В жизни так бывает... [лень редачить, сорян]

Все хорошо, что хорошо кончается.

— Ну, Чимин, ну, прости~! — в какой раз за день повторяет Юнги, ползая на коленях перед мужем. — Ну, ты же сам просил~, ну, малыш, ну, пирожочек, ну, прости~.

— Юнги, блять, иди нахуй. — рыкает Чимин, утыкаясь лицом в подушку.

— Ну, прости~! — продолжает стоять на коленях Мин, тыкая носиком в бок истинного, что разлегся на кровати, не смея пошевелиться. — Ну, Чимин~и, тебе же понравилось... — оправдывался альфа, прожигая мужа щенячьими глазками, умоляя простить.

— Свали, блин. — хмыкает младший, дерзко накрывая лицо старшего своей ладошкой, отталкивая того, слыша наигранный детский плач.

— Чимин~и, Минни~, пусечка, дорогой, самый лучший муж на свете, ну, не сердись. — снова начинает Юнги, покрывая лопатки, на которых все еще виднеются укусы, некоторые достаточно глубокие, поцелуями. — Пирожочек, булочка, не будь букой. — жалостливо стонал альфа, покрывая пострадавшее тело поцелуями, спускаясь к копчику.

— Садист хренов. — хнычет омежка, чуть дернувшись, намекая на то, чтобы альфа не останавливался, а заглаживал свою вину. — Когда я просил, не это имел в виду! — прыскает Чимин, шипя, когда Юнги оглаживает его пострадавшие половинки.

— Прости. — снова извиняется старший, целуя пострадавшую дырочку, из-за чего младший тихо охает от неожиданности. — Позволь мне зализать свою вину? — ухмыляется альфа, продолжая гладить бархатную кожу, аккуратно сминая бедра, между которых он расположился.

— Делай, что хочешь, только отстань от меня. У меня все болит из-за тебя! — фыркает Чимин, сильнее зарываясь в подушку. — У неделю не смогу сидеть~. — хнычет он в подушку, пытаясь помахать ногами, шипя от боли и веса альфы на них.

— Я обещаю, что не сделаю больно. — шепчет Юнги на ушко, чмокнув в щечку. — Подожди чуть-чуть, все пройдет. — успокаивает он мужа, лазия в тумбочке, ища мазь. — Расслабься.

Чимин догадывался, что тот собирается сделать, но не ожидал что он будет это делать языком. Поэтому, когда ощущает юркий язык, на краюшке которого густая мазь, что погружается в его сфинктер, омежка тихо скулит, кусая подушку то ли от наслаждения, то ли от атакующего смущения, то ли от боли. Длинные пальцы аккуратно мацают бока Чимина, безмолвно говоря "успокойся". Проходят минуты, язык сменяется пальцами, что вовсе не доставляют боли, лишь размазывают мазь, успокаивающе поглаживая, порой специально попадая по простате, из-за чего младший тихо шипит, прожигая альфу взглядом, скрывая красные от смущения щечки.