На другой день стало известно, что арестованы Букин, Самойлов, Сомов и еще пятеро. Вечером забегал Федя Мазин - у него тоже был обыск, и, довольный этим, он чувствовал себя героем.
- Боялся, Федя? - спросила мать.
Он побледнел, лицо его заострилось, ноздри дрогнули.
- Боялся, что ударит офицер! Он - чернобородый, толстый, пальцы у него в шерсти, а на носу - черные очки, точно - безглазый. Кричал, топал ногами! В тюрьме сгною, говорит! А меня никогда не били, ни отец, ни мать, я - один сын, они меня любили.
Он закрыл на миг глаза, сжал губы, быстрым жестом обеих рук взбил волосы на голове и, глядя на Павла покрасневшими глазами, сказал:
- Если меня когда-нибудь ударят, я весь, как нож, воткнусь в человека, - зубами буду грызть, - пусть уж сразу добьют!
- Тонкий ты, худенький! - воскликнула мать. - Куда тебе драться?
- Буду! - тихо ответил Федя. Когда он ушел, мать сказала Павлу:
- Этот раньше всех сломится!.. Павел промолчал.
Через несколько минут дверь в кухню медленно отворилась, вошел Рыбин.
- Здравствуйте! - усмехаясь, молвил он. - Вот - опять я. Вчера привели, а сегодня - сам пришел! - Он сильно потряс руку Павла, взял мать за плечо и спросил:
- Чаем напоишь?
Павел молча рассматривал его смуглое широкое лицо в густой черной бороде и темные глаза. В спокойном взгляде светилось что-то значительное.
Мать ушла в кухню ставить самовар. Рыбин сел, погладил бороду и, положив локти на стол, окинул Павла темным взглядом.
- Так вот! - сказал он, как бы продолжая прорванный разговор. - Мне с тобой надо поговорить открыто. Я тебя долго оглядывал. Живем мы почти рядом; вижу - народу к тебе ходит много, а пьянства и безобразия нет. Это первое. Если люди не безобразят, они сразу заметны - что такое? Вот. Я сам глаза людям намял тем, что живу в стороне.
Речь его лилась тяжело, но свободно, он гладил бороду черной рукою и пристально смотрел в лицо Павла.
- Заговорили про тебя. Мои хозяева зовут еретиком - в церковь ты не ходишь. Я тоже не хожу. Потом явились листки эти. Это ты их придумал?
- Я! - ответил Павел.
- Уж и ты! - тревожно воскликнула мать, выглядывая из кухни. - Не один ты!
