Мой личный адвокат/P.M1

Part 20

Эмили
Маленькая Италия (прим. Маленькая Италия — этнический квартал в Нижнем Манхеттене Нью-Йорка, известный в прошлом (начало 1900-х годов) как место компактного проживания в Нью-Йорке выходцев из Италии. Сегодня в квартале Маленькая Италия сохранилась старая застройка в неаполитанском стиле, с несколькими старыми итальянскими продуктовыми магазинами, кафе и ресторанами.) на одиннадцать дней каждый Сентябрь превращалась из городской Мекки с легким итальянским уклоном, когда кое-что из постоянно расширяющегося влияния Чайнатауна проявлялось здесь и там, в нечто прямо из Старого Света. Повсюду красный, белый и зеленый — от лент до навесов и замысловатых арок из воздушных шаров. Сам Святой Дженнаро смотрел на туристов и местных жителей, собравшихся, чтобы отпраздновать его с плакатов, баннеров и арок, установленных над многолюдными улицами.  В течение одиннадцати кварталов в течение одиннадцати дней здесь пройдут парады, купания, концерты и столько еды, что не будет никакой возможности ее съесть.
Обычно я избегала Маленькой Италии в это время года даже более решительно, чем обычно. Невозможно полностью обходить ее стороной, потому что ресторан мамы Таверна Роджер  находился на окраине Маленькой Италии и Сохо, и в течение многих лет семья собиралась там на воскресные обеды. В последний год Эрика и Крстиан устраивали такие обеды, не смея показываться мне на глаза. Вместо этого они каждое воскресенье вечером приглашали семью в свой мега-особняк в Бруклине, чтобы выпить или поужинать.
Они приглашали меня несколько раз, но я бы предпочла снять с себя кожу, чем присутствовать, и это было до того, как у них родилась малышка Женевьева. Так вот, я никогда не хотела быть свидетелем того, как моя сестра живет той мечтой, которую я когда-то желала себе.
Неудивительно, что у мамы, как и у многих других итальянских поваров и кондитеров, был киоск на Малберри-стрит, где она подавала канноли, начиненные свежей рикоттой, и рожки, наполненные ее знаменитым тирамису.
Я наблюдала издалека, отталкиваясь от посетителей фестиваля, как моя мама общалась со своими клиентами. Она была великолепной взрослой женщиной, хотя и довольно молодой, потому что, когда родила меня, она еще была девочкой. Несколько пожилых мужчин бесстыдно флиртовали с ней, выманивая еду и, быть может, поцелуй, но Каприс предлагала им лишь мягкую, тайную улыбку, которая говорила больше, чем слова, что она никогда не будет заинтересована, но ее не обидело их внимание.
Но больше всего она любила малышей.
Я наблюдала, как молодая итальянско-американская мама с детским жиром на щеках и малышом на бедре подошла к маме. Малышка суетилась, а мама, не раздумывая, оторвала девочку от бедра матери и уложила ее на себя.
Хотя я не слышала слов, которые она говорила, я знала, что она ворковала по-итальянски, подпрыгивая и раскачиваясь взад и вперед.
Девочка засмеялась и взволнованно ударила маму в грудь, когда они вместе танцевали под красными, белыми и зелеными лентами, колышущимися на теплом ветру бабьего лета.
Печаль окутала мое сердце и сжалась, как змея так сильно, что на глазах появились слезы.
Мне так хотелось подарить ей внука, посмотреть, как она ворковала бы с моей дочерью и научила ее всему, что знала о кулинарии, о материнстве, о секретах сильной женщины в культуре, ценившей покорных женщин.
Стрела агонии пронзила грудь, когда я подумала о Женевьеве, Эрике и Кристиане. Я поняла, что однажды мне неизбежно придется стать свидетельницей того, как мама, не только моя родительница, но и мой самый близкий доверенный человек, будет любить и лелеять ребенка, которого они зачали, пока вместе изменяли мне.
Кто-то толкнул меня локтем в бок с такой болью, что я задохнулась, выдернув себя от жалости к себе. Резко повернувшись, чтобы рявкнуть на обидчика, я оказалась лицом к лицу с худощавым рыжеволосым мужчиной с близко посаженными глазами и мягкой, широкой улыбкой. В углу его челюсти был огромный шрам, сморщенный и все еще розовый от заживления.
— Scusi (пер. с итал. «Простите»), — умолял он меня с плохим итальянским акцентом, похлопывая меня по руке и поправляя сумочку на плече.
— Простите прекрасная девушка.
Прежде чем я смогла простить его, он оказался в толпе, двигаясь вверх по течению от праздника. Я долго смотрела ему вслед, прежде чем покачала головой и, наконец, направилась к маминой лавке.
— Мой боец, — громко воскликнула она, широко раскинув руки в тот момент, когда увидела меня, не обращая внимания на то, что ударила молодую женщину, которая работала рядом с ней.
— Какой чудесный сюрприз!
Мое тревожное настроение, мои заботы о работе и Пэйтоне , и Эрике, и Кристиане — все растворилось в сияющем свете ее любви. Я почувствовала себя открытой и раскрывающейся, как цветок, впитывающий ее лучи, и позволила себе расслабить стены, поспешив вперед сквозь толпу людей, чтобы спрятаться под навесом киоска и позволить маме заключить меня в свои пахнущие малиной объятия.
Она замолчала и бессмысленно цокала языком, прижимая меня к себе и поглаживая по волосам.
Рыдание вырвалось у меня из горла и застряло где-то за голосовым аппаратом, лишив способности говорить. Нигде я не чувствовала себя безопаснее, чем в объятиях мамы. Нигде я не чувствовала себя более любимой и принятой, чем рядом с ее мягким боком, зарывшись лицом в ее густые черные волосы. Она была единственным человеком, который никогда не разочаровывался во мне, единственным, кто верил в мою доброту и болел за меня, несмотря ни на что.
Она была единственной, кто решительно оставался рядом, когда Кристиан оставил меня ради моей сестры.
Я знала, что через год после того, как стало известно о романе, с новорожденным первым внуком, мама снова часто видела Эрику, но мне было все равно. Мама показала мне, как никто другой, что она первой прикроет мне спину.
Что я была для нее приоритетом.
То, что она сделала это для меня, значило для меня больше, чем я могла когда-либо выразить словами, поэтому всякий раз, когда я видела ее, я боролась с непреодолимым желанием заплакать, как ребенок, с благодарностью и любовью.
Только с ней я позволяла себе поддаться таким нежным, слабым эмоциям.
Я знала, что она не идеальна, даже близко. Она слишком долго оставалась с Симусом, потому что цеплялась за католицизм и не обращала внимания на злые поступки Кристиана, но и в том, и в другом ее трудно было винить. Она выросла в Неаполе, где выйти замуж и остаться замужем было культурной прерогативой и единственным, что она когда-либо знала.
Что касается Кристофера, он был социопатом до мозга костей. Никто не видел в нем монстра, если он хотел, чтобы они видели человека. Я знала это лучше, чем кто-либо, потому что влюбилась в одного человека, а в конце концов разошлась с другим.
В конце концов, мама сделала ради нас все, что могла, и я всегда любила ее за тот простой факт, что она всегда любила меня.
— Вот и она, — пробормотала мама, когда отстранилась, положив руки мне на плечи, изучая мое лицо. — Такая красота.
Я улыбнулась ей и провела рукой по необработанному шелку моего черного платья с поясом на пуговицах. 
— Это новое, спасибо.

Ребят спасибо всем кто это читает 💗🎧