Через несколько минут мать сидела, греясь у печки, в маленькой комнатке Людмилы. Хозяйка в черном платье, подпоясанном ремнем, медленно
расхаживала по комнате, наполняя ее шелестом и звуками командующего голоса.
В печи трещал и выл огонь, втягивая воздух из комнаты, ровно звучала речь женщины.
-- Люди гораздо более глупы, чем злы. Они умеют видеть только то, что близко к ним, что можно взять сейчас. А все близкое -- дешево,
дорого -- далекое. Ведь, в сущности, всем было бы выгодно и приятно, если бы жизнь стала иной, более легкой, люди -- более разумными. Но для
этого сейчас же необходимо побеспокоить себя...
Вдруг, остановясь против матери, она сказала тише и как бы извиняясь:
-- Редко вижу людей и, когда кто-нибудь заходит, начинаю говорить. Смешно?
-- Почему же? -- отозвалась мать. Она старалась догадаться, где эта женщина печатает, и не видела ничего необычного. В комнате, с тремя
окнами на улицу, стоял диван и шкаф для книг, стол, стулья, у стены постель, в углу около нее умывальник, в другом -- печь, на стенах фотографии
картин. Все было новое, крепкое, чистое, и на все монашеская фигура хозяйки бросала холодную тень. Чувствовалось что-то затаенное, спрятанное, но
было непонятно где. Мать осмотрела двери -- через одну она вошла сюда из маленькой прихожей, около печи была другая дверь, узкая и высокая.
-- Я к вам по делу! -- смущенно сказала она, заметив, что хозяйка наблюдает за нею.
-- Я знаю! Ко мне не ходят иначе...
Что-то странное почудилось матери в голосе Людмилы, она взглянула ей в лицо, та улыбалась углами тонких губ, за стеклами очков блестели
матовые глаза. Отводя свой взгляд в сторону, мать подала ей речь Павла.
-- Вот, просят напечатать поскорее... И стала рассказывать о приготовлениях Николая к аресту. Людмила, молча сунув бумагу за пояс, села на
стул, на стеклах ее очков отразился красный блеск огня, его горячие улыбки заиграли на неподвижном лице.
-- Когда они придут ко мне -- я буду стрелять в них! -- негромко и решительно проговорила она, выслушав рассказ матери. -- Я имею право
защищаться от насилия, и я должна бороться с ним, если других призываю к этому.
Отблески огня соскользнули с лица ее, и снова оно сделалось суровым, немного надменным.
