Надписи на партах

8

Настенные часы ровно отсчитывали секунды, казалось, никуда не торопясь. Антон стоял посередине комнаты, опустив глаза в пол и нервно теребя низ толстовки. — Антош, — тихо начала мама, обращаясь к сыну. Тот устремил на неё взгляд, но тут же снова стыдливо стал изучать свои ноги. — Ничего не хочешь мне сказать? — поинтересовалась женщина, скрестив руки на груди. — Мам, — осторожно ответил светловолосый, обхватывая ладонями локти. — Мам, прости... Я не хотел... Женщина вздохнула, укоряюще взглянув на сына. Антон вздохнул следом, не зная, что ещё можно сказать. — Я до сих пор не верю в это, — Майя подняла глаза к потолку в надежде, кажется, найти там ответы на все свои вопросы, терзающие душу. — Неужели ты мог так поступить? Шастун-младший кивнул, впиваясь в мать зелёным взглядом. Было всё равно на то, что мама решит дальше делать или как поступит. — Скажи, пожалуйста, в последний раз, и отстану, — женщина всё ещё не верила в реальность происходящего. Её Антон заставил человека курить, а всё из-за каких-то игр на желания? Боже, нет. — Правда, что ты виноват в том, что Арсений курил? — её глаза почему-то вмиг наполнились слезами, но она умело сдержала себя и смахнула влагу с ресниц. — Да, — через силу сказал Шастун. Ему хотелось сгореть. Провалиться сквозь землю. Лишь бы не видеть этих глаз, которые раньше были такими добрыми и доверчивыми, а сейчас в них плескались боль и некоторое презрение. Но в голове вертелась одна единственная фраза, сказанная Поповым не так давно : « Я тебе расскажу... но с одним условием... Ты никогда и никому ничего не расскажешь » — Как же так?! — мать вдруг закрыла лицо руками. Послышались тихие одинокие всхлипы. — Ну мам, — сердце сжалось от боли и готово было разломиться на миллионы маленьких осколков, пронзив нежную кожу изнутри. — Я не идеален... Тоха судорожно сглотнул, понимая, что открываться ни в коем случае нельзя. Что о нём подумает Арс, если узнает, что он проболтался? Что он трус, чёртов предатель, что язык за зубами не держится. Тоха, не смей, ты же знаешь, что сделаешь только хуже. Мысли и происшествия сегодняшнего дня перепутались в голове, и мозг не воспринимал даже самых простейших сигналов. — Иди в свою комнату... — едва слышно молвила мама, убирая руки от красных от слёз глаз. — Я не в состоянии... выяснять что-то с тобой сейчас... Шастун не ответил, лишь только кивнул и, прижавшись к маме в последний раз, пошёл по длинному коридору. Все звуки мира мгновенно заглушились, уют родного дома и тепло любящей семьи улетучились. Мир стал каким-то серым, туманным и мрачным... Мальчик облокотился на кресло, не желая никого видеть и слышать сейчас. Где-то в глубине души он понимал, что поступал правильно. Да и Арсения он, вроде как, спас. Но что-то неприятно кололось в груди, будто внутри свернулись ветви ядовитого плюща. — Тош, можно? — из-за двери послышался тонюсенький голосок. Лиза обычно не спрашивала разрешения. Она знала, что к брату всегда можно : в любое время суток и в любое время года. Однако сейчас, будто почувствовав, что лучше уточнить у брата, она лишь постучала маленьким кулачком. Антону хотелось скрыться. Сделать вид, что он исчез. А лучше, что его никогда и не было. Он протёр холодными руками лицо и, открыв глаза, прохрипел: — Входи. Девочка вошла, лёгким движением руки отбрасывая назад свои золотые кудри. — Тебе всегда можно, — попытавшись выдавить из себя улыбку, процедил зеленоглазый. — Вы поссорились с мамой? Она плачет, — ребёнок смотрел так пронзительно и доверчиво, что где-то в области грудной клетки неприятно что-то защемило от боли. — Да... да, — ответил Тоха, падая на кровать в изнеможении. — Из-за чего? — Лиза взирала на него своими нежными добрыми глазами, пытаясь понять, что за конфликт произошёл в семье. — Потому что я дурак, — чуть слышно истерически прохохотал Антон, поджимая под себя колени. Неожиданно он резко сел на кровати, тем самым испугав девочку. — Лиз, понимаешь, я просто... — он осёкся, понимая, что не знает, что сказать. Но раз уж начал, то придётся выкручиваться. — Знаешь, когда дети себя плохо ведут, обычно родители сердятся? Сестра резко свела брови к переносице. — Ты плохо себя вёл, Тош? — она сказала это настолько серьёзно, что русоволосый невольно ухмыльнулся. — Думаю, да, — задумчиво протянул он и посмотрел на одиннадцатилетнюю девочку. — Ну... — нахмурилась Лиза, — ты же можешь попытаться извиниться. — Вряд ли, — горько усмехнувшись, пожал плечами парень, пытаясь прижаться к сестре, но та отстранилась. — Извиняйся, — Елизавета упёрла руки в боки, показывая тем самым, что она явно знает, что делать, причём лучше, чем брат. — Понимаешь... Нет смысла... — в уголках глаз юноши скопилась влага, а губы предательски задрожали. — Я... я очень плохой сын. Господи, да как ей ещё объяснить??? — Плохих детей наказывают, — упрямо отстаивала свою позицию сестра. — Тебя не наказали, значит ты хороший. Антон рассмеялся от такой "железной женской логики", но улыбка исчезла с лица, как только он вспомнил Арсения, которого били за всё подряд. Сердце снова сжалось и, кажется, начало перекатываться из стороны в сторону, путаясь во внутренностях и грозясь выскочить наружу. — Не факт, что я хороший, — он снова забрался на кровать с ногами и на этот раз притянул к себе Лизу. — И не факт, что я не наказан. У девочки, кажется, совсем кончились аргументы, потому что она молча взирала на брата, не зная, что предлагают в таких ситуациях. — В любом случае, — тихо произнесла она, смотря куда-то сквозь Антона. — Извинения - самый лучший выход. Поверь моему опыту. Мальчик усмехнулся и обнял своё сокровище, которое уже, казалось, могло бы создать свою книгу советов под названием « Идеальная жизнь ». Но, как говорится, идеальной жизни не бывает и быть не может...
В это же время
Арсений стоял, иногда забывая дышать, смотря куда-то в пустоту. Мать закрывала входную дверь в квартиру, и каждый поворот ключа отдавался в голове в тысячу раз громче, чем есть на самом деле. — Ты же не подумал, что я просто это всё забуду по дороге домой? — серьёзно спросила она, снимая обувь и подходя вплотную к приёмному сыну. Тот невольно поёжился, чувствуя на себе злой взгляд, и слегка отпрянул, но его резко вернули в обратное положение, закрутив руку за спину. Он хотел было от неожиданности воскликнуть, что больно, но вовремя прикрыл рот, не давая словам, которые скопились в нём за столько мучительно долгих лет, вырваться. — Какого хрена ты курил?! — женщина мгновенно из "леди", которой она казалась на работе, превратилась в "тирана", готового сожрать своего (хоть и приёмного) сына. Кожа мальчика покрылась мурашками, и он вдруг неожиданно для себя осознал : выхода нет — он в чёртовой ловушке. Эмоции кипели внутри, стремясь выплеснуться фонтаном, но он покорно сдерживал их, ожидая своей участи. — Знаешь, от смерти тебя спасло лишь то, что ты виноват в этой ситуации наполовину, — хмыкнула она, жестом показывая Арсению, что тот должен снять с неё пальто. Мальчик приблизился к опекунше, сразу чувствуя в полости носа аромат приторно-сладких, таких ненавистных, въевшихся в сознание духов, которые, каким-то магическим образом, нравились мужу женщины. — О, посмотрите, уродец пришёл, — показалась из комнаты светлая макушка сестры. — Закрой рот, — прошипел Попов сквозь зубы и не успел отреагировать, как на его правую щёку прилетела звонкая пощёчина. Он произвольно схватился за сразу покрасневшее место, начиная потирать его рукой. Однако уже ничего не удивляло. Это было, наверное, самое меньшее, что могла с ним сотворить мать. А уж отец и вовсе не церемонился. — Не сметь так разговаривать с сестрой! — взвизнула женщина и улыбнулась приёмной дочери, которую, как ни странно, любила больше всех на свете. — Не обращай внимания, солнышко. — Но Саша начала перв... — он не успел договорить, как Вера Ивановна повторно замахнулась и ударила ладонью уже по второй щеке. Повреждённое место вмиг защипало, и Арсений даже скорчился от боли. Перед глазами почему-то всё поплыло, хоть удар и не был сильным. Скорее всего, это просто было более чем непредвиденно, что застало парня врасплох. — Не кривись, чёрт возьми, это не больно, — закатила глаза женщина, проходя на кухню, специально задевая сына плечом. — Посмотрим, как запищишь, когда придёт отец. Поверь, он узнает о том, что ты творишь. Кожа в который раз за сегодняшний день покрылась мурашками, захотелось выбежать из квартиры и больше никогда не возвращаться. Никогда. Но когда ты буквально скован цепями, когда тебе некуда и не к кому идти, когда тебя, словно старую разорванную плюшевую игрушку оставляют помирать в одиночестве в месте без любви и заботы, ты вряд ли куда-то сможешь сбежать. Арсений чувствует, как вновь опускаются руки. От бессилия. От того, что он в себя не верит и не может ничего с этим поделать. Боль терзает изнутри. Саша несколько секунд смотрит на застывшего посередине прихожей брата и злорадно улыбается, а потом показывает язык, жмурясь от нескрываемого наслаждения, и, поворачиваясь на пятках, уходит в свою комнату, громко хлопая дверью. Арс слышит, как сестра врубает на полную громкость свой любимый рок, и сразу хочется кричать. Всё равно ведь никто не услышит. Всем всё равно. Брюнет всё ещё остаётся в бездвижном положении, каждой клеткой тела чувствуя, как жёсткая музыка пронзает организм, заставляя тонуть в этих звуках. И кричать от боли хочется ещё больше. Ещё больше хочется бежать. Вырываться из этих верёвок, сбрасывать оковы и стремиться туда, где никто никогда не найдёт, не увидит, как он плачет, не увидит, как он слаб. Истерзан, разбит, опустошён изнутри. Говорят, слёзы далеко не признак слабости, а даже напротив - силы. Якобы, если человек способен показать свои настоящие искренние эмоции, он считается самым мощным из всех. Всё чаще кажется, что врут. Разве может сильный человек плакать? Разве должен? Разве способен человек, который может выдержать все трудности, лить горькие слёзы? Любимая фраза « Я рождён победителем » с треском взрывается в душе, разбиваясь на куски, отбрасывая все свои части как можно дальше от Попова. Арсений упирается головой в стену, не замечая резкой щиплющей боли на горящих от страха, стыда и пощёчин щеках. С первого взгляда кажется, что он отключился от мира, и ничего его не интересует, и бояться нечего... Но на самом деле, где-то глубоко внутри горит ядовитый огонь, прожигающий организм изнутри, смешивая кости и органы с пеплом. Антон подходит к самому ужасному в мире зданию под громким названием "школа". Ему ничего не важно, он лишь только искренне надеется и верит, что голубоглазый брюнет жив, не покалечен, да и вообще прекрасно себя чувствует. Тоха не понимает, с каких пор его так интересует состояние простого соседа по парте, с которым, казалось бы, его ничего не связывает. Внутри всё ещё присутствует приглушённая боль, пробирающая насквозь каждый раз, когда юноша представляет перед собой эти глаза-моря. Шастун поднимается по лестнице, встречаясь взглядом с Серёжей, который, вероятно, хочет что-то сказать или спросить, но покорно молчит, ожидая, когда Тоха сам заговорит с ним. Видит, что тот не в состоянии воспринимать реальность так, какая она есть. Жестокая и беспощадная. Разве есть слова, лучше чем эти, чтобы описать всё, что творится сейчас во внутреннем и внешнем мире? Дима и Паша тоже провожают друга слегка грустным взглядом, волнуясь и не понимая, что сегодня со светловолосым парнем. Антон проходит в класс химии и садится за свою любимую, самую лучшую, родную ненавистную третью парту третьего ряда, которая выглядит ещё более одиноко, чем он сам. Парта пустует. Кажется, сбываются самые страшные предположения. Если Антон отделался месяцем домашнего ареста и уборкой по дому, то о том, что могли сделать с Поповым, даже подумать страшно. — Где Арсюша...эээ.... Арсений? — тихо спрашивает Оксана, пронзительно смотря на русоволосого. Она, судя по всему, надеется услышать что-то адекватное, но видя одноклассника, понимает, что ничего не дождётся. Тот мотает головой из стороны в сторону, якобы, не знает, хотя на самом деле прекрасно представляет, причём ещё и в красках. В голове стоит шум, глаза опухли, резкая боль ударяет в виски. Замечательно, просто великолепно! Антон резко закрывает глаза, жмуря их до такой степени, что в темноте начинают плыть круги; щекотит ресницами кожу. Он явно верит в то, что он откроет глаза, и всё окажется ужасным сном, всего лишь кошмаром. Что не будет никакого переезда в другой город. Никакой третьей парты. Никакого долбанного Попова с такой ослепительно красивой улыбкой и небесно-голубыми глазами... Но это не сон. Всё та же реальность, заставляющая беззвучно кричать по ночам от боли, вселяющая страх и обиду на весь мир, внушающая тот факт, что люди лишь жалкие создания природы, существование которых вовсе не обязательно... — Шаст, просто скажи, что с ним всё хорошо, — Фролова чуть не вырывает пуговицу на кофте от нервов. В уголках её глаз скапливаются слёзы, и Тоха целиком и полностью разделяет сейчас её позицию. Хочется зарыться в плед и тихо плакать в подушку, пока кто-нибудь очень добрый не найдёт тебя, принеся чашку ароматного чая с лимоном. — Да, всё с ним хорошо, приболел немного, нос, кажется, не дышит, или давление поднялось... Шастун, ты сам-то себе веришь?! Однако девушка, кажется, всё-таки успокаивается, либо лишь делает вид, что успокаивается, но на её лице отражается улыбка. — Я переживаю за него очень. Зная его родителей... — Окси мнёт пальцы, пытаясь собраться с мыслями. "А я не переживаю?!" — вопит в Антоне крохотный человечек, но он унимает его будто по щелчку. Секунда течёт за секундой, час за часом, день за днём, а Арсений всё ещё не появлялся в школе. На сообщения ВКонтакте да и на простые СМС брюнет не отвечает, и в голову к Антону закрадываются самые что ни на есть ужасные мысли. — Сука, сколько можно болеть? Бесит, — сетует Серёжа, скрещивая руки на груди, явно недовольный таким безалаберным, по его мнению, поведением Арса. Шастун стеклянным взглядом наблюдает за падающими оранжевыми листьями. Октябрь в этом году в Питере выдался солнечным и достаточно тёплым, поэтому девушки активно фотографируются на фоне сей прекрасной природы. — И главное, — поправляет очки Позов, смотря на Тоху, который стоит в таком положении уже, казалось, минут десять, — навестить его нельзя, и на сообщения, гад, не отвечает... Зеленоглазый чуть слышно вздыхает, наконец выходя из транса. — Ребят, я пойду, — шепчет он друзьям, и несколько пар глаз начинают изумлённо вглядываться в него. — Что? — Тош, — Ира удивлённо хмурится, — ещё два урока, — она откладывает в сторону книгу. — Виктор Алексеевич не шутки шутил, когда говорил, что за прогулы уроков будет вызывать родителей или приглашать ученика на комиссию. Девушка поправляет свои каштановые волосы и подходит вплотную к юноше, который снова немигающим взглядом уставился на всех. — Тош, не надо, правда. — Я хочу прогуляться, — цедит сквозь зубы Антон и хочет было развернуться, но одноклассница перехватывает его. — Можем прогуляться после уроков, — смущённо отводит глаза Кузнецова, заметно краснея. Русоволосый отводит девушку в сторону, за угол, и шепчет ей настолько тихо, чтобы слышала только она : — Ир, не обижайся, пожалуйста, — карие глаза смотрят прямо в зелёные с такой доверчивостью, что хочется завыть. — Мне не до тебя сейчас. Может быть, — Антон чешет затылок, придумывая, как не обидеть подругу, — завтра погуляем? Ира начинает широко улыбаться во все свои тридцать два и кивает, явно удовлетворённая таким предложением. — А теперь пусти, — пользуясь отвлечённостью одноклассницы, Шастун выскальзывает за дверь и несётся вниз по лестнице, сшибая на своём пути младшеклассников, которые испуганно жмутся друг к другу. — Ну чё, засосались? — смеётся Илья Макаров, когда видит, как из-за угла выходит одушевлённая и окрылённая Кузнецова. — Ага... что?! — не сразу доходит до девушки, и она таращится на ржущих в голос одноклассников. Антон останавливается около квартиры №238. Ноги подкашиваются от страха, но рука сама по себе тянется к кнопке звонка и нажимает на неё. За дверью - тишина. Пугающая, сжирающая душу. Антон с минуту бездумно пялится на табличку "238" и снова с надеждой жмёт на звонок, прекрасно понимая, что никто ему не откроет. Внутри пустота. Последнее время боль не покидает Тоху. Хочется репостить себе на стену цитатки а-ля "почему жизнь так жестока ко мне?" Хочется слушать грустную музыку, которая будет ещё больше угнетать атмосферу. Он стоит перед дверью ещё минуту, тяжело вздыхает, осознавая, что не найдёт за ней ответа и уже вызывает лифт, как за дверью слышатся какие-то шаги и скрип замка. Тело наполняется адреналином и чувством предвкушения встречи. Не важно, кто там. Если Арс, то зеленоглазый буквально бросится ему на шею с объятиями, а потом побьёт за то, что он, сволочь такая, не отвечает на звонки и сообщения и заставляет волноваться. Если один из родителей, то убьёт нахрен. Несколько долгих, мучительных секунд, и дверь отворяется. Из-за пелены тумана Шастун сначала ничего не видит, но потом замечает в темноте очертания какой-то фигуры. — Антон?! — изумлённо глядит на него Попов, и русоволосый одним большим шагом заходит внутрь, закрывая за собой дверь. — Ты один? — закрыв глаза, шепчет Тоха, боясь увидеть, насколько покалечен его друг. — Да, — тоже шёпотом отвечает брюнет, и в его голосе слышны нотки радости. — Глаза открой, чего ты. — Мне страшно, — искренне признаётся Шастун, но глаза всё же приоткрывает. Он застывает в немом крике, когда видит перед собой Арсения, на лице и шее которого виднеются ссадины и кровоподтёки, а рука и вовсе перебинтована. — Это... — он хватает ртом воздух от возмущения, — что... — эмоции льют через край, он на миг забывает, как дышать, — такое?.. Господи... Я рад, что ты живой, но это... Арсений сдавленно хихикает от комичности ситуации, но ловит на себе максимально испуганный взор соседа по парте и опускает взгляд. — Да ладно тебе, — жмёт он плечами, — всё же хорошо. — Если для тебя это хорошо, то что тогда плохо?! — от картинок в собственной голове Антон чуть ли не падает в обморок. Обладатель ослепительно голубых глаз едва успевает поймать того здоровой рукой, чтобы он не ударился головой об дверной косяк, иначе будет целых два инвалида. — И вообще, почему ты так неровно перевязал? — хмурится Шастун, хватая друга за локоть и насильно таща в его комнату. — Где чёртова аптечка? Попов смотрит на него вопросительным взглядом, явно не понимая, что от него хотят. — Аптечка, блин, где? Или тебе мозг отбили?! — Антон уже начинает откровенно злиться. — На кухне, в сером ящике на второй полке сверху, — шепчет брюнет, боясь лишнее слово вставить, понимая, что ещё хоть какая-то причина, и из Тохи польётся агрессия. Светловолосый коротко кивает и несётся на кухню, буквально через несколько секунд возвращаясь с белой коробкой с красным крестом. Зеленоглазый ставит перед брюнетом медикаменты, где-то даже находит ткань и откладывает её в сторону. Арс завороженно следит за каждым движением друга. — Руку давай сюда, — просит Антон, терпя заторможенную реакцию Арсения. Тот послушно подаёт конечность. Шастун снимает кое-как держащийся бинт и отбрасывает в сторону. Он достаёт перекись, обильно смачивает ей вату и протирает поверженные участки кожи, предварительно удаляя грязь и запёкшуюся кровь. Брюнет невольно шипит от боли, но через секунду, ловя укоряющий взгляд друга, успокаивается. — Сиди смирно и не дёргайся, — диктует правила Тоха, а голубоглазый подчиняется им. Антон выполняет всё с таким трепетом, заботой и сосредоточенностью, что кажется, что он какой-то опытный в своём деле врач. Мальчик продёргивает один конец ткани под рукой, а другой - через плечо голубоглазого. Он наклоняется к шее Арсения, чтобы завязать там узел, и брюнет, чувствуя запах такого приятного парфюма, на мгновение забывается и, улыбаясь, утыкается другу в грудь. Светловолосый на эти действия не обращает внимания : он слишком занят спасением руки Арса. Однако, когда внизу живота начинает приятно тянуть от прикосновений, он вдруг резко дёргается от брюнета, на автомате дотрагиваясь до грудной клетки, куда только что, словно кот, утыкался носом его сосед по парте. Они с минуту пялятся друг на друга, и Антон наконец, первым отходя от шока, потирает руки, любуясь проделанной работой. — Готово, — произносит он, явно довольный собой. — Спасибо, — с самой истинной благодарностью шепчет голубоглазый, солнечно улыбаясь. — Но ты же понимаешь, что тебе придётся пойти со мной в больницу, чтобы наложить гипс? — хмурит брови Шастун, и Арсений бессильно падает на пуфик, понимая, что друг прав. — Но что я скажу насчёт того, каким образом сломал руку?