Она уже трижды ходила просить свидания с Павлом, и каждый раз жандармский генерал, седой старичок с багровыми щеками и большим носом,
ласково отказывал ей.
-- Через недельку, матушка, не раньше! Через недельку -- мы посмотрим, -- а сейчас -- невозможно...
Он был круглый, сытенький и напоминал ей спелую сливу, немного залежавшуюся и уже покрытую пушистой плесенью. Он всегда ковырял в мелких
белых зубах острой желтой палочкой, его небольшие зеленоватые глазки ласково улыбались, голос звучал любезно, дружески.
-- Вежливый! -- вдумчиво говорила она хохлу. -- Все улыбается...
-- Да, да! -- сказал хохол. -- Они -- ничего, ласковые, улыбаются. Им скажут: "А ну, вот это умный и честный человек, он опасен нам,
повесьте-ка его!" Они улыбнутся и повесят, а потом -- опять улыбаться будут.
-- Тот, который у нас с обыском был, он проще, -- сопоставляла мать. -- Сразу видно, что собака...
-- Все они -- не люди, а так, молотки, чтобы оглушать людей. Инструменты. Ими обделывают нашего брата, чтобы мы были удобнее. Сами они уже
сделаны удобными для управляющей нами руки -- могут работать все, что их заставят, не думая, не спрашивая, зачем это нужно.
Наконец ей дали свидание, и в воскресенье она скромно сидела в углу тюремной канцелярии. Кроме нее, в тесной и грязной комнате с низким
потолком было еще несколько человек, ожидавших свиданий. Должно быть, они уже не в первый раз были здесь и знали друг друга; между ними лениво и
медленно сплетался тихий и липкий, как паутина, разговор.
-- Слышали? -- говорила полная женщина с дряблым лицом и саквояжем на коленях. -- Сегодня за ранней обедней соборный регент мальчику
певчему ухо надорвал...
Пожилой человек в мундире отставного военного громко откашлялся и заметил:
-- Певчие -- сорванцы!
По канцелярии суетливо бегал низенький лысый человечек на коротких ногах, с длинными руками и выдвинутой вперед челюстью. Не
останавливаясь, он говорил тревожным и трескучим голосом:
-- Жизнь становится дороже, оттого и люди злее.
Не
останавливаясь, он говорил тревожным и трескучим голосом:
-- Жизнь становится дороже, оттого и люди злее. Говядина второй сорт -- четырнадцать копеек фунт, хлеб опять стал две с половиной...
Порою входили арестанты, серые, однообразные, в тяжелых кожаных башмаках. Входя в полутемную комнату, они мигали глазами. У одного на
