play with fire.

8.

- У тебя сегодня запланирован визит мэра, - проговорила Женя, заходя в кабинет Мирона. - Ева, выйди, пожалуйста.

- Пусть остается, - ответил мужчина, когда девушка стояла у него за спиной, сжимая в руках тряпочку, которой пару мгновений назад протирала полки. - Мэр прибыл?

- Он попросил перенести встречу, - выдохнула Муродшоева, присев напротив него. - Поэтому у тебя сегодня свободный вечер.

- Это все? - вздохнул Фёдоров, встав с кресла. - Если да, то хорошего вечера, ты свободна.

- Спасибо, машина ждёт у входа, - кивнула она.

А Мирон собирался в заброшенную церквушку у кладбища, где когда-то похоронил свою семью, совесть, страх и остатки человеческого разом, теперь же оставляя за собой красный след капель крови из старых, все еще открытых ран. Время не лечит - лишь калечит, притупляет боль, стирает подробности из памяти, как-то размазывая силуэт прошлого, смешивает краски, проводя по мокрым краскам, словно маленький ребенок, который что-то рисует.

У мужчины уже все черно-красно-серое и до тошноты противное, до звездочек в глазах тёмное, до непривычной тоски скучное. Ничего нового: то стреляют, то травят, а кто бы попытался влюбить в себя и потом просто уйти - тогда бы было действительно больно и в последний раз. Федоров может уже терпеть любую боль, кроме душевной, которая не утихает уже столько лет, стекая алым водопадом по белоснежной рубашке, отвлекая внимание от рук в крови.

У него было достаточно девушек, что, вот не задача, умирали не самыми приятными смертями и не при самых понятных обстоятельствах: после отношений с ним один путь - в могилу, ведь либо застрелят, чтобы сделать больно ему, либо так сложатся обстоятельства чудесным образом. Мирон помнил, как с каменным лицом убаюкивал у себя на руках свою каждую девочку, пока они засыпала вечным сном, а мужчина... Ничего не чувствовал.

Нет ничего страшнее боли - отнюдь, не существует ничего ужаснее пустоты. Дешевая романтизация всей этой депрессивной херни из сериалов, драм и просто подросткового времени, когда все хотят быть "не таким", выделяются этим, когда другим не могут - тут сложнее. Вот в прямом смысле сложнее и натуральнее, чем кажется: вы всегда видим лишь внешний вид, оболочку, напускное, которое, порой, принимаем за чистую монету, вешая на человека (а на человека ли?) ярлык.

Мирон катится в идеально глянцевой черной машине, противно хорошо сидящем костюме-тройке по дорогам Питера, смотрит сквозь тонированные стекла на улицы и не может понять: ему все равно, тошно или довольно таки хорошо. Вроде бы, не вызывает никакого отвращения, не трогает душу гордость, но что-то не устраивает. Для всех у него все в порядке, но порядок давно нарушен: настолько давно, что уже и неправда.

У Федорова на террасе стоит огромный черный рояль, на котором он с особой ловкостью играет Шопена, когда становится хуже, чем привычно, потому что у него тоже есть эмоции, отыгрывающиеся в постоянном миноре на черно-белых клавишах старого инструмента. Ему почему-то это не напоминало даже близко жизнь, которая, по сути, не всегда черная, но точно не белая: вспоминая весь путь Мирон не находит светлых полос, как ни посмотри. Либо все настолько плохо, что хочется выть, либо кровь застилает глаза.

Кажется, вас просто пытаются убедить в том, что он - такой хуевый, а потом сделать из него обиженного судьбой ребенка, верно? Что ж, когда-то его просто не устроил режим, и бунтарь внутри этого мальчика хотел свергнуть, а потом, когда под землю ушли все близкие, забрав с собой спокойного Мирошу, читавшего в свое время книги, на задворках сознания звучало какое-то слово... Оно значило "власть".

Мужчина вышел из машины, застегнув пиджак, и посмотрел по сторонам - здесь ничего не изменилось, наверное, потому что кладбище давно заброшено вместе с церквушкой на территории сего места. Распятие в паутине, пыльные скамейки, затухшие свечи - редко можно увидеть такое место да и без людей - Федоров, на удивление, чувствует себя крайне комфортно в подобных местах, медленным размеренным шагом, собрав руки за спиной, подходя к Иисусу в терновом венке эволюции, и молча смотрит на сие произведение искусства и памятник человеческой невежественности.

В его действиях нет ничего библейского, потому что он ничего не говорит с издевкой, не ощущает себя Иудой в каком-то воплощении - просто наблюдает за покачиванием паутины, слушает шум листвы на улице и не решается подойти к могилам своих родителей прямо у церкви, где одиноко торчат каменные кресты, поросшие мхом, напоминая, что вот он - конец всего живого в этом мире: удобряешь эту гору, превращаясь в уголь, кормишь червей, просто гниешь, если, о, чудо, не успел при жизни.

- Простите меня, - прошептал Мирон, подходя к могилам. - Я сотни раз приходил сюда, просил прощения, но...

Он не может простить себя, что позволил такому случиться, что это вообще, так или иначе произошло, потому что им бы еще жить и жить, но уже нет - с тех пор внутри, бывает, щемит. Странно вообще что-то ощущать. Странно что-то чувствовать только на кладбище. Странно осознавать, что бесконечной пустоты нет - есть предел. Федоров ошивается на кладбище для себя, для своего принятия и осознания, что вечно он жить явно не будет.

- Я не могу... Мам, твои розы, кстати, расцвели.

Мирон достает из внутреннего кармана алый бутон и крутит его в руках. Так вышло, что людей больше нет - есть цветы, воспоминания, какие-то сооружения, которые напоминают о них, заставляя чувствовать неприятную горечь на кончике языка, словно тебе капнули лекарство от полиомиелита на него - только ничего не спасает, а так хотелось бы.

Федоров кладет розу рядом с крестом, ничего не говорит отцу и сестре, одаривая их могилы лишь виноватым взглядом, и уходит прочь, задерживаясь у пыльного камня под распятием.

- Спаси меня... - шепчет он, выводя на граните эти слова пальцем.

Ему никто и никогда не был нужен. Ему не нужен Бог, Дьявол или кто там еще есть. Ему не нужна любовь, забота и что-то еще, потому что все уверены, что у него есть абсолютно все - картинка красивая, да, но спецэффектов слишком много. Всегда было, есть и будет: толпа нуждается в зрелище - если была коронация, которой все рукоплескали, то обязательно будет и обезглавливание.