play with fire.

11.

Все это собрание не напоминало Еве ничего, кроме званного ужина, где каждый меряется своими достижениями, дожидаясь непревзойдённого хозяина вечера. Девушка с милой и максимально дружелюбной улыбкой отвешивает всем поклоны у входа, указывая гостям, куда им пройти после швейцаров, хотя, с удовольствием послала всех к такой-то матери на белом катере - положение не позволяет. Прошло полтора месяца - от дерзкой юристки ничего не осталось, чем Мирон может гордиться, поправляя запонки на противно идеальном костюме без должного энтузиазма: первый выход в свет после покушения, а эмоций ноль. Впрочем, как и всегда.

- Я уже не могу им всем улыбаться, - вздохнула Гордон. - Мирон решил пригласить абсолютно всех?

- Мирон? - удивилась Анфиса, презрительно поджав губы. - На бойню обратно захотела? Или от хорошей порки не отказалась бы?

- Мне позволил господин так себя называть, - ответила она, заметив очередную подъехавшую машину. - Поэтому оставь свои угрозы, будь добра.

Нельзя не сказать, что особое отношение мужчины к ней давало ей невероятную уверенность в себе, будто Ева - сама госпожа, идущая под руку с хозяином этого города, замашки чувствовались, но пока никто не нуждался в указании положенного ему в этой жизни места.

- Ты говори, но не заговаривайся, - хмыкнула Анфиса. - Господина по имени называть решила с его позволения, как же?

- Не хочешь - не верь, - пожала плечами девушка, улыбнувшись гостям. - Добрый вечер, мы рады приветствовать вас у господина Федорова. Проходите прямо - после вас проведут в зал.

Мужчина не горит желанием спускаться вниз и, в принципе, как-то контактировать с окружающим миром, потому что ему банально противно это делать, глядя во все эти застланные завистью глаза, слыша лицемерные речи и хвастовство: так послушать - у всех всё прекрасно, а, на самом деле, трети изменяют жёны, у половины дела отказываются идти вгору, у остатка - стабильность признак мастерства, и как-то жизнь стабильно не очень.

- Вань, мне очень туда нужно? - немного обречённо интересуется Мирон, зная ответ.

- Да, хотя бы спуститься и оставаться там пару часов, - проговорил парень, встав с кресла. - Покажи, что ты живой и можешь дальше сидеть в кабинете и спальне, мечтая о дальних мирах... Или о чем ты мечтаешь по вечерам?

- О том, чтобы ты заткнулся или оставил свое остроумие для девочек в баре, - ответил он. - Меня снимать не надо, ты немного перепутал.

Сейчас Евстигнеев - начальник охраны, а потом друг, которому стоит утихомирить свой сарказм и эго: у Федорова оно явно больше, злее, с когтями, кажется, и острыми зубами, которые и Руда разорвут, если понадобится. Он знает, что Ваня иногда хочет его задушить, чтобы Женя влюблённо не смотрела на обладателя этой самодовольной, по крайней мере, при всех рожи, чтобы не вспоминать о том, что было до... До того, как они получили то, что имеют. Чтобы не беспокоили кошмары и прошлое, которое накрывает с головой не только бедного-несчастного Мирона - его тоже.

Ему больно не меньше, это точно: родителей, так сложилось, он никогда не видел, даже имени матери не знает - только отца, хотя, лучше бы и этого у него не было. Парень не жаждал власти, не пытался залезть на вершину мира и сжать в руках все ниточки мира - просто хотел спокойную жизнь, семью, детей, какую-никакую работу, но не повезло, действительно это так, встретить давно, никто даже не помнит насколько, Федорова с явной манией величия уже в том возрасте и крайне маниакальным желанием дойти по головам до власти.

- Как же тебе крышу сносит, пиздец, - прошептал Евстигнеев. - Не пытался никогда взглянуть на себя со стороны?

- Говори прямо, а не наводящими вопросами, - ответил мужчина, глядя сквозь зеркало на друга.

Горгона Медуза, будь она живой и настоящей, нервно курила бы в стороне, увидев сие действо, или сама бы окаменела. Голос - холодный и скрипящий, взгляд - абсолютно трезвый и ясный, внешний вид - выше всяких похвал - не пришло ли время задуматься, действительно ли Мирон надевает маску на аудиенции с миром или играет роль перед "друзьями"? Актер-то он великолепный - его персонажам свойственна вся гамма человеческих эмоций, когда самому мужчине вышеупомянутые почему-то чужды.

- Корону поправьте, ваше величество, - цедит Ваня, подходя к двери. - Покосилась.

- Свободен, - бросил Федоров, услышав короткое "слушаюсь" и хлопок двери. - Да что ж ты сука все портишь?!

Зеркало разлетается от удара на осколки; Федоров лихорадочно ищет в отражении с кровавой окантовкой кого-то, кроме себя, но не находит: причина всех бед в нем. В отсутствии внимания в детстве. В словах, что он ничего не стоит. В обыденных, но дико непривычных для старающегося ребенка упреках за завтраком, обедом и ужином, словно таблетки принимающиеся во время приемап пищи.

Мирон устало прикрывает глаза и чувствует ужасно-противно-ноюще разрушащее ощущение своей никчёмности. Мужчина бинтует руку, поправляет костюм и выходит из спальни.

Он снова на высоте. Он снова кровавая легенда Питера. Он снова играет свою роль перед другими.