play with fire.

15.

- Натворил хуйни?

Ваня задает ему этот вопрос, даже не надеясь получить ответ, наверное, хочет деть куда-то всю свою злость на этого придурка, у которого то жизнь - тлен, то делает все и сразу без советов и чужих мнений. Отравлять всем существование он мог и без всяких рекомендаций - тут они тоже ему вряд ли понадобятся. Мирон смотрел на огонь, слушал треск дров и, кажется, забил на Руда.

- Нет, почему ты так решил? - поинтересовался мужчина.

- А как ты объяснишь ее нахождение с тобой на крыше? Она - служанка.

- Она - дипломированный и в прошлом практикующий юрист, - пожал плечами Федоров. - Присаживайся, если хочешь поговорить об этом, я тебя внимательно слушаю.

- Во-первых, что ты устроил перед приёмом? Что за режим обиженной принцессы? - Евстигнеев, если не закипал, то явно был не особо доволен его поведением. - Зачем ты увёл её на крышу?

- Хотел скинуть, - усмехнулся он. - Потом передумал.

- Давай хоть раз серьезно.

- Как вы меня терпите?

- Мы все еще надеемся, что ты одумаешься, - Мирон тихо засмеялся. - Даже с таким отношением к окружающим ты не выглядишь конченным мудоебом, вон, девочку вытащил со скотобойни... У тебя приливы справедливости какие-то, я не знаю, как это объяснить.

- Раздвоение, - кивнул Мирон. - Мне нужно наконец-то определиться насколько я неславный парень.

- А, то есть, все это время ты был в поисках себя? - Руд злится и делает вполне оправданно; мужчина действительно искренне не въезжает, почему он до сих не съездил ему по роже.

- С большой силой приходит большая ответственность...

- Янович, еще одно слово в таком духе, я тебе въебу, - предупредил он. - И я, блять, не шучу: ты заебал.

- Ладно, давай с самого начала, - вздохнул Федоров. - За режим обиженной принцессы прошу прощения, сам понятия не имею, что это было, если честно.

Ваня отмахивается мол все нормально, когда Мирон прекрасно понимает, что ничего даже не близко к стандарту, и ведет он себя, как конченная истеричка: у поэта всемирный запой, а у него пожизненный внутренний конфликт с самим же собой. По сути, никто не заставлял его вставать на эту скользкую дорожку, выложенную красным кирпичом отнюдь не от степени обжига, а просто щедро залитую чужой кровью. Мужчина помнит смерть своей семьи, будто это было вчера; помнит короткий разговор с Евстигнеевым, который сразу согласился с его идиотской затеей - ему то терять было, по сути, нечего, а вот Мирона этот факт как-то даже не остановил.

- Руд, хочешь на свободу? - Федоров поворачивает голову в его сторону; парень совсем не меняется в лице. - Навсегда. На нормальную работу, Женю я тоже отпущу.

- Мне не нужны твои подачки, начнем с этого, - хмыкнул он. - Жест доброй воли. Выйди из образа всесильного мафиози.

- Как знаешь.

- Ты действительно думаешь, что я скажу "да"? Я с тобой с самого начала, Мирон, чтобы съебать, когда ты подаришь мне "свободу"?

А для него это будет хуже тюрьмы или даже скотобойни: Ваня просто не привык жить как-то по-другому - ходить на работу пять раз в неделю, готовить ужин на всю семью, как-то пытаться быть такой ячейкой общества, как и все.

- Я пытаюсь хоть что-то исправить, но, мне кажется, я все проебал. Свою жизнь... Свое будущее. Или что там от него осталось? Просто всякий раз, когда я пытаюсь как-то что-то наладить - все идет по тотальной пизде, я серьезно уже заебался.

- А ты не пытайся влазить в естественный ход времени, - вздохнул Руд. - Ты пытаешься помешать любому событию случиться, и это не есть хорошо на самом деле. Просто дай возможность всему встать на свои места, ладно? Не лезь, блять, никуда со своим невозмутимым ебалом.

- Хорошо, - усмехнулся Мирон. - И... Спасибо.

- Неужели я дождался? - воскликнул Евстигнеев. - Повтори еще раз, я не расслышал?

- Иди нахуй.

- Эх, показалось. Ладно, всегда пожалуйста. Ты же знаешь, мы тебя любого примем и поймём.

Знает, очень хорошо знает.