Reactions BTS / Porno BTS # 2

#380

Мир Юнги однообразен. Он как выученные наизусть клавиши фоно — белые и чёрные — скачками идущие вверх-вниз, вверх-вниз. В жизни всё закономерно: полоса белая, полоса чёрная, взлёт и падение — всё до безобразия одинаково, пресно, заученно. Все крутые повороты перестают быть неожиданным, когда ты знаешь простую схему: за чёрной клавишей диеза всегда будет белая, чисто звучащая.

Но иногда цвета смазываются.

Игра становится невнятной, сумбурной, пальцы не попадают по нужным прямоугольникам, звуки переплетаются в нарастающую какофонию. Ноты звучат фальшиво, даже если инструмент безупречно настроен. Всё становится грязно-серым.
Как мир Юнги.

Он уже и не помнил, когда это началось; тогда ли, когда каждая попытка музицирования начала заканчиваться грохотом крышки фортепиано или тогда, когда ноты разлетались под яростной рукой. Может, это началось даже раньше, в тот вечер, когда резко захотелось напиться до беспамятства и выскочить из дома прочь. Он даже не мог вспомнить, почему так нестерпимо хотелось всё бросить, почему изнутри так жгло, будто он горел заживо, на деле оставаясь мертвенно-холодным. Он не помнил и не хотел помнить мгновение, когда всё резко изменилось. Будто леска, обрывающаяся с противным скрежетом.

Юнги не заходит в студию месяцами. Инструмент, брошенный хозяином, выглядит запущенно и жалко. Сам Мин не лучше побитой жизнью дворняги, с грязной, спутанной шерстью и озлобленным оскалом. Он смотрит исподлобья предупреждающе, отбивая всяческое желание хотя бы попытаться завести разговор. Никто далее нелепых попыток и не заходит, теряясь в тихой ярости, наполняющей помещение. Она затаилась в каждом его жесте — резком, болезненном — он не даёт к себе даже приблизиться, вспарывая пространство отрывистыми словами, брошенными наотмашь. Ни единого касания, а ощущение такое, словно тебя по лицу ударили. Юнги горбится непроизвольно, пытаясь сжаться в ком, исчезнуть, пропасть в ночи и не открыть глаз утром. Он шипит, стоит только протянуть к нему ладони.

К нему давно никто не заходит, он сам сутками бродит по улицам грохочущего города, меряет шагами грязный асфальт, идя прочь. От дома. От себя.

Она появляется в его жизни, как лист, сорванный порывом ветра прямо в распахнутое пальто. У неё слишком пристальный, пронизывающий взгляд, полной непонятной тоски и лёгкого прищура. Ему кажется, что она способна вывернуть его наизнанку одним этим взглядом — без слов, без звуков, без действий. Она мало говорит и дышит так тихо, что иногда кажется, будто её дыхание растворяется в воздухе.
　
Он отбрасывает её руку прочь, отталкивает, выругивается — он знает, что не заслуживает этого, что ему нет резона даже пытаться выбраться. Юнги снова и снова просит её уйти, захлопывает дверь прямо перед носом с оглушительным звоном стёкол. Она остаётся поразительно спокойна, перехватывает его ладонь снова, переплетая пальцы на запястье. Он смотрит настороженно и колко, остро реагируя на каждое её движение и жест. Она просто открывает дверь, проходя внутрь.

Внутрь пыльной, запущенной квартиры с тяжёлыми шторами, не пропускающими свет. С давящей тишиной, царящей в комнатах, похожей на могильную плиту, лёгшую на плечи. Она скидывает обувь и плащ, с первого раза находит кухню и копошится на полках. Он замирает в дверном проёме и смотрит, как тонкие пальцы управляются с кухонной утварью, как в турку насыпается кофе, вспыхивает огонёк конфорки и тихо шелестит одежда.
　
Над чашкой вьётся пар, горячие бока чуть жгут ладони, грея. Он уже не помнит, когда последний раз вот так просто сидел с кем-нибудь за чашкой кофе. Горячего, ароматного кофе, кажущегося совсем неуместного в полутёмной, оставленной квартирке.

Она не нарушает его границ, забираясь с ногами в кресло, стоящее поодаль от дивана. Впервые за чёрт знает сколько месяцев зажигается тепло горящий торшер, отбрасывающий причудливые тени на стены. Юнги точно находится в неком забытье, в слишком реальном и чертовски детальном сне, где даже запахи такие сильные и настоящие, что желудок сводит. Он хмурится, рассматривая своё зыбкое отражение в чашке. Она не нарушает вязкого молчания.

Её руки везде, они повсюду — на шее, на спине, в волосах — нежно гладящие, обнимающие, прикасающиеся к щекам и ключицам, их слишком много и мало одновременно. Её касания мимолётные, но ощутимые. Он уже не различает, где грань яви и выдумки, где сон, а где — его больные фантазии, в которых он сжимает эту полузнакомую девушку до хруста костей и отчаянно бьющегося сердца. А она лишь ласково целует его в полуприкрытые веки, собирая губами капельки испарины, проступившие на лбу. Юнги сходит с ума и воет от боли, он сжимается всем телом и не осознаёт происходящего, сбивчиво шепча какую-то несуразицу.

— Чёртово наваждение. Завтра ты просто исчезнешь, — его голос хрипит, едва смыкаясь.
— Завтра ты проснёшься и я буду рядом. — Её шёпот забирается прямо внутрь, сворачивается тёплым комком в клетке рёбер, разливается по телу приятной судорогой. Он не выдерживает и впивается в прохладные губы с остервенением, точно утопающий, хватающийся за протянутую ладонь. Всё теряется в обрывках выдохов и прерывистом дыхании.

Мир смазывается.

Он открывает глаза, чувствуя, как сердце ухает в груди. Болезненно. Снова этот однотонный потолок над головой, серые стены, плотные шторы. Тишина дрожит и крошится осколками, царапающими кожу. Юнги поворачивает голову.
　
Резкий выдох.

Робкое дыхание заполняет комнату, опаляя его ключицы. Девичья голова покоится на его плече, упираясь кончиком носа в жилистую шею. Всё внутри пропускает удар. Юнги вздрагивает. Это похоже на звук белых клавиш.

— Испугался?
— Ты...
—Т/и. Просто Т/и.