Вот, я вновь исковыряю подоконник,
Прилёг и выдавил на нём дыхания смешки,
Я помню, как рядами, друг за другом столик,
Он ежегодно делает подобные шажки.
А там уже за мною пир горою,
Но я лишь призрак, я сюда забрёл,
А раньше, Новый год, он был со мною,
И приходили все ко мне, как я теперь пришёл.
И выли целлофановые фанфары,
И фары мандаринов, что неловко в скатерть заплелись,
И мы были, раздавались курантов удары,
Летели пробки, бенгальские кудри, сверкая лились.
И низенькие кроватки,
Лакированные тумбочки в темнице редеющих штор,
И разбросанные манатки
В угрызениях совести под матушкин надзор.
Минной поступью в полчищах обувь,
Шорох тапочек, мокрых газет,
Лабиринты битком коридоров,
Ветви курток, как гроздь эполет.
Чудные, родные улыбки,
Застолье, салаты в блёстках, да в мишуре,
Громогласные вопли и крики,
Миллиарды касаний в миллиардной семье.
Не готовлюсь ко сну, мне уж можно,
В створки ссыпали весь сладкий снег,
И украдкою, так осторожно,
Еле слышится тонкий рассвет.
Абсолютная, лысая ёлка,
И рамочки на выцветших стенах,
Счастье, да и только,
Только в прошлом, в затихающих сердцах.
