Мой личный адвокат/P.M1

Part 10

Эмили
Руки Пэйтона, ладони, покрытые мышцами, выглядели слегка нелепо, держа в руках тонкие палочки для еды, но он маневрировал ими как профессионал, выбирая острый ролл с лососем.
  — Тогда я настаиваю, чтобы мы поговорили об этом. Райли намекала, что тебя... не интересуют мужчины.
Я подавилась кусочком суши, болезненно вдохнув васаби. Спокойно, с горящими глазами, Пэйтон протянул мне нетронутый бокал красного итальянского.
Я посмотрела на него, выпив, и вздохнула с облегчением, когда жжение в горле ослабло.
— Меня очень интересуют подходящие мужчины, — поправила я его более хрипловатым голосом, чем обычно, грубым от приступа кашля. — Мужчины чести и достоинства. Я не виновата, что это редкая порода.
— Интересно, дашь ли ты любому мужчине шанс доказать свою ценность? — задумался Пэйтон.
Слова не были недобрыми, но все равно ранили. Поздно ночью, лежа в огромной кровати, которую я когда-то делила с ним, я задавалась вопросом, дала ли я Кристоферу должного шанса быть самим собой со мной, чтобы доказать, что каким бы он ни был, он может быть прекрасен для меня.
Я отталкивала его, потому что боялась.
Я могла признать это сейчас, после месяцев упорной терапии.
Его сексуальные наклонности вскрывали старые шрамы от жестокого обращения с Пэйтоном  в моей юности, и, как трусиха, я позволила своему страху управлять мной и разрушить мои отношения с лучшим мужчиной, которого я когда-либо знала.
Ничего из этого я не рассказала мафиози, сидящему напротив, будто мы были в его доме, а не в моем. Что-то в его непринужденной манере, казалось, усугубляло все мои недостатки. Под этим  взглядом я чувствовала себя обнаженной и мокрой, и мне это совсем не нравилось.
Поэтому я приподняла подбородок и холодно посмотрела на него.
  — Ничего стоящее не бывает легким.
Внезапный смех вырвался из его широкой груди. 
— О да, Эмили, с этим я могу согласиться.
Я взяла кусок нежного сашими и позволила ему растаять на языке, прежде чем отложила палочки для еды и посмотрела на него холодным профессиональным взглядом.
— Пока ты здесь, мы должны довести дело до конца. Сотрудник службы пробации будет по твоему адресу в десять часов утра, чтобы установить и настроить тебе на лодыжку специальное устройство.  Если у тебя нет их разрешения на посещение врача, церкви, на терапию или на что-то столь же прагматичное и важное для твоего здоровья, ты будешь ограничен своим домом.
Он пожал плечом и сделал большой глоток вина. Я смотрела, как его горло сжимается, когда он сглатывает, удивляясь плотности мускулов на его шее, переходящих на плечи. Я была заядлым бегуном, который никогда не пропускал тренировки, поэтому я знала, что он, должно быть, тренировался каждый день, поддерживая такую невероятно спортивную форму.
— Восхищаться мной это нормально. — его голос врезался в мои мысли, разгоняя румянец, разлившийся от моих щёк до груди, как вино в его бокале.
— Ты женщина Роджер, и поэтому я уверен, что ты глубоко ценишь красоту.
— Вот почему я не люблю итальянских мужчин. Ты невероятно высокомерный.
— Разве это высокомерие, если оно основано на фактах? Зачем притворное смирение? Ты бы предпочла, чтобы я обманул тебя, чем сказал правду? — спокойно возразил он.
Я чувствовала себя так, словно меня подвергают перекрестному допросу в суде, его глаза ищут трещины в моем фасаде, его разум тщательно вычисляет каждое слово из моих уст. Меня бесило то, что он думал, что имеет право допрашивать меня. Что он думал, что имеет право знать меня.
Никто не имел.
Я была островом, и мне это нравилось.
— Для начала, Эдвард, я не восхищалась твоей так называемой красотой. Ты можешь заставить женщину определенного типа упасть в обморок, но я предпочитаю мужчин не мафиози и более утонченных.
— Ты так ненавидишь , но, похоже, это не касается твоих сестер, — размышлял он, пытаясь проникнуть в каждый укромный уголок моего существа.
Его слова вызвали у меня первое ужасное воспоминание о  и их присутствии в нашей жизни.
Мои братья и сестры были слишком малы, чтобы помнить порочность нашего детства с какой-либо истинной .
Наша поездка в Апулию , когда близнецы были еще младенцами, а Эрика мечтательной малышкой, запомнилась им только турбулентностью в полете на частном самолете.
Они не помнили, как я, на три года старше их, того ужаса, который заставил нас бежать из нашего дома в Неаполе к залитым солнцем берегам юга.
Я все еще помнила привкус стали во рту, ощущение тяжелого и холодного пистолета на языке, словно какой-то жуткий фаллос. Как слезы обжигали глаза, словно зажигалка, поднесенная к моим зрительным нервам, и как я отказывалась позволить им течь, задерживая дыхание и сжимая кулаки, пока не превратилась больше в камень, чем в плоть.
Мне было шесть, когда однажды Симус и мама вернулись домой и обнаружили Soldato местной Каморры прижимающего меня к своему телу с пистолетом, зажатым у меня во рту.
Это был не первый раз, когда Симус задолжал деньги, но это был первый раз, когда они угрожали его детям. Эрике было всего четыре, близнецам почти три. Впервые на моей памяти мама нарушила волю Симуса, и на следующий день, собрав наши сбережения, чтобы выплатить его долги, мы переехали в Апулию к маминым кузенам.
Конечно, это длилось недолго, но время, проведенное на острове, было одним из немногих счастливых периодов моего детства.
— Ты можешь поэтично рассуждать о преступности, но я достаточно пережила, чтобы увидеть все ужасы, — наконец сказала я, вернув взгляд в настоящее и пригвоздив его осуждающим взглядом.
— Ты можешь без проблем избить человека или угрожать его семье, если он пойдет против тебя, но я была дочерью такого человека, и я была тем ребенком, которому угрожали. Я понятия не имею, как ты можешь видеть в этом что-то достойное восхищения.
— Ты подменяешь часть целым. Действия одного плохого человека не распространяются на всех остальных членов его общества, — возразил он.
Я допила вино, удивляясь тому, как быстро осушила прекрасный напиток.
— Ты хочешь сказать, что ты неплохой человек, капо? — сладко спросила я.
Он перевернул свою большую руку на столе, показывая мне силу своей руки, сжимая и разжимая кулак.
— Да, эти руки стали свидетелями насилия и возмездия, Эмили, но означает ли это, что они не могут также утешить ребенка, доставить удовольствие любовнице или защитить невиновного?
Я усмехнулась. 
— Прости, если я не вижу, как ты защищаешь невиновного.
Мгновенно открытое лицо Пэйтона закрылось, и его густые брови нахмурились.
— Ты ведешь себя очень высокомерно и властно для женщины, которая судит меня, не зная меня, особенно когда я пытаюсь узнать ее поближе.
— Тебе не нужно узнавать меня, чтобы я надрывала задницу ради тебя над этим делом, — возразила я, поднимаясь со стула, глядя на него через стол.
— Что ж, тебе нужно узнать меня, если ты хочешь остаться в этой команде и добиться того успеха, в котором так отчаянно нуждаешься, — возразил он, оттолкнувшись от своего стула и перегнувшись через маленький столик, его рука схватила меня за горло в шокирующе крепкой хватке.  Мой пульс бился об его пальцы, но я не двинулась с места, обездвиженная не его хваткой на своей шее, а свирепостью в его глазах.
— Послушай, — прорычал он по-итальянски, приказывая мне его выслушать.
— Я жертвовал собой ради невинных и любимых людей, чего никогда не сможет понять твой изящный черно-белый мир. А ты-то когда-нибудь жертвовала, а?
Меня захлестнула тошнота, когда воспоминание прокатилось в воображении, как сломанный калейдоскоп. Мафиози ударил меня, потому что я спрятала от него симпатичную Эрику, а затем от Кристиана, умоляя его не причинять ей вреда.
Но я этого не сказала.
Вместо этого я посмотрела в пылающую тьму его взгляда и скользнула в ответ, словно лезвие между его ребер.
— Да. Я жертвую своей честностью, помогая тебе, потому что дала Райли обещание.
Он долго смотрел на меня, не моргая, его рука все еще сжимала мое горло, такая горячая, что обжигала кожу. Воздух вокруг нас пульсировал в такт моему пульсу. Я почувствовала румянец на щеках и тяжесть в животе, и сказала себе, что это гнев, а не что-то более плотское.
Я видела, как тьма в глазах Пэйтона теплела не от гнева, а от чего-то другого. Я резко втянула воздух, ощущая аромат его перечного одеколона, когда он приблизил мое лицо к своему, прижимаясь своей щетинистой щекой к моей собственной и шепча мне на ухо:  — Кто знает, боец, быть может, ты найдешь больше удовольствия в постели с дьяволом, чем ты могла себе представить.