Runaway.

№32. Проваливай, или я убью её.

Разве нормальные люди могут сосредоточиться на лекции учителя, когда за окном медленно тает снег, а солнечные лучи, освещающие весь класс, так и светят тебе прямо в глаза? Вряд ли. К тому же, я сижу на последней парте у самого окна, спрятавшись за широкой спиной своего одноклассника, что дает мне возможность быть незамеченной учителем, который и сам, кажется, нехотя рассказывает тему урока, бросая косые взгляды на окно. Уверена, мысли мистера Крейтча забиты сейчас не построением нервной системы человека, а мечтами о том, как влажная от только что растаявшего снега земля мякнет от его шагов; как свежий, слегка прохладный, мартовский воздух просочится к нему в легкие через ноздри, наполняя душу чем-то прекрасным. 

Я жмурюсь, когда солнечный луч попадает мне прямо в глаз, от чего создается ощущение, будто я вот-вот ослепну. Надо же, еще утром на улице лежал старый, посеревший от грязи снег, и вот сейчас, спустя каких-то семь часов, от него остались лишь лужицы, которые совсем скоро высохнут на солнце. 

Отличная погода – еще один повод скорее покинуть школу. К счастью, осталось мне не так уж и много: каких-то двадцать минут в обществе мистера Крейтча и одноклассников разделяют меня от свободы. 

Пятница. Седьмой урок. Двадцать восьмое февраля, которое, кажется, отдалось в плен скоро наступившей весне. Я не могу никак усесться на стуле. Мне жарко. Мне скучно. Моя душа требует веселья. А если быть точной – наркотиков. Да, тех самых разноцветных небольших таблеток настроения, создающих иллюзию прекрасной реальности. Именно к ним я так пристрастилась за прошедший месяц. Да, февраль, безусловно, можно безоговорочно назвать месяцем искусственного веселья. 

Валиум, мандракс, каппи, эфедрин. Я горстями глотала возбуждающие и успокаивающие средства, пока Керолайн почти не позволяла себе такого удовольствия, так как она не может оставить меня без присмотра, и быть обдолбанной на пару со мной. В общем-то, она и права. Ведь все время, пока я была под кайфом, мне только и хотелось, как натворить какой-нибудь херни, о которой я бы жалела уже на следующие утро. К счастью, мисс Линкольн всегда была рядом, и не давала мне натворить глупостей. 

Если я хотела бодрствовать и безумствовать всю ночь напролет – я закидывалась каппи или эфедрином, когда я желала покоя и умиротворения – глотала валиум или мандракс. Бывало и такое, когда я и сама не знала, чего хотела. В таких случаях, я мешала, казалось, несовместимые препараты. Керолайн называла это коктейлем. Колеса отчаянно боролись между собой в моем теле, и эта борьба давала невероятный эффект. Я создавала себе любое настроение по желанию. Это так просто, на самом деле.