Однажды вечером мать сидела у стола, вязала носки, а хохол читал вслух книгу о восстании римских рабов; кто-то сильно постучался, и, когда
хохол отпер дверь, вошел Весовщиков с узелком под мышкой, в шапке, сдвинутой на затылок, по колена забрызганный грязью.
-- Иду -- вижу у вас огонь. Зашел поздороваться. Прямо из тюрьмы! -- объявил он странным голосом и, схватив руку Власовой, сильно потряс
ее, говоря:
-- Павел кланяется.
Зашел поздороваться. Прямо из тюрьмы! -- объявил он странным голосом и, схватив руку Власовой, сильно потряс
ее, говоря:
-- Павел кланяется...
Потом, нерешительно опустившись на стул, обвел комнату своим сумрачным, подозрительным взглядом.
Он не нравился матери, в его угловатой стриженой голове, в маленьких глазах было что-то всегда пугавшее ее, но теперь она обрадовалась и,
ласковая, улыбаясь, оживленно говорила:
-- Осунулся ты! Андрюша, напоим его чаем...
-- А я уже ставлю самовар! -- отозвался хохол из кухни.
-- Ну, как Павел-то? Еще кого выпустили или только тебя? Николай опустил голову и ответил:
-- Павел сидит, -- терпит! Выпустили одного меня! -- Он поднял глаза в лицо матери и медленно, сквозь зубы, проговорил: -- Я им сказал --
будет, пустите меня на волю!.. А то я убью кого-нибудь, и себя тоже. Выпустили.
-- М-м-да-а! -- сказала мать, отодвигаясь от него, и невольно мигнула, когда взгляд ее встретился с его узкими, острыми глазами.
-- А как Федя Мазин? -- крикнул хохол из кухни. -- Стихи пишет?
-- Пишет. Я этого не понимаю! -- покачав головой, сказал Николай. -- Что он -- чиж? Посадили в клетку -- поет! Я вот одно понимаю -- домой
мне идти не хочется...
-- Да что там, дома-то, у тебя? -- задумчиво сказала мать. -- Пусто, печь не топлена, настыло все...
Он помолчал, прищурив глаза. Вынул из. кармана коробку папирос, не торопясь закурил и, глядя на серый клуб дыма, таявший перед его лицом,
усмехнулся усмешкой угрюмой собаки.
-- Да, холодно, должно быть. На полу мерзлые тараканы валяются. И мыши тоже померзли. Ты, Пелагея Ниловна, позволь мне у тебя ночевать, --
можно? -- глухо спросил он, не глядя на нее.
-- А конечно, батюшка! -- быстро сказала мать. Ей было неловко, неудобно с ним.
-- Теперь такое время, что дети стыдятся родителей...
-- Чего? -- вздрогнув, спросила мать.
Он взглянул на нее, закрыл глаза, и его рябое лицо стало слепым.
-- Дети начали стыдиться родителей, говорю! -- повторил он и шумно вздохнул. -- Тебя Павел не постыдится никогда. А я вот стыжусь отца. И
