Пол месяца по белым плетям,
Когда я начал этот путь?
Вверяю грёзам мысли эти,
Которых к жизни не вернуть.
Я поджигаю люстры, что есть мочи,
Пол ночи различая треск копыт,
Средь жёлтых стен я гром сосредоточий
И многоточий, вырванных навзрыд.
Новый отклик собака пролаяла,
В спальных СМИ сам себя растерзал,
В подогретом подвальчике нитка растаяла,
В тех проталинах сам замерзал.
И царапал я корку цемента глазами,
До сути не докопавшись,
Я думал, что проклят чужими слезами,
В жизни не разобравшись.
Того, кто повыше, окликáл бы я Вовкой,
Он невольно абсурден в судах,
Его тянут за вожжи и стучит он подковкой,
Словно молот судейский в руках.
Он президентская черепашка,
Парадигма, архитектор Джек,
Без бумажки он презренная букашка,
А по Кафке он презренный человек.
Я не жалкий воробушек, мúлей иду,
Под гнётом дождей всезаветных,
И сыпятся стены в бездонном бреду
О песнях ещё не пропетых.
Пусти, палач-судья, без покаяний,
В процессе точка: объясни мне, для чего?
Порой, у Люцифера в списках злодеяний
Всего лишь строчка, где о нём нет ничего.
Свой путь до дома мне вверяет Одиссей,
Неужто я распятье на коленях изобрёл?
В насмешках над Гюго, улыбками детей
На Гревской площади шмот сала приобрёл.
Барáком и я две петли пронесу,
Пусть я проиграю,
Быть может и я хоть кого-то спасу,
Если сам себя потеряю.
Что глаза искали
Сквозь решётку штор?
Мне на ум к забаве
Новый стих пришёл:
За ставнями по биркам,
Семь смертных грехов,
Шутам теперь дубинкой
Выдают горох;
Прилягу рядом, Папа,
Близ столицы Дит,
Под гулами набата
Герб Москвы горит;
Балахон при жизни,
На закат - свинец,
Мантия к лицу
Вам, святой отец;
Даровал отчизне
Сам Хелкайа Крук,
Разум нам при жизни
- Попутчик, но не друг.
Грех - черта характера,
Праведность - венец,
Щиталочка оправдана,
- С нею мой конец.
Блаженный суккуб,
В прах заснеженный Уинстон,
От стёсанных губ,
В крах пропитанных спиртом.
Я - подобие человека,
Потихоньку живу и живём,
Я ваш новый бродяга-калека,
Вновь потушенный вашим огнём.
Эти вены небесных забрал,
Этот шлем, на виски нам давящий,
Вне границ я свободой себя истязал,
Счастье - зов, но к несчастью пленящий.
Сбрось же небо с лица, как атлант под лучом,
Что дарует нам жизни течение,
Не умеет ли тьма говорить ни о чём,
Если свет - лишь её повторение?
Эффектно жить в неведении,
Поверь моим дрожащим языкам,
«Мы лишь рябь на времени»,
Прости меня, Хайям.
Я знáком на грифе внесу корректив,
Знамя, импичмент, влияние,
И депешей расстрою немой коллектив,
Веки срезаны на покаяние.
Во льдах замёрз в столице бытия,
Я будто бы чужой семье любимой,
Скажи мне правду, государь-свинья,
Приняв мой гнёт любви необъяснимой.
Нелепый мегалополис,
Выкован узор на облаках,
В лабиринте картонки под офис,
На песнях гниёт старый прах,
Разбросанный в ульях прополис,
Живущий во здравии, на грехах,
Злосчастный клинический полис,
Словно пыль на проданных местах,
Налепленных горсткой для сторис,
Я стирающий лист за холстом,
Грех за грехóм,
В исступлении тупом,
За скотским скотом,
Постоянным "потом",
Гравирую хором,
Рубаха моя,
Микеланджело,
- Он ангела в ней истязал,
Треснул камень,
Лицо напомажено,
- Не дьявол ли мрамор создал?
Не он ли такого же цвета и óщупи
В обличия гордость вложил?
Не зря ли на лимбе кричал я о помощи
Раз сам себя в ад затащил?
Рубаха в запястьях растаяла?
И бабочки ощупь не жжёт,
Рубаха моя накрахмалена,
В ночи вместо мамы поёт.
