...31 июля 1976 года...
Сириус Блэк
Громкая музыка распирала дом изнутри, выдавливала красивые мозаиковые окна, ударялась об крышу. Казалось, что это и не музыка вовсе. Казалось, что дом кричит, вопит от боли.
Сириус взмахнул палочкой, как хлыстом — и стойка с головами домашних эльфов разлетелась на куски. Еще один взмах — и картина именитого предка превратилась в обугленное пятно на стене.
— Еще одно пятно на репутации, матушка! — заорал Сириус и высоко запрокинул бутылку дорогущего виски. Большая часть попала в рот, остальное пролилось на рубашку и попало под воротник. Противно. Не допив, он с силой запустил бутылку в дверь материнской спальни, и брызги толстого стекла разлетелись по всему коридору.
— Твое здоровье! — рявкнул он, перекрывая грохот музыки, крепко затянулся и затушил сигарету о ближайший портрет. Человек, изображенный на нем, с воплем бросился прочь. — Пошел к черту! — крикнул ему вдогонку Блэк.
Не далее как сегодня утром, роясь в столе матери в поисках денег, он обнаружил письмо, на котором значилось: «Сириусу Ориону Блэку». Распечатанный конверт валялся среди кучи старинного фамильного хлама. Бумагу конверта покрывали пятна, какие-то незначительные записки на память, опечатанные коричневым ободком от кофейной чашки. Не колеблясь ни секунды, Сириус открыл конверт. Из него он узнал, что его любимый дядя Альфард скончался еще в начале весны от укуса Ядовитой Тентакулы. Не успел Сириус как следует переварить эту новость или хотя бы осознать ее, как обнаружилось, что дядя оставил ему немалое наследство в виде первого особняка Блэков, шестизначного банковского счета и маленькой винодельни. В своем письме Альфард (знакомый почерк вызвал у Сириуса жжение где-то в области солнечного сплетения) выражал надежду, что раз уж Вальбурга Блэк все равно решила после смерти передать все свое имущество младшему сыну, то, наверное, не откажет своему бездетному одинокому брату в последнем желании и позволит ему обеспечить его любимого племянника...
Даже дочитав письмо до конца, Сириус все равно не смог до конца осознать написанное. Дядя Альфард? Его дядя Альфард? Его единственный настоящий отец?
Да нет. Это бред. Это не правда. Просто не правда и всё. Этого не может быть. А то, что в завещании стоит печать и оно заверено гоблином-нотариусом... это тоже неправда. Всё неправда.
Какое-то время он просто слонялся по пустому дому с письмом в руке, натыкался на стены, останавливался, потирал грудь. Ему все казалось, что кто-то шарахнул его пыльным мешком по голове, и потому он двигается как в тумане. Горло и грудь сдавило, так что он не мог дышать. Сириус сам удивлялся своему спокойствию и пришел в себя только когда осознал, что лицо у него мокрое от слез (когда они пошли и закончились?), а губы искусаны в кровь — потому во рту так солоно, а губам больно.
Тогда-то тупой шок и онемение сменились тупой безотчетной яростью.
Письмо пролежало в ящике не один месяц. Вот как. Ни мать, ни отец даже не потрудились сказать ему о том, что его единственный настоящий родитель погиб.
Что ими двигало Сириусу было уже безразлично. Они давным-давно не были семьей — в том теплом смысле, который вкладывают в это слово нормальные люди.
Тогда-то он и начал собирать вещи, стараясь держать себя в руках. Но последней каплей, прорвавшей плотину шестнадцатилетнего терпения стал тот момент, когда Сириус прошел мимо гобелена в гостиной и обнаружил на месте дяди Альфарда уродливое обугленное пятно. А рядом с ним он тут же нашел еще одно точно такое же, подумал, что у него от потрясения просто двоится в глазах: имя Андромеды, его любимой, доброй и честной Андромеды, которая лет пять назад вышла замуж за магла Теда Тонкса, также пропало с матушкиного гобелена.
Первым желанием было содрать семейную реликвию со стены и разорвать ее на тысячу клочков. Но это у него не вышло и Сириус отвел душу, швырнув в гобелен какую-то дохренища дорогую вазу.
И тогда его понесло...
Подпевая солисту во всю мощь легких, Сириус станцевал вниз по лестнице и пьяно врезался плечом в стену. Перемахнув через ограду площадки второго этажа, с грохотом приземлился на пол, вскинул обе руки и изобразил страстное соло на невидимой гитаре, после чего лихо развернулся, вскидывая палочку. Заклинание пролетело через весь холл и гостиную и с хрустом вырвало красивую резную дверцу из лакированного деревянного бара у камина.
Замерцали гладкие бока спрятанных в нем бутылок. Сириус победно вскинул кулак, вскочил, врезался в стену и протанцевал в гостиную. Хрустальный канделябр настороженно проследил за ним всеми своими бусинками и трусливо задребезжал, когда из комнаты наверху на него снова обрушились басы припева.
Сириус широко раскинул руки и поприветствовал новую песню потоком счастливейших ругательств. Пьяное заклинание, неосознанно сорвавшееся при этом с его палочки, оказалось таким мощным, что окна в гостиной со звоном лопнули, выпуская наружу царящих в доме демонов младшего Блэка.
Вытащив из бара первую попавшуюся бутылку, Сириус шарахнул ее горлышком о край бюро, поднес к губам опасно оббитое стекло и, глотая вино, вплотную подошел к гобелену. Черные пятна на ткани жгли Сириуса так, словно Вальбурга выжгла их не на ткани, а прямо у него на сердце.
Сделав последний мощный глоток, который немного иссушил болезненное жжение, он ткнулся лбом в колкую вонючую ткань и крепко зажмурился.
«Ему годика три. Этот гобелен — его первое воспоминание. Мать держит его на руках, такая родная-родная, от нее вкусно пахнет, и она очень теплая. Она поднимает руку и показывает пальцем на изображение темноволосого мальчика. — Это ты, Сириус, — говорит она, и он доверчиво кладет на ткань маленькую ладошку рядом с ее ладонью...»
Сириус тронул гобелен в этом месте, но тут же резко отдернул руку, словно обжегшись, шагнул назад и врезался в бар. Бутылки жалобно звякнули.
Сириус обернулся на звук, рывком выдернул из развороченного дерева какую-то тяжелую пыльную бутылку и, глядя на гобелен, громко продекламировал:
— Коллекционное «Сибилла Вейн», урожай 1891 года! — он вдруг скакнул вперед, замахиваясь, и что было сил швырнул бутылку в стену. Бутылка разбилась вдребезги, темное, почти черное вино заляпало нежно-голубой шелк дивана, к которому Кикимер боялся прикасаться веничком для пыли, стекло брызнуло во все стороны.
— «Гризельда», 1910 год! — Сириус метнул следующую бутылку в воздух и взорвал ее заклинанием.
Как будто небольшой фейерверк из стекла и вина.
Сириус улыбнулся, пьяно покачнулся, переступив с ноги на ногу, и схватился за крышку бара, чтобы не упасть.
Винная коллекция Блэков разорялась бутылка за бутылкой.
Очень скоро почти всю мебель покрыли потеки редчайшего вина, пережившего не одну волшебную войну. В окна лился закат, и осколки прекрасно сверкали в густых медовых лучах. Разбивая очередную бутылку или походя ломая какой-нибудь шаткий столик с лампой или цветами, Сириус чувствовал себя так, словно из него вытягивают длинные ядовитые шипы.
— «Антипатра», твою мать, 1470 год! Отец привез из Афин... на твой день рождения, старина Альфард! — он срезал пробку вместе с горлышком, высоко поднял бутылку, из которой хлынуло редчайшее вино, и подставил рот под струю, после чего с силой шарахнул бутылку об пол. Рыльце Кикимера показалось было в дверях и тут же исчезло.
Вытерев губы и прорычав что-то нечленораздельное, Сириус принялся во все горло подпевать любимой группе, беспорядочно подпрыгивая, кружась и с каждым новом взмахом руки разбивая какую-то часть обстановки. Кровь Блэков, подожженная гневом и алкоголем, ударила ему в голову.
Тяжелые пыльные шторы Сириус руками сорвал с окна вместе с карнизом. Потом порвал их голыми руками на куски и щедро полил эти куски коллекционным виски. Размахивая палочкой, он взрывал пухлые удобные диваны, заставляя их изрыгать в воздух старую вонючую набивку, полосовал волшебным лезвием стены, с хрустом и треском сдирал серые деревянные панели, лоскуты шелковой темно-синей обивки, под которой обнаруживался унылый бетон и пауки. Рвал, крушил, бил фарфор и стекло, музыка грохотала, дом кричал, и кровь буйствовала в каждой мышце, требуя рвать, ломать, уничтожать!!!
Обрушив на пол шкаф, полный всякой старой фамильной чепухи из серебра и хрусталя, он вскочил на него и вскинул палочку, целясь в старый гобелен.
— Фините.
Музыка оборвалась.
Сириус медленно опустил палочку, ухмыльнулся и наконец повернул голову, слегка задыхаясь от мстительного удовольствия.
Вальбурга, одетая в наглухо застегнутую шелковую лиловую мантию и маленькую шляпку с сеткой, стояла в дверях, аккуратно сложив на животе руки в кожаных перчатках, и внимательно смотрела на своего старшего сына. Глаза у неё были прозрачные, точно капли воды. Тонкая, как папиросная бумага, кожа туго обтягивала выпирающие скулы, а вокруг глаз и рта уже собрались паутинкой первые морщинки. Встретившись взглядом со своим старшим сыном, она сузила глаза. Длинные губы, густо накрашенные ядовито-красной помадой, сжались в ниточку.
Сириус соскочил со стола и пьяно покачнулся, с хрустом наступая на осколки от винных бутылок. Пол закачался под ним, как корабельная палуба. Наверное, он все-таки перегнул палку с выпивкой...
— Добрый день... — нахально улыбаясь и глядя матери прямо в глаза, он поднял с пола средневековый гобелен на тему сожжения ведьм в Салеме и руками, без помощи магии разорвал его надвое, после чего швырнул себе под ноги, — ... матушка, — он икнул.
Регулус, запыхавшись, вбежал в комнату.
— Матушка, Кикимер не солгал, вся библиотека... — мальчик замер, уставившись на пьяного в стельку брата и учиненный им разгром, — ... разрушена. Что здесь...
Сириус отсалютовал ему, словно говоря: «Не стоит благодарности», и криво ухмыльнулся.
Вальбурга никак не отреагировала на новость и только стояла, как ледяное изваяние, глядя куда-то сквозь Сириуса, так, словно на стене за его спиной было написано что-то куда более интересное, чем он сам.
— Сириус... да что ты... какого черта ты вытворяешь?! — придя в себя, Регулус бросился на него с искаженным от ярости личиком, но Сириус легонько вывернул тонкую ручку мальчика за спину и толкнул вперед, так что Регулус неуклюже пробежал несколько шагов и наткнулся на ножки перевернутого кресла.
Вальбурга приподняла голову. Сириус прямо видел, как ширится и растет гнев в ее черной душе, и наслаждался этим, питаясь ее злостью и закипая в ответ.
— Подойди, — вдруг властно приказала она.
Сириус пошире расставил ноги, пытаясь ровно устоять на своей палубе.
Регулус приблизился к матери, потирая плечо, и как бы невзначай шагнул за ее спину.
Демонстративно отвернувшись (палуба вдруг весело качнулась вправо), Сириус вытащил из бара последний трофей, откупорил и перевернул бутылку, щедро поливая вином вспоротую обивку дивана.
— Ты что-то сказала? — спросил он, чувствуя, что почему-то начинает трезветь. — Как дела, мама? Не хочешь рассказать, как прошла свадьба?
— Немедленно. Подойди. Ко мне, — вкрадчиво проговорила Вальбурга. Сняв перчатки, она резко шлепнула ими Регулуса по груди, и тот послушно схватил их.
Сириус отбросил бутылку в сторону, и она разбилась — почему-то гораздо звонче и громче, чем все предыдущие.
— Не хочешь. Тогда поговорим о другом. Когда похоронили дядю Альфарда? — Сириус засунул руки в карманы и пустился бродить по комнате. Взгляд его лениво скользил по стенам. Казалось, что о них поточила когти гигантская кошка. Круто. — Ты из жалости не сказала мне, потому что знала, как сильно я его любил? — он остановился и потер пальцами переносицу. — Или почему, мам?
— И только поэтому ты решил разгромить наш дом? — высоким голосом возмутился Регулус.
— Заткни пасть, Рег! — рявкнул Сириус, сорвав голос, и почувствовал, как изо рта вылетела капелька слюны.
— Из жалости, — наконец ответила Вальбурга.
— Андромеду ты тоже выжгла из чертовой жалости?! — заорал Сириус и так сильно дернул рукой в сторону гобелена, что чуть не вывихнул плечо. — Или за то, что она вышла замуж по любви, а не так, как ты?!
Вальбурга моргнула, словно он бросил ей в глаза песок.
— Что ты себе позволяешь, щенок? — прошептала она, некрасиво кривя губы.
— Если я щенок... — Сириус криво ухмыльнулся и повернул голову, медленно оглядывая женщину, стоящую в дверях. — То позвольте спросить, кто же вы, мадам? — и он отвесил ей глубокий поклон.
— Ах ты дрянь! — Вальбурга выхватила из сумочки палочку, но Сириус оказался ловчее и первым поднял свою.
Вальбурга неприятно засмеялась. Смех рождался где-то глубоко в ее обтянутой плотной тканью груди и вырывался наружу нервными злобными клочками.
— Что ты собрался делать, мальчишка? — спросила она, опуская палочку. Она улыбнулась, медленно обнажив зубы — казалось, что она хочет вонзить их в поднятую руку сына. — Что?
— Скажи, со мной ты бы так же поступила? — тихо спросил Сириус, чувствуя, как от злости на глазах выступили слезы. — Или просто прикончила?
« — Это моя собака, моя! — Мне не нужна грязь в доме! — Мама, пожалуйста, пожалуйста, я все что хочешь сделаю, ну не надо! — Авада Кедавра!»
— Дядя Альфард был мне как отец! Он один любил меня в этой гребанной семье!
«Мне нравится Гриффиндор! У меня там есть друзья! — ступеньки лестницы, вверх, вверх. Стук каблуков за спиной. Надо спрятаться, срочно. Договорить тоже надо. — Меня там любят! Я не уйду из Хогвартса! Если вы меня заберете, я... я покончу с собой, ясно?! — Дверь. Взбешенное лицо матери. — Ты смеешь угрожать мне, бессовестная дрянь?! Угрожать?! — пощечина. — Ненавижу вас всех!!! — Тишина. — Ненавидишь?.. КРУЦИО!»
— Теперь всё по-честному. Ты поломала мою жизнь, я твою. Мы квиты, — и он развернулся, чтобы уйти.
— Стой, выродок! — вдруг выкрикнула Вальбурга, и Сириус остановился на всем ходу, напоровшись на эти слова, как на нож.
«Кто? Выродок?»
Он обернулся, надеясь, что это было сказано не ему.
«Я, мама?»
— Ко мне! — дрожащим голосом сказала Вальбурга, властно указывая палочкой на пол у своих ног.
Сириус почувствовал было, как внутри все подхватилось, чтобы сделать шаг, но он только крепче сжал палочку и врос в пол. К горлу подкатил ком.
— Ко мне!
Он не двигался.
Регулус в ужасе смотрел на него, вцепившись маленькими детскими ручками в дверной косяк. В коридоре послышалось шевеление — Кикимер показался в арочном проеме.
Прозрачные холодные глаза женщины наполнились крупными слезами — но едва ли Сириус мог рассчитывать, что это слезы по нему.
— Я — твоя мать, неблагодарный щенок! Я — твоя мать! Немедленно извинись!
— Это ты-то мать? — едва слышно спросил Сириус. Выражение лица ее вмиг переменилось, Регулус, охнув, отступил назад. — Не слишком ли большое звание ты прибрала за то, что приютила меня у себя внутри?
Вальбурга вдруг сделала резкое движение. Сириус мгновенно отреагировал на свист рассекаемого воздуха (обычно за ним следовала боль) и блокировал чары.
Повисла тишина.
Сириус чувствовал, как с хрустом рвется в душе та тонкая ниточка, что связывала его и с этим местом, и с этой женщиной.
С досадой и отвращением глядя ей в глаза, Сириус опустил палочку, сделал шаг назад, потом еще один, а потом просто резко развернулся и пошел прочь.
Вальбурга схватила с какого-то столика чудом уцелевшую вазу и метнула ему вслед, но промахнулась, и ваза врезалась в стену.
Сириус сбежал с крыльца и опрометью помчался на задний двор, а в спину ему несся визг:
— ТЫ МНЕ БОЛЬШЕ НЕ СЫН!
Он хлопнул калиткой так сильно, что она закрылась, чуть не сорвавшись с петель, и снова открылась. Задыхаясь от ярости, Сириус не отдавал себе отчета в своих действиях. У него не было с собой ни вещей, ни денег, он успел только сдернуть со стула на кухне свою куртку. Он не знал, что будет делать дальше, но точно знал, что оставаться в этом доме больше не намерен.
Подойдя широким шагом в пустой подъездной дорожке, он резко вытер нос и сдернул с мотоцикла мантию-невидимку Джеймса. Совершенно неволшебное, правильное переплетение хромированных деталей ярко сверкнуло в лучах разгорающегося заката.
Скомкав мантию, Сириус вызывающе взглянул на окна.
В окне второго этажа замаячила невысокая фигура.
— Будем надеяться, матушка, что по пути я расшибу себе голову! — прокричал он и встряхнул своего железного коня, снимая его с подножки. — Хотя бы раз в жизни осуществлю твою мечту! — он оседлал мотоцикл и рывком повернул ручку. Мотор взревел, порвав в клочья тишину прекрасного тающего летнего дня. Фигура на втором этаже шевельнулась и пропала из поля зрения.
Горло сдавили слезы, но Сириус скорее оторвал бы себе руку или ногу, чем позволил заплакать, поэтому, не медля более ни секунды, он оттолкнулся и выехал на гладкую ровную дорогу, всем своим существом стремясь к единственному человеку, который у него остался.
К Джеймсу Поттеру.
