Мать остановилась у порога и, прикрыв глаза ладонью, осмотрелась. Изба была тесная, маленькая, но чистая, -- это сразу бросалось в глаза.
Из-за печки выглянула молодая женщина, молча поклонилась и исчезла. В переднем углу на столе горела лампа.
Хозяин избы сидел за столом, постукивая пальцем по его краю, и пристально смотрел в глаза матери.
-- Проходите! -- не вдруг сказал он. -- Татьяна, ступай-ка, позови Петра, живее!
Женщина быстро ушла, не взглянув на гостью. Сидя на лавке против хозяина, мать осматривалась, -- ее чемодана не было видно. Томительная
тишина наполняла избу, только огонь в лампе чуть слышно потрескивал. Лицо мужика, озабоченное, нахмуренное, неопределенно качалось в глазах
матери, вызывая в ней унылую досаду.
-- А где мой чемодан? -- вдруг и неожиданно для самой себя громко спросила она.
Мужик повел плечами и задумчиво ответил:
-- Не пропадет...
Понизив голос, хмуро продолжал:
-- Я давеча при девчонке нарочно сказал, что пустой он, -- нет, он не пустой! Тяжело в нем положено!
-- Ну? -- спросила мать. -- Так что?
Он встал, подошел к ней, наклонился и тихо спросил:
-- Человека этого знаете?
Мать вздрогнула, но твердо ответила:
-- Знаю!
Это краткое слово как будто осветило ее изнутри и сделало ясным все извне. Она облегченно вздохнула, подвинулась на лавке, села тверже...
Мужик широко усмехнулся.
-- Я доглядел, когда знак вы ему делали, и он тоже. Я спросил его на ухо -- знакомая, мол, на крыльце-то стоит?
-- А он что? -- быстро спросила мать.
Он? Сказал -- много нас. Да! Много, говорит... Вопросительно взглянув в глаза гостьи и снова улыбаясь, продолжал:
-- Большой силы человек!.. Смелый... прямо говорит -- я! Бьют его, а он свое ломит...
Его голос, неуверенный и несильный, неконченное лицо и светлые, открытые глаза все более успокаивали мать. Место тревоги и уныния в груди
ее постепенно занималось едкой, колющей жалостью к Рыбину. Не удерживаясь, со злобой, внезапной и горькой, она воскликнула подавленно:
-- Разбойники, изуверы!
И всхлипнула.
Мужик отошел от нее, угрюмо кивая головой.
-- Нажило себе начальство дружков, -- да-а!
И, вдруг снова повернувшись к матери, он тихо сказал ей:
-- Я вот что, я так догадываюсь, что в чемодане -- газета, -- верно?
-- Да! -- просто ответила мать, отирая слезы. -- Ему везла.
Он, нахмурив брови, забрал бороду в кулак и, глядя в сторону, помолчал.
-- Доходила она до нас, книжки тоже доходили. Человека этого мы знаем... видали!
Мужик остановился, подумал, потом спросил:
-- Теперь, значит, что вы будете делать с этим -- с чемоданом?
Мать посмотрела на него и сказала с вызовом:
-- Вам оставлю!..
Он не удивился, не протестовал, только кратко повторил:
-- Нам...
Утвердительно кивнув головой, выпустил бороду из кулака, расчесал ее пальцами и сел.
С неумолимой, упорной настойчивостью память выдвигала перед глазами матери сцену истязания Рыбина, образ его гасил в ее голове все мысли,
