Мой личный адвокат/P.M1

Part 8

Эмили
Раньше я любила свой таунхаус. Это был трехэтажный кирпичный дом в стиле греческого возрождения, расположенный в элитном районе Грамерси-Парк. Мы с Кристианом купили его вместе после того, как проходили мимо него каждый вечер в течение нескольких недель. В то время, когда он только набирал обороты в своей девелоперской фирме Faire Developments, а я сдавала экзамен на адвоката, это было в самом верху нашего ценового диапазона и совершенно непрактично. Нас было двое, еще несколько лет до создания семьи, но Кристиан видел, как мне он нравится. Он знал, как я мечтала о красивом месте, которое можно было бы назвать домом с тех пор, как я была маленькой девочкой, прятавшейся в гниющем доме цвета выжженной солнцем мочи в Неаполе.
Он был из тех мужчин, которые готовы нагнуть спину, чтобы дать своей женщине все, чего желает ее сердце.
Потерять такого человека... ну, прошло тринадцать месяцев, а я все еще ощущала эхо его утраты в моей пустой груди и в некогда любимых пустых комнатах моего таунхауса.
Я почувствовала, как меня пронзила вибрация одиночества, когда открыла элегантную черную дверь своего дома и вошла в прохладный интерьер нейтральных тонов. Ключи легли в фарфоровую складную защелку на столике из слоновой кости, мои тщательно ухоженные туфли-лодочки Лабутен в шкафу рядом с ними, а над ними висело мое кашемировое пальто.
Вокруг меня царила тишина, когда ноги в чулках ступали по темному деревянному полу в гостиную.
Я долго думала о том, чтобы завести кошку, чтобы живое существо тосковало по моей компании, но также быстро я отбросила эту идею. Я работала с семи утра до восьми или девяти вечера. В конце концов, кошка обиделась бы на меня, как и большинство людей, и я не думала, что выдержу еще один отказ.
В тот день тишина давила на меня тяжелее, чем обычно, поэтому я сделала то, что делала всегда, чтобы разрушить тишину и напомнить себе, что я жива, даже если некому было это видеть.
Я пересекла комнату по диагонали и направилась к роялю в дальнем углу, поверхность которого блестело, как масляное пятно. Мое сердце застучало в ушах, когда я вытащила табурет и уселась на мягкий край.
Металлический привкус адреналина ударил по языку, а длинные пальцы задрожали, когда я сняла клап  и отодвинула его назад.
Мое тело жаждало этого, как наркоманы жаждут следующей дозы.
Возможно, мазохистски, я не часто поддавалась принуждению играть.
Мои братья и сестры добились творческих карьер, возможно, вопреки всему, но я была прагматична, чтобы предаваться праздным мечтам, когда мы были бедны и окружены падальщиками-капо с момента нашего рождения. Я направила мысли на лучшее применение, но моя душа — жалкая, мечтательная штука — не позволяла мне надолго оставаться в стороне от музыки.
Я сделала глубокий вдох, пытаясь игнорировать воспоминания, которые угрожали меня утопить, когда коснулась кончиками пальцев холодной слоновой кости и начала играть.
Я инстинктивно закрыла глаза, когда Somewhere Else моего земляка Дарио Крисмана перетекла из моих рук в блестящее музыкальное зрелище передо мной. Это была одна из первых сложных песен, которую горбатая старушка с проворными, молодыми пальцами, научившая меня всему, что я знала о фортепиано, синьора Донати, заставила меня выучить. Это вызвало во мне отклик, мысль о том, что где-то еще есть место, которое однажды мне будет позволено посетить.
Пока я не повзрослела, ослепительно яркие и зловоние улицы Неаполя были всем, что я знала. Однажды Данте  взял меня с собой на юг, в Сорренто. Я помнила цвета сахарной ваты в домах, чистоту улиц и кристально голубую воду, не омраченную мутью и грязью торгового порта.
Но воспоминания были омрачены тем фактом, что Кристофер, на восемнадцать лет старше меня, овладел моим девичьим шестнадцатилетним возбуждением и сделал его податливым в своих теплых, лапающих руках.
В те выходные я лишилась девственности и вернулась, чувствуя себя окрыленной как путешествием, так и своим плотским опытом. Лишь позже, когда Кристофер стал жестоким, но более того, когда Райли, наконец, вытащила нас из Неаполя и от него, я поняла, какой кошмар символизировало для меня это красивое место — Сорренто.
От горя мое горло превратилось в деформированное опухшее месиво, воздух застрял в узком канале, пока я не почувствовала, что могу задохнуться.
Я потеряла так много себя, прежде чем по-настоящему узнала, кто я есть на самом деле.
Было странно оплакивать свою жизнь, но когда я сидела за пианино и изливала свою переполненную душу на клавиши, музыка сладко и ноюще звучала в ушах, я произносила короткую молитву, чтобы однажды восстановить некоторые из этих драгоценных фрагментов. Чтобы я не была такой пустой и хрупкой, готовой расколоться на острые куски, которые могут пронзить любого, кто осмелится поднять их.
Когда последние звуки движения растворились в воздухе, в комнате раздались отрывистые хлопки.
— Прекрасно , Эмили— похвалил Пэйтон  Мурмаер под громкие аплодисменты, стоя и прислонившись к дверному косяку между моей гостиной и прихожей.
— Кто знал, что у тебя на кончиках пальцев такая красота?
Я моргнула, пытаясь отвлечься от своего мечтательного самоанализа в настоящее, безумно гадая, что осужденный мафиози делает в моем доме.
Он нашел время, чтобы улыбнуться; долгое, медленное растягивание его полных губ в захватывающей сердце улыбке, от которой на его щеках образовались складки, а у больших темных глазах мелкие морщинки. Это была улыбка прирожденного чародея. Он предполагал, что это подействует на меня так же, как я была уверена, что это действовало на женщин бесчисленное количество.
Вместо этого она окатила меня холодной водой, пробудив к полному бдительному возмущению.
— Что ты делаешь в моем доме? — холодно потребовала я, вставая и идя на кухню, чтобы взять городской телефон. Я угрожающе подняла трубку.
— Нужно ли мне позвонить в полицию, потому что в мой дом вторгся незваный гость?
— Конечно, — согласился он, пожимая плечами, протягивая свои массивные руки. С опозданием я заметила белый пластиковый пакет в его руке.
— Но я незваный гость с подарками, и я никогда не видел, чтобы итальянка отказала красивому мужчине с едой.
Я фыркнула. 
— Я не считаю себя итальянкой.
— Ах, — раздраженно сказал он тем же тоном, что мой самодовольный, всезнайка психотерапевт использовал, когда я говорила что-то, что он находил просвещающим.
— Так же, как я не считаю себя британцем.
— Независимо от того, во что ты предпочитаешь верить, ты брат герцога. Полагаю, это довольно сложно игнорировать, — съязвила я, решив порезать его на куски своим колючим языком, прежде чем вышвырнуть его на улицу.
--Ты будешь удивлена, — сказал он, входя в мою кухню, будто ужинал здесь тысячу раз до этого.  Я смотрела, ошеломленная его дерзостью, как он бросил пакет с едой на мраморную стойку и начал открывать шкафчики в поисках стаканов.
Обнаружив их, он вытащил из пакета бутылку итальянского Кьянти .
и продолжил говорить, словно продолжая суть разговора, который у нас уже был.
  — Маленькая птичка сказала мне, что Кьянти твое любимое вино.
Обычно я предпочитаю его с хорошей пастой, но та же птичка нашептала, что ты избегаешь итальянской кухни. Так что.. — он снова улыбнулся, и на его огромном лице появилась широкая улыбка.
— Я принес Суши Ясака.
Боль пронзила меня с такой силой, что я вздрогнула, а затем увидела, как ухмылка Пэйтона перекосилась на левую сторону, словно криво повешенная картина.
Это была такая мелочь, но я поняла, что именно небольшие напоминания, которые появлялись в течение дня, оставляли мне боль и усталость.
Суши Ясака было нашим местом, Кристиана и моим.
В результате я не ела там уже несколько месяцев, но небольшая часть меня тосковала по сашими из тунца, которые Пэйтон вытащил из пакета.
— Плохие воспоминания? — спросил он так тихо, что я поняла, что отвечаю, прежде чем смогла остановиться.
— Старые воспоминания, — согласилась я, прежде чем покачать головой и вновь взглянуть на него.
— Итак, Эдвард Давенпорт, я хотела бы узнать, что ты делаешь в моем доме без приглашения? Похоже, у тебя есть привычка вторгаться туда, где тебя не ждут.
В первый раз я встретила Пэйтона у больничной койки моей любимой Райли. Вид такого крупного итальянца, нависшего над моей лежащей сестрой, вселил в меня такой ужас, который я не испытывала годами.
Излишне говорить, что это было не совсем удачное первое впечатление.
Пэйтон, однако, только усмехнулся так, когда кто-то пытался заставить его взглянуть в лицо неприятной правде.