Остров сокровищ Р.Л.Стивенсон

3. ЧЕРНАЯ МЕТКА

Около полудня я вошел к капитану с прохладительным питьем илекарством. Он лежал в том же положении, как мы его оставили, тольконемного повыше. Он показался мне очень слабым и в то же время оченьвозбужденным. - Джим, - сказал он, - ты один здесь чего-нибудь стоишь. И ты знаешь:я всегда был добр к тебе. Каждый месяц я давал тебе четыре пенса серебром.Видишь, друг, мне скверно, я болен и всеми покинут! И, Джим, ты принесешьмне кружечку рома, не правда ли? - Доктор... - начал я. Но он принялся ругать доктора - слабым голосом, но очень сердито. - Все доктора - сухопутные крысы, - сказал он. - А этот ваш здешнийдоктор - ну что он понимает в моряках? Я бывал в таких странах, где жарко,как в кипящей смоле, где люди так и падали от Желтого Джека [Желтый Джек -лихорадка], а землетрясения качали сушу, как морскую волну. Что знает вашдоктор об этих местах? И я жил только ромом, да! Ром был для меня и мясом,и водой, и женой, и другом. И если я сейчас не выпью рому, я буду какбедный старый корабль, выкинутый на берег штормом. И моя кровь будет натебе, Джим, и на этой крысе, на докторе... И он снова разразился ругательствами. - Посмотри, Джим, как дрожат мои пальцы, - продолжал он жалобнымголосом. - Я не могу остановить их, чтобы они не дрожали. У меня сегодняне было ни капли во рту. Этот доктор - дурак, уверяю тебя. Если я не выпьюрому, Джим, мне будут мерещиться ужасы. Кое-что я уже видел, ей-богу! Явидел старого Флинта, вон там, в углу, у себя за спиной. Видел его ясно,как живого. А когда мне мерещатся ужасы, я становлюсь как зверь - я ведьпривык к грубой жизни. Ваш доктор сам сказал, что один стаканчик меня неубьет. Я дам тебе золотую гинею [гинея - английская золотая монета] заодну кружечку, Джим! Он клянчил все настойчивее и был так возбужден, что я испугался, какбы его не услышал отец. Отцу в тот день было особенно плохо, и он нуждалсяв полном покое. К тому же меня поддерживали слова доктора, что один стаканне повредит капитану. - Не нужно мне ваших денег, - ответил я, потому что предложениевзятки очень оскорбило меня. - Заплатите лучше то, что вы должны моемуотцу. Я принесу вам стакан, но это будет последний. Я принес стакан рому. Он жадно схватил его и выпил до дна. - Вот и хорошо! - сказал он. - Мне сразу же стало лучше. Послушай,друг, доктор не говорил, сколько мне лежать на этой койке? - По крайней мере неделю, - сказал я. - Не меньше! - Гром и молния! - вскричал капитан. - Неделю! Если я буду лежатьнеделю, они успеют прислать мне черную метку. Эти люди уже пронюхали, гдея, - моты и лодыри, которые не могли сберечь свое и зарятся теперь начужое. Разве так настоящие моряки поступают? Вот я, например: я человекбережливый, никогда не сорил деньгами и не желаю терять нажитого. Я опятьих надую. Я отчалю от этого рифа и опять оставлю их всех в дураках. С этими словами он стал медленно приподниматься, схватив меня заплечо с такой силой, что я чуть не закричал от боли. Тяжело, как колоды,опустились его ноги на пол. И его пылкая речь совершенно несоответствовала еле слышному голосу. После того как он сел на кровати, он долго не мог выговорить нислова, но наконец произнес: - Доконал меня этот доктор... В ушах у меня так и поет. Помоги мнелечь... Но прежде чем я протянул к нему руку, он снова упал в постель инекоторое время лежал молча. - Джим, - сказал он наконец, - ты видел сегодня того моряка? - Черного Пса? - спросил я. - Да, Черного Пса, - сказал он. - Он очень нехороший человек, но те,которые послали его, еще хуже, чем он. Слушай: если мне не удастся отсюдаубраться и они пришлют мне черную метку, знай, что они охотятся за моимсундуком. Тогда садись на коня... - ведь ты ездишь верхом, не правда ли? -тогда садись на коня и скачи во весь дух... Теперь уж мне все равно...Скачи хоть к этому проклятому доктору, к крысе, и скажи ему, чтобы онсвистнул всех матросов на палубу - всяких там присяжных и судей - и накрылмоих гостей на борту "Адмирала Бенбоу", всю шайку старого Флинта, всех доодного, сколько их еще осталось в живых. Я был первым штурманом... да,первым штурманом старого Флинта, и я один знаю, где находится то место. Онсам все мне передал в Саванне, когда лежал при смерти, вот как я теперьлежу. Видишь? Но ты ничего не делай, пока они не пришлют мне черную меткуили пока ты снова не увидишь Черного Пса или моряка на одной ноге. Этогоодноногого, Джим, остерегайся больше всего. - А что это за черная метка, капитан? - спросил я. - Это вроде как повестка, приятель. Когда они пришлют, я тебе скажу.Ты только не проворонь их, милый Джим, и я разделю с тобой все пополам,даю тебе честное слово... Он начал заговариваться, и голос его становился все слабее. Я дал емулекарства, и он принял его, как ребенок. - Еще ни один моряк не нуждался в лекарстве так, как я. Вскоре он впал в тяжелое забытье, и я оставил его одного. Не знаю, как бы я поступил, если бы все шло благополучно. Вероятно, ярассказал бы обо всем доктору, ибо я смертельно боялся, чтобы капитан непожалел о своей откровенности и не прикончил меня. Но обстоятельствасложились иначе. Вечером внезапно скончался мой бедный отец, и мы позабылиобо всем остальном. Я был так поглощен нашим горем, посещениями соседей,устройством похорон и работой в трактире, что у меня не было времени нидумать о капитане, ни бояться его. На следующее утро он сошел вниз как ни в чем не бывало. Ел в обычныечасы, но без всякого аппетита и, боюсь, выпил больше, чем обыкновенно,потому что сам угощался у стойки. При этом он фыркал и сопел так сердито,что никто не дерзнул запретить ему выпить лишнее. Вечером накануне похоронон был пьян, как обычно. Отвратительно было слышать его разнузданную,дикую песню в нашем печальном доме. И хотя он был очень слаб, мы до смертибоялись его. Единственный человек, который мог бы заткнуть ему глотку, -доктор, - был далеко: его вызвали за несколько миль к одному больному, ипосле смерти отца он ни разу не показывался возле нашего дома. Я сказал, что капитан был слаб. И действительно, он не только непоправлялся, но как будто становился все слабее. Через силу всходил он налестницу; шатаясь, ковылял из зала к нашей стойке. Иногда он высовывал носза дверь - подышать морем, но хватался при этом за стену. Дышал он тяжелои быстро, как человек, взбирающийся на крутую гору. Он больше не заговаривал со мной и, по-видимому, позабыл о своейнедавней откровенности, но стал еще вспыльчивее, еще раздражительнее,несмотря на всю свою слабость. Напиваясь, он вытаскивал кортик и клал егоперед собой на стол и при этом почти не замечал людей, погруженный в своимысли и бредовые видения. Раз как-то, к нашему величайшему удивлению, он даже стал насвистыватькакую-то деревенскую любовную песенку, которую, вероятно, пел в юности,перед тем как отправиться в море. В таком положении были дела, когда на другой день после похорон -день был пасмурный, туманный и морозный, - часа в три пополудни, я вышелза дверь и остановился на пороге. Я с тоской думал об отце... Вдруг я заметил человека, который медленно брел по дороге. Очевидно,он был слепой, потому что дорогу перед собою нащупывал палкой. Над егоглазами и носом висел зеленый щиток. Сгорбленный старостью или болезнью,он весь был закутан в ветхий, изодранный матросский плащ с капюшоном,который делал его еще уродливее. Никогда в своей жизни не видал я такогострашного человека. Он остановился невдалеке от трактира и громко произнеснараспев странным гнусавым голосом, обращаясь в пустое пространство: - Не скажет ли какой-нибудь благодетель бедному слепому человеку,потерявшему драгоценное зрение во время храброй защиты своей родины,Англии, да благословит бог короля Георга, в какой местности он находится внастоящее время? - Вы находитесь возле трактира "Адмирал Бенбоу", в бухте ЧерногоХолма, добрый человек, - сказал я. - Я слышу голос, - прогнусавил старик, - и молодой голос. Дайте мнеруку, добрый молодой человек, и проводите меня в этот дом! Я протянул ему руку, и это ужасное безглазое существо с такимслащавым голосом схватило ее, точно клещами. Я так испугался, что хотел убежать. Но слепой притянул меня к себе. - А теперь, мальчик, - сказал он, - веди меня к капитану. - Сэр, - проговорил я, - я, честное слово, не смею... - Не смеешь? - усмехнулся он. - Ах вот как! Не смеешь! Веди менясейчас же, или я сломаю тебе руку! И он так повернул мою руку, что я вскрикнул. - Сэр, - сказал я, - я боялся не за себя, а за вас. Капитан теперь нетакой, как всегда. Он сидит с обнаженным кортиком. Один джентльмен ужеприходил к нему и... - Живо, марш! - перебил он меня. Никогда я еще не слыхал такого свирепого, холодного и мерзкогоголоса. Этот голос напугал меня сильнее, чем боль. Я понял, что долженподчиниться, и провел его в зал, где сидел наш больной пират, одурманенныйромом. Слепой вцепился в меня железными пальцами. Он давил меня всей своейтяжестью, и я едва держался на ногах. - Веди меня прямо к нему и, когда он меня увидит, крикни: "Вот вашдруг, Билли". Если ты не крикнешь, я вот что сделаю! И он так вывернул мою руку, что я едва не потерял сознания. Я такбоялся слепого нищего, что забыл мой ужас перед капитаном и, открыв дверьзала, дрожащим голосом прокричал те слова, которые слепой велел мнепрокричать. Бедный капитан вскинул глаза вверх и разом протрезвился. Лицо еговыражало не испуг, а скорее смертельную муку. Он попытался было встать, ноу него, видимо, не хватило сил. - Ничего, Билли, сиди, где сидишь, - сказал нищий. - Я не могу тебявидеть, но я слышу, как дрожат твои пальцы. Дело есть дело. Протяни своюправую руку... Мальчик, возьми его руку и поднеси к моей правой руке. Мы оба повиновались ему. И я видел, как он переложил что-то из своейруки, в которой держал палку, в ладонь капитана, сразу же сжавшуюся вкулак. - Дело сделано, - сказал слепой. При этих словах он отпустил меня и с проворством, неожиданным вкалеке, выскочил из общей комнаты на дорогу. Я все еще стоял неподвижно,прислушиваясь к удаляющемуся стуку его палки. Прошло довольно много времени, прежде чем мы с капитаном пришли всебя. Я выпустил его запястье, а он потянул к себе руку и взглянул наладонь. - В десять часов! - воскликнул он. - Осталось шесть часов. Мы еще импокажем! И вскочил на ноги, но сейчас же покачнулся и схватился за горло. Такстоял он, пошатываясь, несколько мгновений, потом с каким-то страннымзвуком всей тяжестью грохнулся на пол. Я сразу кинулся к нему и позвал мать. Но было поздно. Капитанскоропостижно скончался от апоплексического удара. И странно: мне, право,никогда не нравился этот человек, хотя в последнее время я начал жалетьего, но, увидев его мертвым, я заплакал. Я плакал долго, я истекалслезами. Это была вторая смерть, которая произошла у меня на глазах, игоре, нанесенное мне первой, было еще слишком свежо в моем сердце.