Мелатонин

XLV-

   — Теперь ты тоже герой, Хельветти...

   Боль!
   «Я.. тоже.. г-герой..!»
   Болевой шок.

   Последнее, что пронеслось в моём ускользающем сознании, крайняя мысль, которую я помню, перед тем, как стать героем. Мне не было больно. Я сделал то, что должен был.

Пока моё тело стремительно слабело, я чувствовал всё его давление на мою грудь. Дышать становилось всё сложнее, но я не отсчитывал себе секунд. Мой туманный взгляд был направлен прямо в глаза чёрному коту напротив меня. То, что я когда-то видел сбоку, давно размылось. Моё ослабевшее тело не выдержало собственного веса, и я шумно повалился на снег под собой. Я чувствовал каждый удар моего старательного сердца, но каждые тяжёлые вдох и выдох сдавливали его в груди всё сильнее. Я дышал, но воздуха мне не хватало, голова резко потяжелела. У меня была одышка, от которой я уже никогда не спасусь.

Сердце всё-таки сдалось, в один миг перестав стучать так же часто и весело, как раньше. Как раньше уже не будет никогда!
Я думал об Эстонии. Я думал о том, как увижу её. И что ей скажу. Мне это пообещали. Я насильно сделал один глубокий вдох, последний в жизни, и на середине меня всего пронзило настолько острой болью, что у меня начались судороги.

Задрожала сначала моя больная голова, между ушей меня насквозь пробивала нестерпимая пульсирующая боль, шея резко и со звуком согнулась пополам, когда я уронил голову вниз, перед собой, и уткнулся в мягкий тёплый снег. Горячий снег.

Весь ледяной снег под собой я залил своей горячей кровью. Растопил ею подснежный лёд, и лежал в грязи и луже собственной крови. Мне чем-то пробили грудь. Я не помню, к боли во всём теле добавилось ещё и головокружение. Я потерял столько крови, что она теперь попала мне в пасть и нос. Я мордой ощутил своё же тепло, солёный вкус на языке и насыщенный запах железа в забитом кровью до краёв носу, но эти чувства словно были доступны мне не полностью. Словно я сейчас мог почувствовать что-то через барьер, как после анестезии, после обезболивающего.

   Вдоха я больше не сделал. Я потихоньку умирал. Если бы у меня были силы посмотреть на зияющую в груди дыру, я бы смог увидеть свои переломанные рёбра, струёй вытекающую из меня кровь и открыто бьющееся сердце. Я не дышал, и весь мир, что я мог бы увидеть, начал постепенно пропадать. У меня темнело в глазах.
   Мне не хватало кислорода, в тишине я задыхался, больше ничего не слышал, не дышал из-за попавшей в нос и глотку крови.
  
   Секунды – вечность, а вечность – как один миг. Я больше никак не мог пошевелиться, в приоткрытую пасть затекала горячая кровь, язык бесполезно лежал на снегу, вся шерсть на морде, шее и животе была тёмно-красной. Я ничего не видел перед собой, я ничего не слышал, и вскоре перестал ощущать даже температуру и горьковатый вкус жидкости у себя во рту.
   Растопленный мною снег, как разлившаяся из берегов река, пробил себе путь сквозь лёд в земле и от лежащего меня в строну начал течь красный ручеёк. С уклона вниз быстро потекла смешанная со снегом, землёй и шерстью тёплая невинная кровь. Я разливался рекой. Я уже принадлежу не себе, а всей природе вокруг, земле, небу. Эстонии. Я уже не мог думать. Я уже ничего не могу.

   Тело снова поддалось болезненной судороге, задрожало, и, казалось, это было последнее, что я мог ощутить, находясь уже почти без сознания.

   Сердце тщетно сделало несколько слабых ударов, а потом остановилось. Для меня время замерло. Для обычного мира меня больше не существовало.

   — Один из нас.