Теперь я, по крайней мере, не боялся идти домой и не старался «вести себя как можно естественнее». Мы опять могли, как и раньше, говорить друг с другом обо всем - даже если это «все» было ужасом осознания того, что дни, которые нам суждено провести вместе, сочтены все до единого.
Нам надо было кое-что обсудить, хотя обычно двадцатичетырехлетние супруги о таких вещах не разговаривают.
- Я верю, что ты выдержишь, ты же у меня настоящий спортсмен, - говорила она.
- Выдержу, выдержу, - отвечал я, думая, догадывается ли всегда такая проницательная Дженнифер, что ее настоящий спортсмен трусит.
- Ты должен держаться ради Фила, - продолжала она. - Ему будет очень тяжело. Ну, а ты... ты станешь веселым вдовцом...
- Нет, не веселым, - перебил ее я.
- Ты будешь веселым, черт побери. Я хочу, чтобы ты был веселым. О'кэй?
- О'кэй.
Это случилось через месяц, сразу же после обеда. Она не хотела уступать и каждый день возилась на кухне. В конце концов, мне удалось ее убедить, и она все-таки разрешила мне убирать со стола и мыть посуду (хотя поначалу она, горячась, доказывала, что это «не мужская работа»). Итак, я убирал чистые тарелки, а она играла на рояле Шопена. И вдруг остановилась на середине прелюдии. Я бросился в гостиную. Она сидела, просто сидела - и больше ничего.
- С тобой все в порядке, Джен? - спросил я (конечно, понимая, что «все в порядке» быть уже не может).
- У тебя хватит денег на такси? - поинтересовалась она.
- Конечно, - ответил я. - А куда ты хочешь поехать?
- Ну, например, в больницу.
И посреди обрушившегося на меня суматошного смятения я вдруг понял: «Вот оно». Дженни уходит из нашей квартиры, чтобы больше никогда сюда не возвращаться. Пока я собирал для нее вещи, она просто сидела. О чем она думала? О нашей квартире? Хотела вдоволь насмотреться и все запомнить? Нет. Она просто сидела, ничего не видя перед собой.
- Эй, - сказал я, - может быть, ты хочешь захватить с собой что-нибудь конкретно?
- Нет. - Она отрицательно покачала головой, а потом, после некоторого размышления, прибавила: - Тебя.
Спустившись вниз, мы пытались поймать такси, - что очень нелегко сделать вечером, когда все едут в театр или еще куда-нибудь. Швейцар свистел в свой свисток и размахивал руками, прямо как ополоумевший судья во время хоккейного матча. Дженни стояла, опираясь на меня, и я втайне не хотел никакого такси - лишь бы она вот так стояла и стояла, опираясь на меня. Но «мотор» в конце концов поймали. А таксист (нам всегда везло) оказался весельчаком. Едва он услышал про больницу Маунт Синай, он начал, как водится:
- Не волнуйтесь, ребятки, вы в надежных руках. Мы с аистом давненько занимаемся этим делом.
На заднем сиденье Дженни свернулась клубочком и прижалась ко мне. Я целовал ее волосы.
- Это у вас первенький? - спросил наш жизнерадостный водитель.
Думаю, Дженни почувствовала, как я собираюсь рявкнуть на этого малого, потому что прошептала:
- Не надо, Олли. Он ведь так старается.
- Да, сэр, - ответил я ему. - Это наш первенец, и моя жена неважно себя чувствует. Может быть, попробуем проскочить на красный?
Он доставил нас в Маунт Синай в мгновение ока. Этот парень действительно хорошо к нам отнесся, был очень вежливым, открыл нам дверь и все прочее. Перед тем как уехать, он долго желал нам счастья и удачи. Дженни поблагодарила его.
Мне показалось, что у нее подкашиваются ноги, и я хотел внести ее внутрь на руках, но она отказалась.
- Только не через этот порог, Преппи. Поэтому мы вошли, и я еле вытерпел мучительно-педантичный процесс оформления больничных бумажек.
- У вас есть «Голубой щит» или другие медицинские страховки?
- Нет.
(Кто же думал о таких пустяках? Мы были слишком заняты покупкой фарфора.)
Конечно, приезд Дженни не был для них полной неожиданностью. Его предвидели, и нами сразу же занялся Бернард Аккерман, доктор медицины и, как предполагала Дженни, хороший парень, хоть и «законченный йелец».
- Мы будем ей вводить лейкоциты и тромбоциты, - проинформировал он меня. - Это то, что ей сейчас нужно больше всего. Антиметаболиты вводить не надо совсем.
- А что это значит? - спросил я.
- Это замедляет разрушение клеток, - объяснил он, - но - Дженни знает - при этом могут возникнуть неприятные побочные явления.
- Послушайте, доктор. - Я знал, что напрасно читаю ему эту лекцию. - Решает Дженни. Как она скажет, так и будет. Только уж вы, ребята, постарайтесь, чтобы ей не было очень больно.
- В этом вы можете быть уверены, - ответил он.
- Сколько бы это ни стоило, доктор. - Я, кажется, начал переходить на крик.
- Это может продлиться несколько недель, а может тянуться месяцами, - предупредил он.
- Наплевать на деньги, - сказал я. Врач был со мной очень терпелив и спокойно реагировал на мой бессмысленный напор.
- Я просто хочу сказать, - объяснил Аккерман, - что никому не известно, сколько ей осталось.
- Запомните, доктор, - продолжал я командовать, - запомните: у нее должно быть все самое лучшее. Отдельная палата. Своя сиделка. И так далее. Пожалуйста. У меня есть деньги.
