Ставка

XXXII. Потеря и отчаянность

Ирсен приходил. Приходил каждый день, приносил конфеты, платил много денег. И мой детский, пускай уже ожесточённый к тому времени рассудок заметил изменения, которые произошли между матерью и Ирсеном. И это были изменения не в худшую сторону, а наоборот, в лучшую. Я тогда перестал узнавать женщину, которую звал матерью. Вечно заплаканная и запуганная, избитая, она стала более резвой, весёлой, прекратились их скандалы с отцом. Она старалась угождать ему, за это он стал реже её бить, они не ссорились. Вскоре любые гематомы на ней зажили, она стала красиво одеваться (Ирсен покупал ей дорогую одежду), она не плакала к появлению Ирсена, наоборот, иногда неслась к двери раньше меня и отпирала ему. И тогда я понял, что они оба влюбились друг в друга. Иногда он приходил, и они просто сидели в гостиной, смотрели фильмы и всё реже уходили в комнату, а когда уходили, не было тех страданий, которые раньше испытывала мать. Она выходила оттуда счастливой. Такой, какой раньше я её никогда не видел.

А потом мне случайно довелось услышать разговор, который я слышать был не должен.

— Нахён, ну почему нет?

— Ты же и сам знаешь, у меня здесь сын.

— Что мешает забрать Чонгука с собой?

— Он на стороне отца, и если я уйду, неизвестно, что с ним станет.

— А нужен ли тебе такой сын? Который вырастет и всё также будет считать тебя пустым местом?

— Именно поэтому я не должна уезжать. У меня есть шанс спасти его.

— Каким образом?! Нахён, мы уедем, у нас с тобой будут дети, которые будут любить тебя, уважать, всё будет по-другому.

— Нет, Ирсен. Прости. Я не могу отказаться от своего сына ради счастливого будущего.

— Твоя добрая душа погубит тебя, Нахён.

— Пускай. Главное, совесть будет чистой. Давай оставим всё как есть? Главное, что мы любим друг друга.

— Делить тебя с этим извергом…

Я до конца своей гнилой жизни буду корить себя за то, что сделал тогда. Я действительно был монстром, а не сыном, коим считала меня мать. Когда отец вернулся с работы, я просто взял и всё рассказал ему. Рассказал всё в подробностях, в самых мелочах, почти дословно. И я навсегда запомнил образ разъярённого отца, то, как он взбесился, услышав от меня эти слова. Я всё ещё помню, как он ворвался в комнату и просто кричал и бил маму. Она даже не успела ни слова произнести, как он просто набросился на неё и избил. Бил в живот, бил по лицу, из её рта вырывались не человеческие хрипы, перерастающие в крики и обратно. Я стоял и смотрел, а потом отвернулся, потому что стало противно.