Пролетая перекрёстки

Запись 32

Запись от 19 сентября 2015 г.

События от 16-22 июля 2015 г.

Меня благополучно вывели из состояния паники без всяких дополнительных повреждений на теле. Позже я объяснил доктору, что поспособствовало этому, в надежде не видеть больше этих стен и окон. Но, как и ожидалось, добиться желаемого я не сумел. Мне прописали курс каких-то таблеток и сказали, что необходимо бороть свои страхи. Я ответил, что моим страхом является не ужасная угловатая мебель, а атмосфера, которая ощущается в палате за счёт обстановки и всеобщего настроения. Однако это также не принесло результата. В общем и целом я намекал на то, чтобы меня отпустили домой. С этого дня и началось моё заключение в учреждении для душевнобольных, а я был до крайности убеждён, что мне здесь не место.

Первую неделю я провел, находясь в палате, целыми днями стоя у окна. Я смотрел на высокие деревья, которые располагались вокруг больницы, и погружался в них. Не знаю, что мне кололи и что я принимал, но эффект был очень сильным. Я чувствовал себя спокойно, но также очень хорошо ощущал окружение.

До того, как я попал сюда, я часто проводил время, наблюдая за закатами, погружаясь в них, или лежал на крыше своего дома, ловя каждый миг движения облаков. Я полностью погружался в различные пейзажи, и меня уносило куда-то далеко моё же сознание. Все эти моменты давали мне возможность ощутить нечто большее, что сложно передать на письме: это некий душевный подъём, вдохновенный порыв с огромной долей грусти и сожаления. Так вот, в больнице этот эффект был схож, но усилен и потому я надолго уходил в себя. Хотелось записывать свои ощущения, но я не мог, так как не было физических сил.

Ко мне приходили родители, мы общались и даже смеялись с чего-то, но когда я оставался один, то отворачивался к пейзажам из окна и запоминал, как это — оказываться внутри своего мироощущения. Я был рад, что меня навещают родители, мне становилось уютней, когда они бывали здесь, но, к сожалению, порой я видел в их взглядах тревогу. Глаза выдавали их, так как смотрели они иногда на меня, как на чужого, как на существо с другой планеты. Я понимал это, ведь ранее мои родители ни с чем подобным не сталкивались и всё происходящее было для них новым. Я знал, что мама плакала, но утешить её я не мог, потому что боялся, что расплачусь и сам. Сёстры жили в другой стране, потому, наверняка, они не были в курсе, что со мной. По крайней мере, я надеялся на это.

Я по-прежнему не мог глядеть на стены и мебель вокруг, так как вся эта обстановка была способна довести до срыва любого здравомыслящего человека, умеющего не поддаваться настроению окружения. Во мне играло желание разрисовать стены какими-нибудь карикатурами, но в таком случае я бы рисковал задержаться здесь на более длительный срок. Всё же я спросил у доктора об этом и получил отрицательный ответ, что являлось очевидным.

Питался я пока что в палате, и посуда, которую приносили мне, казалось, была единой частью окружавшей меня мебели. Я думал, если я поставлю стакан на тумбочку около кровати, то они срастутся, потому что они – та самая единая часть, которая когда-то была разделена и разлучена. Я не ставил стакан на тумбочку, потому что не хотел дополнять отвратительную смесь из предметов, которые создавались с философией «лишь бы создаться». Вероятно, если бы я попробовал собрать в одну кучу все самые страшные предметы, которые окружали меня здесь, то сперва они бы воссоединились, а потом взорвались на мелкие детальки конфетти и разлетелись по палате. Хотя, наверняка, я придумал слишком красивый исход для всего этого. В общем, о какой-либо эстетике здесь речи и не шло.

Мама стала заходить ко мне несколько раз в день, и я в один из моментов поделился с ней мыслями об окружавшей меня обстановке. Она согласилась, что здесь неуютно и не столь красиво, но попросила потерпеть, так как доктор, который занимался моей историей, являлся хорошим специалистом и его требования были именно таковыми. То есть для него все пациенты были равны, и он не продавал свои знания и навыки по каким-либо другим условиям. Услышанное заинтересовало меня, так как подобную позицию может занимать только уверенный в себе человек. В общем-то, человек-идеалист, скорей так. А это значит жертвовать.

Я не мог поверить, что мне нужна помощь специалистов, а всё из-за того, что я просто считал себя более чувствительным к окружению, нежели те, кого я встречал. Вероятно, это и создаёт проблему в адаптации к современному обществу. Но почему, то, что мои родители и медперсонал называют «излечением» является «жить, как и другие»? Для чего из каждого создаётся шаблон и пичкается информацией, которая часто отвергается? Мы рождаемся особенными и попадаем под «конвейер», а далее живём и чувствуем: мы были созданы для другого и «это» есть в нас и сейчас. Но мы сами не позволяем скрытому развиться в нас. Под «конвейером» мы понимаем, что что-то не так, и в то же время получаем шансы вырваться, но многие остаются. Одни — из-за того, что их это устраивает, а другие — потому что боятся. Боятся одиночества, нищеты или болезней. А разве это не слабость? Вот так, стоя у окна, я видел красивые зелёные деревья, яркое солнце над ними, клумбы разнообразных цветов, а затем поворачивался и осматривал палату. Это была черта, разделяющая серость и красочность, как и в нашей жизни: мечты и социальная состоятельность с выдуманными ценностями. Я видел и чувствовал этот контраст, а что происходило внутри меня — это уже неважно.