди, и заглянула в мои глаза:
− Люби меня. Хочу, чтобы ты любил меня сейчас, − она шмыгнула носом, а я вытер его костяшками своих пальцев, заставляя улыбнуться её глаза. − Хочу, чтобы забрал меня к себе. Хочу чувствовать тебя настолько близко, насколько ты можешь отдать мне себя, − твёрдо и без стеснения.
− Я отдам тебе всё... − хрипло прошептал я, приближая её лицо к своему для поцелуя. − Всё, что я есть − твоё...
Мы слились в поцелуе − сладостном и горьком, обнажающем и защищающем, испивая из чаши боли и обрушиваясь бесконечным наслаждением.
− Тогда входи, входи ещё... − на мгновение, отрываясь от моих губ, послышался сонным мороком её голос.
Мира лежала поперёк кровати, на моём голом животе и смотрела в потолок. Я лениво гладил её волосы, так щедро расстелившиеся по моему телу и так ласково проскальзывающие сквозь мои пальцы.
− А ещё ты не можешь заниматься любовью, когда тебе этого хочется, − неожиданно вернулась она к нашему последнему разговору. Она подняла одну руку и провела ей вверх по моему животу до самой груди.
− С этим не поспоришь, − намеренно, чтобы вывести её, ожидающую от меня спора, из равновесия, согласился я. Мира немедленно откликнулась, поднимая сначала только голову с моего живота, а потом отодвинулась и оперлась на локти. Волосы её сбросились на одно плечо, и своевольная чёлка легла на правый глаз.
− Как же ты... Как же ты обходился без... этого, когда я лежала в больнице? − спросила она, захваченная решением новой дилеммы, выговаривая свой вопрос как дошкольница в подготовительной группе, стесняясь и ежась от произнесения «некоторых» слов.
Я чуть ли не рассмеялся, но вместо этого лишь слегка улыбнулся, даже с печалью, убирая капризную чёлку ей за ухо.
− Ты, правда, думаешь, что тогда это было то, о чём, я мог думать?
− А о чём ты тогда думал? − она прожигала меня своими глазами, жаждая услышать мой ответ.
− О тебе. Я всегда думаю о тебе, − я закрыл глаза, чтобы попытаться не смотреть на неё, такую прекрасную и такую хрупкую. − Завтра мы возвращаемся домой.
− Послезавтра, − твёрдо сказала Мира, кивая самой себе в тот момент, когда я снова открыл глаза, чтобы смотреть на неё. Она зачем-то загибала пальцы на своих руках. − Мы так и не сходили на свидание, помнишь?
Я кивнул.
− Я никогда не дарил тебе цветов, − в свою очередь вспомнил я то, что мы не делали как обычная влюблённая пара.
− Ты подарил мне целый сад! − запротестовала она. − Целый сад моих любимых цветов. И это не смотря на то, что я тебя бросила.
− Ты меня не бросала, − начал отрицать я, закрыв глаза одной рукой до сгиба локтя. − Я дал тебе время подумать.
− Даа?! − удивилась она, не зная о моих мыслях, витавших в моей голове все последние недели.
− Не даа, а да. Поняла?
− Угу, − согласилась она, поднырнула под мою руку и, кладя голову мне на грудь, прижалась ко мне всем телом. − Давай спать. Завтра нас ждёт чудесное свидание. Первое...
Держась за руки, крепко сцепив пальцы, мы бегом спустились в метро Фридрихштрабе и как незрелые подростки запрыгнули в последний вагон, отправлявшийся неведомо куда. Уселись на жёсткие сиденья и захихикали, ударяясь головами, как закадычные друзья, пальцы не распускали, я положил их к себе на колени и оглядел полупустой вагон. Затем сильно поцеловал Миру в губы, словно проделывал это впервые в жизни. Она захихикала ещё громче, когда я, наконец, оторвался от её сладких губ, напоследок оттянув нижнюю губу себе в рот.
− Парень, тебе надо научиться как следует обращаться со своими губами! − игриво воскликнула она, склоняя голову в бок. − Попрактикуйся со своей сестрой в поцелуях, а то ни одна девушка не согласится ходить с тобой по свиданиям, − приблизив своё лицо к моему так, что щёки наши тёрлись друг о друга, прошептала мне на ушко.
Я подыграл ей, привлекая её ещё ближе к себе, почти усадив к себе на колени:
− А тебя, значит, так сладко целоваться научил брат?
− Только шшш! Никому ни слова, а то за такое баловство его могут отправить за решётку. − И она рассмеялась прямо мне в шею.
− Согласен отправиться туда, если меня посадят в одну камеру с тобой, − закивал я.
− Дурак! − оттягивая мою щёку двумя пальцами и не отклоняя губ от моей шеи, обругала Мира за шутку.
− Куда бы тебе хотелось отправиться на наше первое свидание?
− Умм... А тебе?
− Я уже сказал, − рассмеялся я.
− Влаад!
− Хорошо, хорошо. Думаю нужно посмотреть какие-нибудь достопримечательности германской столицы, раз уж завтра мы её всё равно покинем. Как думаешь? − я посмотрел на сестру сверху вниз, а мой подбородок упёрся в её растрепанную макушку.
− Ну, вообще-то у меня уже была экскурсия по городу. Но если ты хочешь, я могу тебе кое-что показать, − быстро добавила и, оправдываясь и восхищаясь такой возможностью. − Но только то, что я запомнила.
− Не страшно. Мы можем просто погулять по улицам, поесть вредной пищи и сотворить что-нибудь сумасбродное друг с другом.
− Для последнего у нас есть номер в гостинице и огромная кровать в нём! − грозно предостерегла она мой горящий взгляд.
− Развратница! − отбился я, взъерошивая её чёлку и на ходу сочиняя скорый ответ. − Я имел в виду обычные танцы или купание в фонтане. Да! Только это и имел в виду.
Мира одарила меня злобными глазами и процедила сквозь зубы самое страшное оскорбление, которое только и могло сорваться с её потрясающих губ.
− Лжец! − она отвернулась, складывая руки на груди и пыхтя от возмущения.
− Не дуйся, и я признаюсь, что хотел сделать с тобой на самом деле?
− Даже не смей этого произносить! − она выставила вперёд пальчик, который тут же отправился в мой рот, захваченный в плен моими губами. Я закрыл глаза и увлечённо начал посасывать вкусную часть её тела. А Мира безуспешно пыталась вырвать свой палец из сладостного рабства, но как только она принималась дёргать им, я слегка прикусывал его зубами и она, слабо вскрикнув, сдавалась на некоторое время, чтобы чуть позже снова возобновить свои пустые чаяния.
− Прекрати, ну пожалуйста! − хныкала она тихонько. − Люди на нас оборачиваются!
− Они просто завидуют, − подмигнул сестре, ловко пересаживая её к себе на колени.
Мире пришлось обхватить мою шею рукой и прижаться к груди. Она медленно обернулась в сторону престарелой немки в элегантной шляпке наискось и та, поймав взгляд сестры, понимающе ей улыбнулась, поднимая в воздух большой палец.
− Видишь? Я был прав.
− Угу, − сдаваясь, согласилась сестра, снова прильнув к моей шее.
Мира настояла на паре двойных чизбургеров для себя и для меня и приказала захватить с собой ещё и картошки фри в бумажных пакетах. Уже больше двух часов прошли, после нашего тщательного исследования подземных путей Берлина, теперь мы пешком обследовали маленькие и большие улицы этого прекрасного города. Вся окружающая нас красота носила невидимый налёт строгости и стиля, исключая понятие оплошности.
Миру как истинного художника привлекали как раз таки малозаметные детали, как претерпевающий реставрационные работы кафедральный собор, а как прилежный гид она спешила рассказать мне об истории чуть ли не каждого камня Рейхстага. Иногда мы смеялись чересчур шумно, как малые дети, а временами окунались в меланхоличное затишье, идя в обнимку по тротуару, вымощенному красной плиткой.
Мы пообедали своими бургерами прямо по пути к знаменитым Бранденбургским воротам, и Мира очень волновалась, что мы не успеем доесть всё и будем неловко смотреться среди остальных культурных людей. Я только улыбался её детскому опасению, но после того, как стал замечать, как поспешно она расправляется со своим фаст-фудом, то стал смеяться громче и заливистее, чуть ли не сползая по стенке на бордюр. Мира возмущалась молча, так как не могла выговорить и слова с таким набитым ртом. А когда ей наконец-то удалось проглотить остатки своей еды, то она уже была такой весёлой, что поколачивая меня по руке, принялась хохотать громче меня.
Иногда мне срывало крышу и неожиданно становилось просто необходимо поцеловать её немедленно, прямо сейчас и я беспрепятственно проделывал с ней разные штуки. Мы жались к стене какого-то правительственного здания и целовались до первой потери дыхания и строгого покашливания за спиной человека в штатском. Я целовал Миру у витрины детского магазина, не позволяя ей увидеть ряды крохотных одёжек, выстроенных на маленьких манекенах, а ещё возле церкви Мариенкрихе в центре Берлина. Словно это было жизненной необходимостью целовать её возле храма Божьего, наперекор всем заповедям и заветам, в центре европейской столицы, сравнявшей нашу любовь с тяжким преступлением.
− Я люблю тебя, − прошептал я после этого поцелуя, наиболее сладостного и одновременно горше остальных прочих.
Мы прошли ещё чуть-чуть и увидели фонтан Нептуна в окружении трёх богинь − трёх рек: Рейном с рыбацкой сетью и лозой винограда, Вислой с поленом, и Эльбой с колосьями и фруктами. Мира призналась, что ей очень понравился этот фонтан и она уже не в первый раз окольными путями, но забродит сюда. В этот момент она подняла на меня свои чистые карие глаза, и я увидел в них знакомую боль, её признание было неполным, не до конца выговоренным, но оно скрывалось в её взгляде и я услышал то же самое, что слышала она, приходя к этому фонтану.
Этот античный бог морей, возвышающийся на трёх ступенях в гигантской раковине посредине чаши фонтана всем без исключения наблюдателям, внушал могущество водной стихии, бьющие струи воды, извергающиеся из пастей обитателей моря, отождествляли ревущую и бушующую свою обитель, но Мира слышала и видела совсем другое. Окружающие Нептуна в центре фонтана жизнерадостные фигурки детей, несомненно, напоминали ей собственное не рожденное дитя, а шум исторгающихся струй, их смелое журчание сливалось у неё с детским плачем, первым криком её ребёнка, которого она никогда не услышит.
− Уйдём отсюда? − осторожно прошу, приобнимая дрожащую малышку.
− Да, сейчас, − соглашается она сразу, но не спешит сходить с места.
Через пару минут мне всё-таки удаётся увести её от прекрасного и навевающего на сестру спокойную грусть фонтана, и мы тихим шагом уходим в свою гостиницу.
Утром следующего дня отъезда нас разбудили звуки печального рояля «Мелодия сердца» бессмертного Моцарта. Мира надолго задержалась у окна, разглядывая согбенную над инструментом фигуру музыканта, но, так и не увидев таинственного роялиста, ушла в ванную, из которой после, коротко раздавались хриплый кашель и шум воды.
Максим летел одним с нами рейсом, в то время как его сестра Инга решила ещё задержаться в Германии улаживать «прочие аспекты художественного искусства». Мы не разговаривали с моим бывшим заместителем, но часто обменивались одинаково яростными взглядами. Причину ярости своего вице-президента списать на обиду за нанесение побоев было глупо, именно поэтому я и не делал таких поспешных выводов. И не смотря на частые отлучки Миры в туалет за время полёта в один час и пятьдесят минут и бессменный её ответ, включающий в себя фразу «Всё в порядке», на мой вопрос о её самочувствии, мы открыто держались за руки и на соседних сиденьях сидели с повёрнутыми друг на друга головами, наслаждаясь последними минутами откровенности наших взглядов.
В аэропорту мы с Максимом переглянулись, и я понял настоящую причину его скрытого гнева: он знал. Про нас с Мирой.
И поравнявшись с нами после выдачи багажа, он уже не отставал от Миры ни на шаг, сделавшись её мнимым защитником от брата-извращенца. Я ухмыльнулся не его действиям, но стойкому молчанию и заметил в толпе встречающих − родителей и Лизу с Анатолием. Мира радостно вскрикнула, и замахала свободными руками, подзывая их ближе к нам, я переключил всё внимание на свою семью, оставляя позади пока ещё не уволенного заместителя, требующего от меня компенсации и долгого мужского разговора.
Мои глаза смотрели то на улыбающихся родителей, то на улыбающуюся Миру, а расстояние между ними и мной стремительно увеличивалось, реальность поворачивала свою призму ко мне спиной, и я уловил только, как лучащееся радостью от встречи с родителями лицо любимой сестры искажается маской полного и абсолютного безразличия: она теряет сознание. А я успеваю поймать только медленно опадающее её тело в беспомощные руки, завывая от нового отчаяния.
ВЫ ЧИТАЕТЕ
Останови моё безумие
Romance...Ноги сами привели меня к её комнате, уже очень давно я не делал этого, не приходил к ней, когда она засыпала, но сегодня я не смог сдержаться, не смог воспротивиться желанию увидеть её ещё раз. Она была так прекрасна в этом платье, меня до сих по...