Love for two

Лишь до утра

— У меня появились подозрения, — произнес Рон задумчивым голосом и негромко постучал пивной пробкой по столу.

— Что? — Гермиона подняла голову от толстого тома по новейшей истории магии, которую изучала в свободное от работы время.

История была для нее чем-то вроде хобби. Гермиона даже подумывала сама написать пару учебников на эту многострадальную тему, ибо являлась непосредственным участником и свидетелем некоторых достойных внимания событий.

— Я сказал: у меня появились подозрения.

— Подозрения? Какого рода? — Гермиона поправила сползшие на кончик носа очки. — Господи, так и этак им надо извратить «Историю Принца»… Уж двадцать лет с его смерти прошло, а они все никак не успокоятся. «Лили Эванс — самая большая любовь в жизни Северуса Снейпа, и доподлинно неизвестно, являлся ли он настоящим отцом Гарри Поттера…» Да они просто издеваются! Этого и быть-то не может — Гарри даже не похож на него! Прости, так какие у тебя подозрения?

— Сливочное пиво будто разводить стали, — буркнул Рон себе под нос.

— Тоже мне, удивил, — фыркнула Гермиона и снова уткнулась в книгу.

Рон молча вздохнул и отхлебнул пиво — действительно не такое вкусное, какое варили в его школьные годы; однако ж подозрения возникли (и тут же отпали) совсем по другому поводу.

«Не изменяет она мне, Мерлин… Ни с Гарри, ни с кем еще. Да ее ничего, кроме этих пыльных развалин, не интересует!»

С этими мыслями Рон грузно поднялся со стула и ушел в гостиную, где прилег отдохнуть, как всегда делал после плотного ужина — привычный распорядок дня не менялся в течение долгих лет.

Когда из-за стены донесся раскатистый храп, Гермиона закрыла книгу и вышла в сад, где долго курила и задумчиво накручивала на палец прядь волос — черных, словно вороново крыло. Рон не знал, что жена давно пристрастилась к сигаретам. Не замечал, что со временем Гермиона стала одеваться и говорить иначе, что в корне изменила старую прическу — впрочем, иногда Гермионе казалось, что муж ничего не поймет, даже если она побреется налысо.

Солнце медленно скрывалось за горизонтом, и теплый сентябрьский день сменился сумрачным вечером. Вернувшись в дом, Гермиона зачерпнула ладонью горсть летучего пороха, вошла в камин и через несколько секунд оказалась в трактире «Протекший Тигель», где, ловко уклонившись от любопытных взоров, поднялась в номер, который они с Гарри некогда облюбовали, и, наспех раздевшись, нырнула в нагретую любовником постель.

Затхлый воздух маленькой комнатки пропах завядшими цветами и подгнившим ворсом ковра.

Гарри встретил ее поцелуями в щеку, в лоб, в висок — не в губы: знал, как Гермиона этого не любила.

Тени удлинялись и плясали на стенах.

Последний луч солнца, лизнув цветы на окне, скользнул по спутавшимся в причудливом танце волосам любовников, прошелся по пыльным серым занавескам и померк.

— В том, что мы делаем, есть что-то неправильное. Так не может продолжаться всю жизнь. Сколько еще прятаться от Джинни и Рона, сколько можно жить во лжи? — едва уловимый шепот Гарри нарушил тишину.

Гермиона пожала плечами, подожгла сигарету, затянулась.

— Столько, сколько потребуется, чтобы они смирились.

— Я так не могу.

— Хочешь прекратить это? — Гермиона приподнялась на локтях и заглянула в лицо любовника.

Складка между бровей Гарри с каждым годом становилась все глубже от груза забот и обязанностей, стекла в очках делались толще, и теперь Гермиона с трудом могла разглядеть за ними его глаза.

Однако сегодня они заметно блестели.

— Не думаю. Я слишком долго приносил себя в жертву. Неужели я не заслуживаю нормальной жизни? Неужели мы с тобой ее не заслуживаем — теперь, когда нам почти сорок…

Гермиона лишь едва заметно улыбнулась, и ее волосы вновь переплелись с отросшими волосами Гарри.

Маленький гостиничный номер заполнился гортанным смехом и довольным мурлыканьем.

До рассвета оставалось пять несчастных часов.

Прочее могло подождать еще несколько лет.