Фиалка

40. Голова сидит на шее.

Тоби ещё, прежде чем я ушла, дал мне какие-то лекарства — таблетки. Сказал: «Принимай. В буклете внутри написано, как правильно. Как написано — так и делай. Правильно.»

И я взяла у него эту коробочку, но спасибо ему не сказала. Я не забывала просто и никогда не забуду, что он и его друзья убили мою подругу. Но когда вампир был рядом, когда касался меня так близко, как тогда, на кушетке, — в голове у меня становилось пусто. Будто вспышки нормальности возникали лишь на мгновение и тут же гасли, как звёзды. По-глупому, словно за всё то время, что я прожила на свете, так ничего толком и не узнала.

Глаза Тоби, когда встречались с моими, тоже напоминали часть галактики — две чёрные дыры. Как и мои попытки мыслить, они исчезали в бесконечной темноте. И только когда я уже вышла из кабинета, оказавшись за дверью, начала осматривать себя — так же, как делала это по ночам в последнее время, проверяя, на месте ли моё тело.

Просто, внезапно, мне стало как-то обидно. Но не до слёз, а значит, терпимо. Потому что вампир, когда ему было так удобно, выдумывал, будто он врач. А потом меня трогал.

Чтобы вроде как оправдано. Но всё равно — неправильно.

А уже дома меня ждали целых два утешения: мои любимые конфеты в холодильнике и новость о том, что скоро приедет мама. Правда, не навсегда, как мы с отчимом, а всего на пару дней — просто нас навестить.

— Конфеты не тебе, а маме. Её любимые. — поспешил объяснить мне отчим, прежде чем я успела стать слишком счастливой для самого обычного дня.

А я бы хотела, чтобы мне. Мои руки уже потянулись к ним, к конфетам. Разве я виновата, что у меня всё то же самое любимое было, что и у мамы? Мне ведь никогда ничего другого не давали. У меня даже не имелось шанса полюбить что-то ещё. Может, если бы этот шанс был, если бы мне давали что-то другое, эти конфеты мне бы и вовсе не нравились.

***

Головой я лежала у мамы на коленях, лицом вверх — глядела на неё. А когда она не смотрела на меня, то я переводила взгляд на потолок. Мы устроились на софе, разговаривали, и мама неспешно водила своей рукой по моим волосам и щекам.

— Ты уже совсем большая, Вилочка. — сказала она. — Теперь без меня со всем справляешься. Везде сама ходишь. Учишься.

— Ты это про больницу? — уточнила у неё я.

Ведь, кажется, за то недолгое время, что мы с мамой не виделись, во мне совсем ничего не изменилось. По крайней мере, мне так казалось. Да и не ходила я никуда, если уж честно. Ну, если не считать больницы. Да, туда я и правда сходила сама. И то — всего разок. Неужели один-единственный вынужденный случай мог что-то изменить? Во мне — для мамы.