Останови моё безумие

Глава 53

МИ­РА.

Я плот­нее ку­та­юсь в ме­ховую на­кид­ку и ста­ра­юсь ды­шать раз­ме­рен­нее. Фу­нику­лёр нес­пешно не­сет ме­ня ввысь и, тем не ме­нее, у ме­ня на этот раз не воз­ни­ка­ет пь­яно­го ощу­щения по­лета, в оди­ночес­тве это все­го-нав­се­го ис­кусс­твен­ное чувс­тво па­дения, нап­рочь ли­шён­ное сво­ей пре­лес­ти, по­казы­ва­ясь те­бе неп­ригляд­ной сво­ей сто­роной − не­нас­то­яще­го.

Ка­бина ка­жет­ся мне ог­ромной и пус­той и тем ос­трее чувс­тво мо­его оди­ночес­тва, по­тому что оно доб­ро­воль­ное. Не знаю, как дол­го прод­лится моя спон­танная про­гул­ка, тем бо­лее единс­твен­ная и... пос­ледняя, но я по-нас­то­яще­му нуж­да­лась в этом крат­ковре­мен­ном у­еди­нении. За неп­ро­ница­емым стек­лом ка­бины фу­нику­лера проп­лы­ва­ет зас­тывший в бе­лос­нежной не­под­вижнос­ти зим­ний пей­заж не­поко­леби­мых зем­ным ус­то­ям ве­личес­твен­ных гор.

Про­фес­сор Гра­бов­ский под­робно объ­яс­нил мне сло­жив­шу­юся си­ту­ацию: у ме­ня очень ма­ло шан­сов дож­дать­ся до­нора, под­хо­дяще­го мне по груп­пе кро­ви, по­это­му я дол­жна ре­шить­ся на опе­рацию сей­час, ког­да ро­дите­ли во­сем­надца­тилет­ней Аман­ды го­товы под­пи­сать сог­ла­сие на от­клю­чение сво­ей до­чери от ап­па­рата ис­кусс­твен­ной вен­ти­ляции лёг­ких.

− Она иде­аль­но под­хо­дит вам в ка­чес­тве до­нора сер­дца по всем по­каза­телям, за ис­клю­чени­ем груп­пы кро­ви, у уми­ра­ющей (как и ме­ня) де­вуш­ки она пер­вая. У неё име­ет­ся кар­точка до­нора, по­это­му ро­дите­ли не бу­дут воз­ра­жать про­тив пе­ресад­ки. Эта хо­рошая воз­можность, − не­од­нократ­но пов­то­рил он, боль­ше ос­та­нав­ли­ва­ясь взгля­дом на бра­те, чем встре­ча­ясь гла­зами со мной. Ви­димо во­ля к мо­ей жиз­ни в гла­зах бра­та от­ра­жалась силь­нее, чем в мо­их собс­твен­ных.

Я от­во­рачи­ва­юсь к ок­ну, сно­ва об­ду­мывая пред­став­ший пе­редо мной вы­бор. Я не бо­юсь, ес­ли вдруг ру­ка хи­рур­га дрог­нет или прог­но­зы вра­чей не оп­равда­ют­ся и сер­дце не по­дой­дёт мне единс­твен­но из-за этой ма­лень­кой за­мин­ки с груп­пой кро­ви. Я бо­юсь то­го, что знаю о Вла­де. О мо­ём бра­те, ко­торый од­нажды поп­ро­сил ме­ня ос­та­новить это бе­зумие меж­ду на­ми, а я не пос­лу­шалась его тог­да. Я ошиб­лась. Жес­то­ко ошиб­лась.


− По­холо­дало, − встре­ча­ет ме­ня го­лос бра­та, он зву­чит ров­но, без над­трес­ну­той, сры­ва­ющей­ся с ок­та­вы но­ты, как и у ме­ня, ес­ли вдруг я по­пыта­юсь от­ве­тить, по­это­му я лишь по­сылаю ему свою улыб­ку.

Мы мол­ча бре­дём до до­ма, я впе­реди, Влад чуть по­зади ме­ня. Мне не­лов­ко от то­го, что я не мо­гу ви­деть его глаз в этот мо­мент, тог­да как он бес­пре­пятс­твен­но сле­дит за мо­ей спи­ной. Я де­лаю мел­кие ша­ги, ста­ра­ясь ид­ти мед­леннее, что­бы от­да­лить мо­мент приз­на­ния, час ко­торо­го нас­тал для ме­ня, где-то внут­ри приш­ло осоз­на­ние, что я го­това, а мо­жет это прос­то уве­рен­ность в том, что боль­ше не пред­ста­вит­ся воз­можнос­ти, по­ведать ему о мо­ей ма­лень­кой тай­не.

Но от­во­ряя вход­ную дверь клю­чом, и впус­кая ме­ня в на­топ­ленный бре­вен­ча­тый дом, брат ис­клю­ча­ет вся­кую воз­можность раз­го­вора, он бес­слов­но от­во­дит ме­ня в ван­ную ком­на­ту, от­кры­ва­ет вен­тиль и за­пол­ня­ет ван­ну го­рячей во­дой, ком­на­та мгно­вен­но оку­тыва­ет­ся в у­ют­ные объ­ятия па­ра. Я не от­ры­ва­ясь сле­жу за ним и его дей­стви­ями нах­му­рен­ным взгля­дом, си­лясь за­дать хоть ка­кую-ни­будь, пусть и ни­чего не зна­чащую ме­лочь, но в гор­ле об­ра­зовал­ся нед­вижный ком, точ­но снеж­ные глы­бы на вер­хушках гор, вы­сящих­ся за на­шими ок­на­ми.

Влад раз­ли­ва­ет нес­коль­ко ка­пель эфир­но­го мас­ла в во­ду, до­бав­ля­ет пе­ны и на­конец, обо­рачи­ва­ет­ся ко мне. Я как ма­лень­кий не­ради­вый ре­бёнок стою, зас­тыв в ожи­дании и брат мол­ча­ливо и без уп­рё­ка, са­мос­то­ятель­но при­нима­ет­ся раз­де­вать ме­ня для при­нятия вод­ных про­цедур. Его гла­за сос­ре­дото­чен­но из­бе­га­ют мо­его не­от­ступ­но­го взгля­да, а я прос­то за­поми­наю его ли­цо, эти твёр­дые бе­зуп­речные чер­ты.

Ме­ня по­шаты­ва­ет от собс­твен­ной бес­по­мощ­ности, но я стой­ко пе­рено­шу пыт­ку выс­во­бож­де­ния из одеж­ды, не обе­ща­ющую за­кон­чить­ся не­уто­лимой и об­жи­га­ющей страстью, а прос­тым при­няти­ем го­рячей ван­ны.

Вот она я, об­на­жён­ная и дро­жащая взи­раю на сво­его бра­та, в гла­зах ко­торо­го от­сутс­тву­ют приз­на­ки по­хоти, толь­ко яр­кие вспо­лохи неж­ности, за­боты и лас­ки. Как у вся­кого пре­дуп­ре­дитель­но­го бра­та, но не воз­люблен­но­го.

− Я хо­чу, что­бы ты ос­тался со мной, здесь, − дер­зко за­яв­ляю я, про­дол­жая свер­лить его взгля­дом, тер­пе­ливо до­жида­ясь встре­чи с его гла­зами.

− Ис­клю­чено, − от­ри­цатель­но ка­ча­ет го­ловой и на­чина­ет со­бирать с по­ла мои сбро­сан­ные ве­щи.

− Влад? − ис­торгаю из се­бя ужас.

− Ты за­мёр­зла, Ми­ра. Те­бе нуж­но при­нять ван­ну и сог­реть­ся, по­это­му за­лезай в во­ду, и пос­ко­рее. − Влад не­воз­му­тимо об­хо­дит ме­ня, на­мере­ва­ясь по­кинуть злос­час­тную ван­ную, в ко­торой ме­ня от­вер­гли, как жен­щи­ну, но по­забо­тились как о сес­тре.

− Я ни­куда не по­лезу, ес­ли ты от­ка­зыва­ешь­ся быть ря­дом со мной, − ка­тего­рич­но ус­пе­ваю вы­палить на од­ном ды­хании. Не весть ка­кая ро­ковая жен­щи­на.

Влад зас­ты­ва­ет в по­луша­ге от две­ри, его ру­ка мед­ленно от­пуска­ет двер­ную руч­ку, а ку­лак, сжи­ма­ющий мои ве­щи раз­жи­ма­ет­ся, сно­ва выб­ра­сывая всю одеж­ду на пол, но он по-преж­не­му не по­вора­чива­ет­ся ко мне, а прос­то опи­ра­ет­ся лбом об эту дверь, за ко­торую ему так и не уда­лось выр­вать­ся.

− Я не же­лез­ный, Ми­ра. Я не ан­гел и не свя­той, − раз­ме­рен­но вы­гова­ривая сло­ва, пре­дос­те­рега­ет он, дер­жась от ме­ня на рас­сто­янии, в нап­ря­жении и рас­те­рян­ности.

Я от­ве­чаю ему единс­твен­ным сло­вом, ко­торое пом­ню:

− Ос­тань­ся...

− Не мо­гу... − рь­яно ка­чая го­ловой в тон мне хри­пит он, слов­но уго­вари­ва­ет се­бя. − Не мо­гу. Я не­ос­мотри­тель­но ка­са­юсь его об­на­жён­ной шеи, единс­твен­но­го учас­тка ко­жи нас­толь­ко же у­яз­ви­мого, как и вся я. Влад вздра­гива­ет, но дер­жится на пос­ледних се­кун­дах, а я дви­гаю ру­ку вы­ше, за­пус­кая паль­цы в гус­тые во­лосы, са­ма прид­ви­га­юсь бли­же, иг­но­рируя зо­вущую теп­ло­ту во­ды и плот­ных рук па­ра, под­сту­па­ющих к ло­дыж­кам. Моё вздра­гива­ющее от хо­лода те­ло при­жима­ет­ся к его влаж­ной одеж­де, не ощу­щая сог­ре­ва­юще­го теп­ла его ко­жи и го­ряче­го ды­хания, но всё рав­но ме­ня слиш­ком жжёт вот так, а не как ина­че.

− Ты сог­ла­сишь­ся на опе­рацию? − вы­дыха­ет он, ка­жет­ся, что он бес­по­ко­ит­ся об опе­рации по пе­ресад­ке мне до­нор­ско­го сер­дца го­раз­до ча­ще, чем я, а мо­жет прос­то ни­ког­да и не прек­ра­ща­ет об этом ду­мать.

− Ты ос­та­нешь­ся? − не уни­ма­юсь я.

− Бо­же, Ми­ра! − вскри­кива­ет он воз­му­щён­но, и обо­рачи­ва­ет­ся.

− Ос­та­нешь­ся? − пов­то­ряю я, гля­дя ему в ли­цо, про­никая вглубь его на­сыщен­ных шо­колад­ных глаз.

Он не ух­мы­ля­ет­ся и не сме­ёт­ся, как про­делы­вал это со мной ты­сячу и один раз, его гу­бы не дро­жат в улыб­ке, на­обо­рот, они сжа­ты в сплош­ную алую ли­нию, и рас­черчи­ва­ют его кра­сивое ли­цо над­вое, а гла­за серь­ёз­ны и опас­ны. Я иг­раю с ог­нём, спря­тан­ным в их не­опоз­нанной глу­бине.

Но он при­каса­ет­ся к мо­ему ли­цу, мои щё­ки пла­мене­ют под эти­ми ще­кочу­щими, ед­ва прит­ра­гива­ющи­мися к мо­им ще­кам паль­ца­ми его боль­ших и силь­ных рук. Я зак­ры­ваю гла­за от нас­лажде­ния и мыс­ленно про­шу не ос­та­нав­ли­вать­ся, слег­ка рас­кры­вая гу­бы.

Мед­ленные и лас­ко­вые ру­ки про­дол­жа­ют свой путь, не за­дер­жи­ва­ясь на мо­их зар­девших ще­ках, и не­тороп­ли­во ка­са­ют­ся сом­кну­тых век, из­ги­ба пе­рено­сицы, опус­ка­ют­ся к по­лурас­кры­тым гу­бам, за­дер­жи­ва­ют­ся, за­мед­ля­ют­ся ещё боль­ше. Боль­шие паль­цы Вла­да сма­чива­ют мои го­рящие по­ловин­ки губ мо­ей собс­твен­ной слю­ной, струй­кой вы­тека­ющей из угол­ка и я всхли­пываю. Он об­хва­тыва­ет мою шею обе­ими ру­ками, пе­рек­ры­вая воз­дух, ощу­щая, как тре­пыха­ет­ся ма­лень­кая жил­ка в клет­ке его паль­цев, вздра­гива­ет и про­дол­жа­ет без­мол­вное странс­твие по мо­ему те­лу. Мои пле­чи сжи­ма­ют­ся, ког­да ру­ки опус­ка­ют­ся на два выс­ту­па, а паль­цы про­вали­ва­ют­ся в две ям­ки. Я сты­жусь сво­ей чрез­мерной ху­добы и те­перь, уже по­забыв о не­дав­них моль­бах, не­ожи­дан­но на­чинаю вы­рывать­ся из ис­сле­ду­ющих ме­ня рук, ши­роко рас­па­хивая гла­за с оче­ред­ной, толь­ко уже не­мой прось­бой раз­ре­шить спря­тать­ся в ме­нее тре­бова­тель­ной во­де.

− Тшш, − раз­да­ёт­ся его бо­лез­ненный шё­пот у моч­ки мо­его уха и вот я уже при­жата к его сталь­но­му тор­су и це­ликом взя­та в плен его объ­ятий. − Ты хо­тела, что­бы я ос­тался, − уп­ре­ка­ет ме­ня, нак­репко впе­чаты­вая моё ли­цо в свою грудь.

Его гу­бы, про­шелес­тев в ухо сло­ва, прос­каль­зы­ва­ют внутрь, вы­рывая стон из ме­ня, и я де­лаю пос­ледний ры­вок, что­бы вы­путать­ся.

− Тшш, − пов­то­ря­ет он, и я об­мя­каю, по­дава­ясь впе­рёд и об­хва­тывая Вла­да обе­ими ру­ками, а он об­ни­ма­ет ме­ня ещё креп­че, хо­тя это и ка­жет­ся уже не­воз­можным, под­ни­ма­ет на ру­ки, заг­ля­дыва­ет в гла­за со смеш­ли­вой улыб­кой, за ко­торой пря­чет все свои не­выс­ка­зан­ные и ни­ког­да не гро­зящие быть по­ведан­ны­ми мне стра­хи.

− Пой­дём? − и я ки­ваю, чувс­твуя, как го­рячая по­вер­хность во­ды, слов­но раз­верзы­ва­ет­ся по­до мной, при­нимая ме­ня в свои ма­терин­ские объ­ятия, обе­щая же­лан­ный при­ют и теп­ло. Я улы­ба­юсь и прик­ры­ваю гла­за, про­тяги­вая од­ну ру­ку че­рез бор­тик навс­тре­чу ру­ке Вла­да.

Он вы­пол­нил мою прось­бу и ос­тался со мной, толь­ко не поз­во­лил се­бе спус­тить­ся в во­ду вмес­те, а на моль­бу в гла­зах от­ве­тил сво­ей, встреч­ной без­глас­ной моль­бой.

Пос­ле по­луча­са ку­пания ме­ня ста­ратель­но за­вора­чива­ют в мах­ро­вое по­лотен­це, а за­тем от­но­сят на ру­ках в кро­вать, на этот раз, не из­бе­жав учас­ти лечь ря­дом со мной.

Я по­доз­ре­вала, что Влад чувс­тво­вал се­бя зна­читель­но уве­рен­нее, ког­да при­жимал к сво­ей гру­ди мою спи­ну, не ис­пы­тывая ис­ку­шения мо­их глаз, по­это­му я при­мос­ти­лась в из­люблен­ной для не­го по­зе, об­ня­ла се­бя его ру­ками, ут­кнув­шись ма­куш­кой в квад­ратный под­бо­родок бра­та.

− Не спи, мы бу­дем раз­го­вари­вать, − пре­дуп­ре­дила я ти­хим мы­шиным го­лосом, от­че­го удос­то­илась лёг­ко­го по­целуя в за­тылок.

− Хо­рошо, − про­шеп­тал го­лос в мо­их во­лосах.

− Ты ни­ког­да не спра­шива­ешь ме­ня, ког­да имен­но я по­няла, что люб­лю те­бя, ни­ког­да не про­сишь, что­бы я про­из­но­сила те­бе слов люб­ви, − на­чала я, тя­жело сгла­тывая.

− Не на­до, ма­лыш­ка, − про­сит он. − Я знаю, что лю­бишь, и это­го дос­та­точ­но. К то­му же ты го­воришь, го­воришь, что лю­бишь не толь­ко тре­мя сло­вами, из­бран­ны­ми людь­ми для это­го приз­на­ния.

Я хи­хикаю его прос­тран­ным ре­чам и под­ви­га­юсь ни­же, что­бы у ме­ня бы­ла воз­можность обо­рачи­вать­ся на­зад и заг­ля­дывать в его ум­ные гла­за вре­мя от вре­мени.

− Хо­рошо. Тог­да я рас­ска­жу те­бе сказ­ку?

− Да. Бы­ло бы здо­рово, − ис­крен­не ре­аги­ру­ет он, от­бра­сывая во­лосы с мо­ей шеи и впи­ва­ясь в неё не­надол­го с чувс­твен­ным по­целу­ем, от­вле­ка­ющим и бу­дора­жащим.

− С ус­ло­ви­ем, что ты не ус­нёшь на се­реди­не рас­ска­за.

− До­гово­рились, − на ав­то­мате сог­ла­ша­ет­ся Влад, не от­ры­ва­ясь гу­бами от ув­ле­чён­но­го за­нятия. Но ког­да я про­чищаю гор­ло, что­бы на­чать свою ис­то­рию и что­бы влаж­ные гу­бы не сби­вали ме­ня с сос­ре­дото­чия мыс­лей, он бла­гого­вей­но воз­вра­ща­ет мои во­лосы на преж­нее их мес­то и го­товит­ся к прос­лу­шива­нию мо­ей сказ­ки.

− Жи­ла-бы­ла на этом све­те, на том же са­мом, где жи­вёшь и ты, Влад, де­воч­ка-под­росток с дву­мя смеш­ны­ми ко­сич­ка­ми. Не­ук­лю­жей, уг­ло­ватой и нек­ра­сивой бы­ла та де­воч­ка. И не бы­ло у неё дру­зей или под­руг. Все ро­вес­ни­ки сто­рони­лись бед­няжку, ро­дите­ли их не раз­ре­шали с ней иг­рать. А де­воч­ка бы­ла сов­сем обыч­ная, та­кая же обыч­ная, как и все ос­таль­ные де­ти. Толь­ко зна­ла она уже тог­да, по­чему иг­рать дру­гим де­тям с ней зап­ре­щено, по­чему нель­зя им впу­тывать её в свои бе­зобид­ные, но опас­ные для неё ша­лос­ти. Зна­ла, что сер­дце её − хрус­таль­ное.

Влад вздрог­нул при пос­ледней фра­зе из мо­его рас­ска­за, а паль­цы его су­дорож­но сжа­лись на об­хва­те мо­ей та­лии, но я про­дол­жи­ла без за­пин­ки.

− Она пы­талась най­ти для се­бя но­вые иг­ры, что­бы ску­ка, час­то се­лив­ша­яся в её ма­лень­ком сер­дечке, не уме­щалась боль­ше в её стек­лянном со­суде. И по­дарен­ный па­пой аль­бом для ри­сова­ния с прос­ты­ми, с пер­вы­ми ак­ва­рель­ны­ми крас­ка­ми пол­ностью из­ме­нил мир рас­ту­щей ма­лыш­ки. Сна­чала она ри­сова­ла ок­ру­жа­ющее: за­ливис­то сме­ющих­ся на по­ляне де­тей или не­умол­ка­юще­го пса на зад­нем дво­ре, от­ца, вы­руба­юще­го дро­ва на дол­гую зи­му и мать за сквор­ча­щей ско­воро­дой, сес­тру в упо­ении оче­ред­ным рас­ска­зом из стар­шей шко­лы, раз­ма­хива­ющую ру­ками в не­обыч­ных для де­воч­ки жес­тах.

А по­том поп­ро­силась в ри­соваль­ный кру­жок при шко­ле, ко­торую она не по­сеща­ла из-за дра­гоцен­но­го сер­дечка в сво­ей гру­ди, бес­цель­но ме­чуще­гося в око­вах рё­бер. Отец с ма­терью со­веща­лись три дня, скло­ня­ясь к от­ри­цатель­но­му от­ве­ту, и де­воч­ка сов­сем сник­ла, вы­нуж­денная от­ка­зать­ся и от та­кой ма­лень­кой не­ожи­дан­но во­шед­шей в её жизнь ра­дос­ти. Но, то ли пе­чаль в гла­зах до­чери, то ли сер­дце, в эти дни осо­бен­но заг­ро­мыхав­шее в её гру­ди дос­ту­чались до слу­ха её ро­дите­лей: они сог­ла­сились. И нес­мышле­ная де­ревен­ская жи­тель­ни­ца, в ко­торую она про­рас­та­ла из ма­лень­кой де­воч­ки, зам­кну­тая и не­раз­го­вор­чи­вая за­вела се­бе луч­ших со­бесед­ни­ков − собс­твен­ные кар­ти­ны, ко­торые кро­ме неё, та­ковы­ми ник­то не счи­тал. Прес­та­релая учи­тель­ни­ца по ри­сова­нию снис­хо­дитель­но улы­балась ди­кому цвет­ку и пог­ла­жива­ла её по ту­го стя­нутым ко­сам, но воз­держи­валась от не­нуж­ной пох­ва­лы, по­тому как у ро­дите­лей де­воч­ки всё рав­но не наш­лось бы де­нег, что­бы от­пра­вить ма­лыш­ку учить­ся в го­род. Тем бо­лее ни к че­му об­на­дёжи­вать боль­но­го ре­бён­ка.

Так и про­ходи­ли дни ди­кого цвет­ка: на прос­то­ре по­лян, на бе­регу сво­еволь­ной реч­ки, или в сте­нах. Их бы­ло мно­го: сте­ны род­но­го до­ма, опе­ка­ющие её с мла­ден­чес­тва, сте­ны ма­лень­кой прис­трой­ки у млад­шей шко­лы, ко­торые она по­сеща­ла на вре­мя за­нятий ри­сова­ни­ем, и вы­сокие хо­лод­ные сте­ны боль­ни­цы, ча­ще дру­гих мель­кав­шие пе­ред мыс­ленным взо­ром но, ни ра­зу не за­печат­лённые на жи­вых кар­ти­нах юной ху­дож­ни­цы.

Меж­ду тем она взрос­ле­ла, − вздох­ну­ла я, про­дол­жая свой рас­сказ. Не за­мечая ре­ак­ции бра­та, со сто­роны мож­но бы­ло по­думать, что он ус­нул под ти­хий шё­пот сво­ей сес­тры. Но я зна­ла, да­же не заг­ля­дывая в его гла­за, что они ши­роко рас­кры­ты и вни­ма­ют мо­ему го­лосу так же, как ес­ли бы и они уме­ли слу­шать.

− Сес­тра де­воч­ки ус­пешно окон­чи­ла шко­лу и у­еха­ла учить­ся в го­род, а три­над­ца­тилет­няя ма­лыш­ка ос­та­лась в род­ном се­ле на по­пече­нии ро­дите­лей, смут­но и не­дос­ти­жимо меч­тая ког­да-ни­будь пос­ле­довать при­меру стар­шей сес­тры. Но про­ходи­ли дни, а ни­чего в жиз­ни де­воч­ки не ме­нялось, толь­ко кар­ти­ны ста­ли про­за­ич­нее ли­ша­ясь их пер­вой воз­вы­шен­ности с изоб­ра­жени­ем лю­дей с ли­цами, те­перь де­воч­ка ри­сова­ла ис­клю­читель­но при­роду и жи­вот­ных, из­редка удос­та­ивая при­виле­гии быть воп­ло­щён­ны­ми на хол­сте нет­ленной кистью нез­на­ком­цев. В пят­надцать, де­воч­ка бы­ла ху­день­кой и нес­трой­ной, но­сила всё те же ко­сич­ки и ко­силась на «под­руг» по воз­расту с рас­пу­щен­ны­ми по пле­чи во­лоса­ми и ко­ротень­ки­ми плать­ица­ми. Её ужас­но до­саж­да­ли под­ве­дён­ные их гла­за, и нак­ра­шен­ные гу­бы − та­кое из­де­ватель­ство над лю­бимы­ми для неё крас­ка­ми она не мог­ла вы­нес­ти с от­кры­тыми гла­зами. Но доб­рая ма­ма, единс­твен­ная слу­шатель­ни­ца ди­кого цвет­ка, при­вык­ше­го к мол­ча­нию ок­ру­жа­ющих, объ­яс­ни­ла «ещё ма­лень­кой» до­чери, что у «тех де­вочек» та­кой слож­ный воз­раст, в ко­тором хо­чет­ся быть кра­сивы­ми для ок­ру­жа­ющих. Осек­лась ма­ма на пос­леднем сло­ве и нег­лу­пая дочь до­гада­лась, что мать не хо­тела го­ворить сво­ей ма­лыш­ке о маль­чи­ках.

Ди­кий цве­ток боль­ше не расс­пра­шивал мать о та­ких пус­тя­ках и не ве­дал, что су­щес­тву­ет на этом све­те, том, в ко­тором жи­вешь и ты, Влад, та­кое прон­зи­тель­ное и неж­ное чувс­тво, как лю­бовь. А в на­писан­ное в кни­гах де­воч­ка не ве­рила. Она ви­дела, как кра­сива бы­ла её сес­тра, те­перь ред­ко на­вещав­шая сво­их ро­дите­лей и сес­трён­ку, ви­дела, как мно­го пар­ней из де­рев­ни тол­пи­лось у их две­рей в те ве­чера, ког­да всё се­ло гре­мело но­востью, что её сес­тра вер­ну­лась из го­рода на ка­нику­лы. Но ни ра­зу не ри­сова­ла ни свою кра­сивую сес­тру, ни сим­па­тич­ных маль­чи­шек, сло­няв­шихся без де­ла вок­руг её сес­тры, и ко­их она счи­тала не­отё­сан­ны­ми и глу­пыми.

Имен­но в то вре­мя отец её у­ехал не­надол­го в ко­ман­ди­ров­ку в да­лёкую сто­лицу, в ко­торую де­воч­ка с хрус­таль­ным сер­дечком не меч­та­ла по­видать хоть од­нажды, да­же в быс­тро рас­се­ива­ющих­ся снах. И бы­ло ей так грус­тно от это­го, что сов­сем она ста­ла без­ра­дос­тной, но хан­дри­ла, мол­ча и бе­зуко­риз­ненно, за­та­ив в се­бе воз­раста­ющую ти­шину сво­ей ду­ши, ко­торой не с кем бы­ло по­делить­ся.

Отец ско­ро вер­нулся, но зас­тал ма­лень­кую дочь в боль­ни­це, же­ну бе­зутеш­но пла­чущей, а стар­шую сес­трич­ку ди­кого цвет­ка про­ез­дом про­веды­ва­ющей боль­ную сес­трён­ку и за­пыхав­шу­юся в до­маш­них де­лах мать. Пос­ле нес­коль­ких но­чей де­журс­тва око­ло рас­трё­пан­ной доч­ки в го­род­ской кли­нике, все род­ные нем­но­го приш­ли в се­бя и по­ус­по­ко­ились, воз­вра­ща­ясь к преж­не­му раз­ме­рен­но­му об­ра­зу жиз­ни, до­веряя боль­ную по­пече­нию доб­ро­совес­тных вра­чей. Толь­ко отец де­воч­ки хо­дил сам не свой, то ли от во­зоб­но­вив­шей­ся бо­лез­ни до­чери, то ли пе­чали­ла его не­ведо­мая по­ка ди­кому цвет­ку встре­ча в за­об­лачной сто­лице. − Всхлип, и ру­ка неж­но по­ко­яща­яся на мо­ём жи­воте, ак­ку­рат­но сти­ра­ет рас­пу­щен­ные слё­зы, раз­ма­зывая вла­гу по мо­им ще­кам. Я не ос­та­нав­ли­ва­юсь, про­дол­жаю, за­воро­жен­ная собс­твен­ным го­лосом и вни­мани­ем без­мол­вно­го слу­шате­ля.

− Дни по­теп­ле­ли, сол­нце с ми­лосер­ди­ем вер­ну­ло в хи­лое те­ло де­воч­ки си­лы и тог­да её от­пусти­ли до­мой. Ща­дя хрус­таль­ное сер­дце доч­ки, от неё ута­или свои нев­зго­ды сми­рен­ные ро­дите­ли, а за­гос­тивша­яся сес­тра об­ха­жива­ла бед­няжку со всех сто­рон, от­ка­зыва­ясь ид­ти гу­лять се­реб­ря­ными де­ревен­ски­ми но­чами. Те­перь она час­то рас­ска­зыва­ла при­тих­шей го­лов­ке, по­ко­ящей­ся на пе­ровой по­душ­ке сре­ди сво­их двух ко­сичек о кра­сивом сту­ден­те с фи­лоло­гичес­ко­го фа­куль­те­та, де­ла­юще­го ей тон­кие ком­пли­мен­ты и за­дари­ва­юще­го её до­роги­ми без­де­луш­ка­ми, ко­торые её ро­дите­лям в жизнь не ку­пить на го­довую зар­пла­ту. И всег­да без­различ­ная к та­ким рас­ска­зам сес­трён­ка про­ника­лась под­линным ин­те­ресом к не­из­вес­тно­му пок­лонни­ку сво­ей стар­шей сес­тры. По­тому как та бе­зого­вороч­но от­ка­зыва­лась по­казы­вать его фо­тог­ра­фию: вна­чале из прос­той вред­ности, от­кла­дывая на по­том за­оч­ное зна­комс­тво, а за­тем и вов­се за­явив, что единс­твен­ное фо­то ос­та­лось ле­жалой зак­ладкой в ка­кой-то книж­ке в её ком­на­те ин­сти­тут­ско­го об­ще­жития.

Де­воч­ка сми­рилась и за­была, сно­ва пре­дава­ясь лю­бимой при­роде, ко­торую так лю­бов­но пе­рево­дила сво­ими крас­ка­ми на холст. За­была, по­ка сес­тра сно­ва не у­еха­ла в го­род, а ро­дите­ли не оку­нулись в пов­седнев­ность, по­забыв о не­дав­ней нап­ря­жён­ности в до­ме. За­была, по­ка не нат­кну­лась на ле­жалую зак­ладку од­ной из книг книж­но­го шка­фа в их гос­ти­ной − чёр­но-бе­лую фо­тог­ра­фию кра­сиво­го мо­лодо­го че­лове­ка в стро­гом кос­тю­ме с гал­сту­ком.

Ду­шев­ный по­рыв или так под­ска­зало её пре­датель­ское хрус­таль­ное сер­дечко, но она заб­ра­ла фо­тог­ра­фию из кни­ги и спря­тала её под сво­ей вер­ной дет­ским сле­зам по­душ­кой. Под пок­ро­вом тёп­лой но­чи, под ти­хое ще­бета­ние птиц и ред­кий лай пса на зад­нем дво­ре, она вновь дос­та­ла чёр­но-бе­лый сни­мок и вспом­ни­ла все дос­то­инс­тва «муж­чи­ны», так серь­ёз­но и так прон­зи­тель­но гля­дяще­го на неё с фо­тог­ра­фии. Он ка­зал­ся ей взрос­лым, ужас­но взрос­лым, для пят­надца­тилет­ней де­воч­ки, а гла­за его та­кие грус­тные и та­кие пра­виль­ные толь­ко убеж­да­ли её в этом мне­нии. Она лю­бова­лась пра­виль­ны­ми чер­та­ми его ли­ца каж­дую сле­ду­ющую ночь, в гру­ди её пос­те­пен­но рас­цве­тала при­ят­ная теп­ло­та и влюб­лённость к приз­рачно­му ге­рою, с ко­торым бы­ла зна­кома её счас­тли­вая сес­тра. Но чувс­твам сво­им она не да­вала наз­ва­ния, не за­думы­валась и о том, что этот бе­зымян­ный принц ког­да-ни­будь пе­рес­ту­пит по­рог её до­ма под ру­ку с её сес­трой и тог­да...

Ох, как же ми­лая де­воч­ка бы­ла глу­па!

Но мыс­ли-тю­рем­щи­ки сте­рег­ли её под­рос­тко­вые меч­ты, не да­вая ей сту­пить и ша­гу без прес­ле­довав­ше­го по пя­там об­ра­за мо­лодо­го че­лове­ка с чёр­но-бе­лой фо­тог­ра­фии. Она да­же не зна­ла ис­тинно­го цве­та его ча­ру­ющих глаз, не пред­став­ля­ла, ка­кие на ощупь ме­реща­щи­еся шёл­ко­выми, его тём­ные во­лосы. Ей бы­ло все­го лишь пят­надцать лет, и она не мыс­ли­ла о не­зем­ной люб­ви, но об­ре­ла без­звуч­но­го со­бесед­ни­ка, слу­шате­ля, со­юз­ни­ка.

И слов­но бы он мог её уви­деть и осу­дить за не­оп­рятность, она ста­ла тща­тель­ней сле­дить за сво­ими по­ношен­ны­ми плать­ица­ми и прос­тень­ки­ми джин­са­ми и хлоп­ко­выми коф­точка­ми. А днём воз­ле реч­ки, ког­да по­луден­ное сол­нце об­жи­га­ющи­ми сво­ими лу­чами от­го­няло от не скры­той прох­ладной тенью во­ды лю­бопыт­ные гла­за маль­чи­шек-ро­вес­ни­ков и де­вушек-за­вис­тниц, она рас­пле­тала свои длин­ные ко­сы и дол­го-дол­го смот­ре­ла в ти­хую рябь сво­его от­ра­жения.

Мно­го раз её ру­ки про­сились на­рисо­вать не­осоз­нанно по­любив­ше­еся ли­цо, но она про­низы­валась стра­хом и не­доб­рым пред­чувс­тви­ем, прек­ра­щая ри­сунок, так и не на­чав его. Сколь­ко бе­лос­нежных лис­тов унес­ла с со­бою ре­ка − мо­за­ику бе­зуп­речно­го ли­ца не­из­вес­тно­го ге­роя взрос­ле­ющей де­воч­ки.

Мо­жет быть, её во­ды не вы­дер­жа­ли си­лы та­кой тём­ной тай­ны, и выш­ли из сво­их бе­регов толь­ко по этой при­чине?

Всё за­кон­чи­лось слу­чай­но. Слу­чай­но мать па­рящей во снах на­яву де­воч­ки ре­шила приб­рать ком­на­ту до­чери и сло­жить раз­бро­сан­ные кни­ги в уго­лок сто­ла.

Ле­жалая зак­ладка...

Имен­но в та­ком по­ложе­нии на­ходи­лась чёр­но-бе­лая фо­тог­ра­фия в лю­бимой кни­ге сти­хов до­чери «Цве­ты зла». И тог­да не сти­хи прив­лекли вни­мание доб­рой ма­тери, а этот неп­ри­ка­ян­ный сни­мок.

Мать не ста­ла расс­пра­шивать дочь о фо­тог­ра­фии, не при­дав это­му дол­жно­го зна­чения, но ве­чером семья соб­ра­лась вок­руг боль­шо­го праз­днич­но­го сто­ла, нак­ры­того прос­то так без осо­бой при­чины. Но так чёт­ко вре­зав­шимся в па­мять де­воч­ки тем, что этот вкус­ный ужин ук­рал у ма­лень­кой де­воч­ки ещё од­ну меч­ту, на­ряду с уже мно­гочис­ленны­ми грё­зами, прев­ра­тив­ши­мися в ле­жалые кар­точки на книж­ной пол­ке, и те­перь её чёр­но-бе­лый принц воп­ло­щал­ся в кра­сивую зак­ладку из па­пиной книж­ки.

Но раз­ве это бы­ло са­мое худ­шее?

Отец ска­зал, что у неё есть кров­ный брат. Брат, ко­торый жи­вёт в сто­лице − сын, к ко­торо­му он ез­дил сов­сем не­дав­но.

Брат, ко­торый смот­рел на неё с чёр­но-бе­лой фо­тог­ра­фии...

− Ми­ра... − слы­шу шё­пот над ухом, и му­раш­ки сбе­га­ют вниз к кон­чи­кам паль­цев. Но буд­то от­го­ражи­ва­юсь от его нас­той­чи­вого го­лоса, про­дол­жаю:

− По­том, по­том де­воч­ка да­же об­ра­дова­лась, что так слу­чилось. Ведь ина­че ей ни­как бы не из­ба­вить­ся от это­го уп­ря­мого чувс­тва, по­селив­ше­гося в шат­ком сер­дечке, не из­ба­вить­ся от фан­та­зий воз­можной встре­чи и дол­гих раз­го­воров, пре­ис­полнен­ных люб­ви и обо­жания. Ре­шила, что нет ни­чего пло­хого в том, что у неё по­явил­ся да­лёкий брат, ко­торый раз­ве­ет её меч­та­ния по осен­не­му вет­ру. Она боль­ше не рас­пле­тала ко­сы у ре­ки, не му­чилась не­удав­ши­мися эс­ки­зами иде­аль­но­го ли­ца, не лю­бова­лась отоб­ранной чёр­но-бе­лой фо­тог­ра­фи­ей. Она не зна­ла люб­ви, не зна­ла и зап­ре­та на эту лю­бовь, прос­то чувс­тво­вала, что ска­жи она о том, что ис­пы­тыва­ла дол­гие лет­ние ме­сяцы, гля­дя лишь на фо­тог­ра­фию бра­та, то её неп­ре­мен­но осу­дят за не­поз­во­литель­ное, пре­досу­дитель­ное чувс­тво. Наз­ва­ние ко­торо­го, так и ос­та­нет­ся неп­ро­из­не­сён­ным вслух.

И она мед­ленно и не­умо­лимо на­чала ко­рить се­бя за пус­тые фан­та­зии, сры­вая зло на не­вин­ных лис­тках, день ото дня пре­об­ра­жав­шихся в кар­ти­ны ко­люче­го, не­люди­мого ди­кого цвет­ка.

− Ди­кий цве­ток... − шё­пот или все­го лишь ше­веле­ние мо­их во­лос на вис­ке, но я вздра­гиваю сно­ва, тем не ме­нее, не ос­та­нав­ли­вая свой рас­сказ.

− Она взрос­ле­ла, вы­тяги­ва­ясь не­нам­но­го, от­чётли­во до­казы­вая, что бу­дет лишь ма­лень­кой и не­замет­ной кру­пин­кой это­го ми­ра. Фан­та­зии её ос­та­вили, она боль­ше не пре­дава­лась меч­там, обоз­лённый ди­кий цве­ток рас­пустил не бла­го­уха­ющие цве­ты, а ос­трые ши­пы, от­сту­пая в тень глуб­же, чем рвясь к сол­нцу. Пять лет про­лете­ли для неё как один день, или прод­ли­лись нес­конча­емо дол­го. На каж­дый день рож­денья она по­луча­ла ко­роб­ку шо­колад­ных кон­фет, вкус­но пах­ну­щих, вкус­ных, но пер­вичная ра­дость, рас­ша­тыва­ющая кир­пи­чики с тру­дом выс­тро­ен­ной про­тив дет­ских меч­та­ний сте­ны, быс­тро про­ходи­ла, прев­ра­щая её в неб­ла­годар­ную, и не­люби­мую свод­ную сес­тру.

Про­тив­ная са­ма се­бе, она сры­валась на внут­реннем го­лосе, единс­твен­ном сво­ём слу­шате­ле, по жес­то­кой иро­нии при­ходя­щим к ней в об­ра­зе её прек­расно­го и не­дос­ти­жимо­го стар­ше­го бра­та. Она соп­ро­тив­ля­лась, но это ли­цо так силь­но про­рос­ло внутрь её су­щес­тва, что из­гнать его от­ту­да бы­ло не­выпол­ни­мой за­дачей. Иног­да ей ка­залось, что ду­ша его пе­реле­тела в её ду­шу че­рез эти за­меча­тель­ные гла­за не­ведо­мого ей цве­та и сли­лась с её те­лом в еди­ную сущ­ность.

Она бо­ялась и неп­рестан­но ме­талась. Но судь­ба ока­залась ещё бо­лее жес­то­кой, она... − я сглот­ну­ла три ра­за, за­мол­кая на не­поз­во­литель­но дол­гое вре­мя, но Влад не спе­шил пре­рывать ме­ня, за­давая воп­ро­сы, он прос­то да­вал мне вре­мя на соб­ра­ние сил.

− Судь­ба при­вела её к не­му, и брат был во сток­рат прек­расней той блёк­лой чёр­но-бе­лой фо­тог­ра­фии, и гла­за его бы­ли ка­рими. Ка­залось бы та­кой обыч­ный цвет глаз, не ми­фичес­кий, кол­дов­ской − зе­лёный, не не­бес­ный − го­лубой, не ту­ман­ный − се­рый, и да­же не вну­ша­ющий ужас − чёр­ный, а прос­то ка­рий. Не так час­то опи­сан­ный в лю­бов­ных по­вес­тях, не об­лю­бован­ный ру­ками ху­дож­ни­ков, но имен­но этот цвет глаз взбу­дора­жил ей хрус­таль­ное сер­дце, имен­но этот цвет глаз вско­лых­нул её бун­ту­ющую с са­мою со­бой ду­шу. − Я за­тих­ла, не в си­лах про­дол­жать го­ворить, как пе­репол­ненная ча­ша слёз.

− Влад... − по­вер­нувшись в его объ­яти­ях, в не на се­кун­ду не рас­сла­бив­шемся коль­це его рук, за­бор­мо­тала я, воз­вра­ща­ясь в явь нас­то­яще­го, по­кидая тень пе­режи­того. Мои паль­цы блуж­да­ли по его ли­цу, ка­сались уд­ли­нён­ных чрез­мерно рес­ниц, по гу­бам, але­ющим в но­чи, ми­молёт­но рас­це­ловы­ва­ющим кон­чи­ки мо­их паль­цев. − Я люб­лю те­бя. Мне нуж­но бы­ло так мно­го вре­мени, что­бы это по­нять. Те­бе приш­лось ждать ме­ня слиш­ком дол­го? Ска­жи.

− Всю жизнь... Ми­ра. Всю жизнь. Я ждал те­бя всю жизнь. − И он нак­рыл мои гу­бы сво­ими, це­луя как в пер­вый... пос­ледний раз.

− Влад, − пре­рывис­то, ед­ва ды­ша, от­ры­ва­юсь от не­го и смы­каю ве­ки, боль­но смот­реть на не­го. − Я поз­на­ла с то­бой боль­ше, чем прос­то лю­бовь. И её слиш­ком ма­ло, что­бы ска­зать о мо­их чувс­твах к те­бе. Слиш­ком ма­ло сол­нца, что­бы срав­нить по­лыха­ющий кос­тёр внут­ри ме­ня, ког­да ты ря­дом, слиш­ком ма­ло все­лен­ной, что­бы объ­ять моё же­лание быть ря­дом. Все­го, все­го ок­ру­жа­юще­го слиш­ком ма­ло. Но я знаю точ­но, что смог­ла бы про­жить вда­ли от те­бя, там, в той де­рев­не, ес­ли бы у ме­ня по-преж­не­му бы­ло твоё ма­лень­кое чёр­но-бе­лое фо­то и во­рох собс­твен­ных фан­та­зий, ес­ли бы неп­ре­мен­но зна­ла, что ты где-то есть, что жи­вёшь в том са­мом ми­ре, что жи­ву и я.

− Ми­ра... − он тяж­ко взды­ха­ет, бе­зого­вороч­но уга­дывая мои мыс­ли, не­выс­ка­зан­ные, не­об­ду­ман­ные.

− Ты же зна­ешь о чём я? Зна­ешь? − я пря­чу ли­цо на его ши­рокой гру­ди, как наш­ко­див­шее ма­лолет­нее ди­тя и он лас­ко­во гла­дит мои во­лосы, мол­ча и тер­пе­ливо. − Где бы я ни бы­ла, ты прос­то дол­жен быть на этой зем­ле. Я сог­ласна на опе­рацию и я обе­щаю, что очень пос­та­ра­юсь не по­кидать те­бя, но... Но ес­ли вдруг со мной что-ни­будь слу­чит­ся, ты бу­дешь жить ра­ди ме­ня и вмес­то ме­ня. − Я тря­су го­ловой, от­го­няя от се­бя его го­лос, ко­торый ос­па­рива­ет мои сло­ва вновь, но у ме­ня вы­ходит очень и очень пло­хо.

− Ми­ра, лю­бимая моя, мой ма­лень­кий ди­кий цве­ток, моя бес­ценная по­лови­на, − он сце­ловы­ва­ет мои сле­зин­ки по од­ной, а я от­ма­хива­юсь от его лас­ко­вого шё­пота, не же­лая ус­лы­шать воз­ра­жений. − Я не мо­гу. Не мо­гу это сде­лать и лгать те­бе, что сдер­жу твоё обе­щание, то­же не мо­гу. Прос­ти ме­ня, прос­ти ме­ня, ес­ли смо­жешь. Или не про­щай ни­ког­да. − Он прос­то об­ни­ма­ет ме­ня силь­но и не­умо­лимо, мол­чит и не слу­ша­ет, толь­ко лас­ка­ет мои во­лосы, пле­чи и дро­жащие ру­ки. Без­мол­вно про­сит ус­нуть, и прек­ра­тить из­ну­ря­ющее про­тивос­то­яние, и я сда­юсь, пол­ностью раз­би­тая его без­гра­нич­ной пре­дан­ностью, его не­ос­по­римой лю­бовью.

− Мы бу­дем вмес­те, ма­лыш. Мы прос­то бу­дем вмес­те... − Шё­пот за­тиха­ет на мо­ей ще­ке и гу­бы его за­мира­ют в сон­ном за­бытье, вос­со­еди­ня­ющем нас как од­но це­лое.