На другой день поутру несколько десятков мужчин и женщин стояли у ворот больницы, ожидая, когда вынесут на улицу гроб их товарища. Вокруг
них осторожно кружились шпионы, ловя чуткими ушами отдельные возгласы, запоминая лица, манеры и слова, а с другой стороны улицы на них смотрела
группа полицейских с револьверами у пояса. Нахальство шпионов, насмешливые улыбки полиции и ее готовность показать свою силу раздражали толпу.
Иные, скрывая свое раздражение, шутили, другие угрюмо смотрели в землю, стараясь не замечать оскорбительного, третьи, не сдерживая гнева,
иронически смеялись над администрацией, которая боится людей, вооруженных только словом. Бледно-голубое небо осени светло смотрело в улицу,
вымощенную круглыми серыми камнями, усеянную желтой листвой, и ветер, взметывая листья, бросал их под ноги людей.
Мать стояла в толпе и, наблюдая знакомые лица, с грустью думала:
"Не много вас, не много! А рабочего народа -- нет почти..."
Отворились ворота, на улицу вынесли крышку гроба с венками в красных лентах. Люди дружно сняли шляпы -- точно стая черных птиц взлетела
над их головами. Высокий полицейский офицер с густыми черными усами на красном лице быстро шел в толпу, за ним, бесцеремонно расталкивая людей,
шагали солдаты, громко стуча тяжелыми сапогами по камням. Офицер сказал сип-дым, командующим голосом:
-- Прошу снять ленты!
Его тесно окружили мужчины и женщины, что-то говорили ему, размахивая руками, волнуясь, отталкивая друг друга. Перед глазами матери
мелькали бледные, возбужденные лица с трясущимися губами, по лицу одной женщины катились слезы обиды...
-- Долой насилие! -- крикнул чей-то молодой голос и одиноко потерялся в шуме спора.
Мать тоже почувствовала в сердце горечь и, обращаясь к соседу своему, бедно одетому молодому человеку, сказала возмущенно:
-- И похоронить человека не дают, как хочется товарищам, -- что уж это!
Росла враждебность, над головами людей качалась крышка гроба, ветер играл лентами, окутывая головы и лица, и был слышен сухой и нервный
шелест шелка.
Мать обнял страх возможного столкновения, она торопливо и негромко говорила направо и налево:
-- Бог с ними, коли так, -- снять бы ленты! Уступить бы, что уж!..
Громкий и резкий голос звучал, заглушая шум:
-- Мы требуем, чтобы нам не мешали проводить в последний путь замученного вами...
Кто-то высоко и тонко запел:
Вы жертвою пали в борьбе...
-- Прошу снять ленты! Яковлев, срежь!
Был слышен лязг вынимаемой шашки. Мать закрыла глаза, ожидая крика. Но стало тише, люди ворчали, огрызались, как затравленные волки. Потом
