Фиалка

42. Иди и пей.

Так и было — Тоби словно растворился в воздухе. А скорее всего, со скоростью световой вспышки покинул мою комнату, всё так же через окно.

Никакого полтергейста, в общем.

Так или иначе, я искать его не стала, по крайней мере под кроватью. Звать тоже. Всё так же испытывая тошнотворный позыв, я отправилась поскорее в ванную. Там, у раковины, замотала себе бинтом руку, как сумела. И немного успокоилась, разглядев, что порезы легко закрываются и даже не болят, а значит исчезают. Или просто прячутся под кожей.

И уже добираясь по темноте обратно до кровати — я на что-то наступила. Оказалось, что на конверт. Большой, объемный. Будто специально оставленный для меня. Не забытый — оставленный. Принесённый мне, но, почему-то, так и не вручённый в руки.

Наверное, потому что теперь они были изувечены — мои руки. Одна из них.

Вернувшись под одеяло, я настороженно открыла находку. Внутри, на десятках страниц, аккуратным почерком, который я узнала сразу, было написано письмо. Тот самый отрывок жизни был, который Тоби так и не успел мне рассказать. Или не захотел.

Опасаясь, что лучше бы мне позвать отчима, если кровь не остановится, я решила сначала прочитать это письмо — больше походившее на личный дневник. Подумала ещё, что, наверное, это не худшее занятие для вампира, что всегда без сна — писать.

И так я начала. Читала, краем глаза следя за бинтом — как будто он мог резко окраситься в алое. Я просто решила ещё, что если мне станет совсем неладно, я обязательно напишу маме сообщение. Что-то вроде: «Мамочка, мне очень больно. Мне кажется, что меня убили сильно. Прощай, мамочка.»

Но больно мне не было, и я читала.

«Клава стала моим спасением — тайным, внутренним. А её предательство уничтожило меня — явно. И казалось, весь мир это знал.

Я едва волочил руки и ноги, больше не видя смысла сдерживаться. Чтобы не убивать ради крови. Не убивать тех, кто знал. Ведь зачем мне было держаться за это холодное существо? За неподвластные, тяжёлые конечности, от которых не избавиться? Это — бессмертная мука.

До нашей с ней разлуки моё тело ещё ощущалось мне чего-то жаждущим — когда нужным. Нужным Клаве, потому что она до него касалась, пусть и под давлением моих настойчивых, чаще понятных только мне, просьб. Она выполняла мои приказы безвыходно, а я чувствовал себя... исправимо. Я был значим, пусть и нечестно, в глазах этой девочки. И мне было всё равно, чем именно: может, наполовину подарками, может, уже под конец её ко мне приближал исключительно страх.