Hiraeth

глава 25

Чонгуку интересно, как долго это продлится, потому что всего три дня назад он был с Тэхёном. Потому что Тэхён пробрался во все его слои и нашёл там гротеск. Потому что как у Чонгука может быть кто-то, когда его личность — вода, которая лживо заполняет любой контейнер, который хотят люди? Как может кто-то быть рядом с мальчиком с ушибленными коленями и дверью в сердце, которая ведет только в ад? Как может кто-то быть рядом с парнем, у которого роман с кокаином, который давится бутылками отвратного пива, принимая их за спасательный круг?
Так что Чонгук говорит себе: нет, у него нет Юнги. У него никого нет. Он запирается в этом аду внутри себя и кладет в клетку то немногое, что осталось от его сердца, — накидывает на него драпировку, чтобы ему больше никогда не пришлось смотреть на него. Чтобы у него не возникло соблазна открыть его снова.
Так лучше, говорит он себе, но озвучивает: «Спасибо, хён», — просто чтобы успокоить старшего. Лучше, чтобы никто не знал, что творится у него в голове.
Лучше, чтобы никто не знал, как пуста его печаль. Иногда пустота в его груди подобна скорлупе с распухшим сердцем в океане тысячи слез. Иногда, однако, они превращаются в тысячу осколков грубого стекла, которые застряли между его душой и телом. Это больно.
Иногда Чонгук испытывает боль и печаль. Однако иногда он не чувствует ничего и задается вопросом, существует ли он вообще, потому что люди не должны быть такими пустыми. Это ненормально.
Чонгук не знает, что, чёрт возьми, происходит с ним, потому что дни сливаются в недели, которые сливаются в месяцы, а Чонгук всегда теряет счет времени. Он пьян. Он под кайфом. Слишком часто теряет сознание. Спит слишком мало. Иногда глотает слишком много снотворного, потому что перед глазами всё плывёт, а подсчет каждой маленькой синей таблетки причинял боль мозгу, поэтому он брал горсть и молился, чтобы это было правильное количество.
Иногда его догадки были немного ошибочными, поэтому он просыпался на полу в ванной с каменным телом, с распухшим языком во рту, бормоча бессвязные слова про себя. Однако затем он быстро понимал, что его невнятное дыхание было от алкоголя, который все ещё тёк в его венах, и он смеялся над собой целую минуту или две.
Вставал. Затягивался ещё двумя дорожками. Выпивал несколько рюмок соджу, что спрятано под кроватью. Шёл на занятия, чувствуя, что был на вершине мира, а затем слетал с кайфа через тридцать минут монотонной лекции своего профессора и чувствовал себя абсолютным дерьмом. Он смывал горький вкус утраченной любви, целуя других девушек и трахая их. Промыть и повторить.
Однако после того, как Чонгук встретил Тэхёна, алкоголь и наркотики перестали казаться правильным решением. Это не казалось правильным, потому что его новым наркотиком были шоколадные глаза, и он быстро пристрастился к любви, что была написана на губах Тэхёна. Чонгук ненавидит его за это. Он ненавидит факт, что ему пришлось выпить четыре бутылки соджу, чтобы снова почувствовать то же самое — тот же порыв.
Так что, может быть, если он достаточно нанюхается, достаточно выпьет и натрахается, Ким Тэхён станет просто ещё одним именем, затерянным на страницах старой книги, которая собрала всю пыль его души. Однако Чонгук не может, потому что у него есть семь тысяч способов сказать бывшему любовнику, которого он не видел уже месяцы, что он всё ещё помнит, как их руки идеально подходят друг другу. У него есть ещё две тысячи способов сказать Тэхёну, что он всё ещё помнит, как он потерял дыхание, когда их взгляды встретились, потому что у Тэхёна в его прекрасных глазах была целая галактика, которую Чонгук никогда раньше не видел. Как Чонгук может забыть такого человека? Как Чонгук может забыть кого-то, как Тэхён?
Потому что Тэхён его дом, которого у парня никогда не было.
Так что, да, всё равно больно.
Больно, но вот он лежит, свернувшись калачиком на кровати в два часа дня, пока Юнги на занятиях, с дешевым соджу в руке просматривает старые фотографии Тэхёна, зная, как они будут жалить. Тем не менее, он всё равно смотрит, потому что, по крайней мере, на этот раз он что-то почувствовал; даже если это была мучительная, душераздирающая боль; это было хоть что-то.
Чонгук должен удалить фотографии, он действительно должен. Они преследуют его и напоминают о том, что он потерял то, что никогда не было его в первую очередь. Однако Чонгук не мог заставить себя отпустить. Он не может.
Проходит час, и парень начинает пытаться отрезвить себя к вечерним парам. К счастью, в то утро у него не было занятий, и он не слишком много выпил — достаточно, чтобы поддерживать кайф.
Когда возвращается Юнги, он просто смотрит на него и быстро отводит взгляд. Старший уже некоторое время не мог смотреть Чонгуку в глаза. Их разговоры всегда были напряженными, мимолетными. Было очевидно, что Чонгук вернулся к тому дерьму, к которому, как он обещал своему другу, он больше не притронется. Они оба об этом знали. Однако это всегда умалчивалось, всегда оставалось много невысказанных слов. Так много разговоров, что они должны были провести, но они всегда выбирали танцы по самому краю, не желая прыгать.
Так было лучше, подумал Чонгук, лучше быть таким далеким.
— Ты снова не ходил сегодня на занятия? — спрашивает Юнги, растягивая последний слог.
— Я ходил, — солгал Чонгук, — на первые две пары.
— Ты не можешь так продолжать, — упрекает Юнги, и неодобрение волнами скатывается с его напряженных плеч. — Ты уже отстаешь, парень.
Чонгук только пожимает плечами.
— Я умный. Догоню тебя в мгновение ока, хён.
Юнги открывает рот, чтобы заговорить, но затем быстро закрывает его, внезапно заинтересовавшись складыванием чистого белья, которое он лениво бросил на кровать накануне вечером. Юнги никогда не складывает белье. Чонгук видит, как старший скрежещет зубами, сжимая челюсти.
Однако все равно Юнги ничего не говорит. Он никогда не говорит.
Тишина тяжелая и немного неловкая. Прошло уже так много времени с тех пор, как Чонгук снова начал употреблять, но большую часть времени он слишком пьяный, чтобы переживать из-за этого. Однако на этот раз он трезв. Он слишком трезв, когда раздается резкий стук в дверь, и Юнги быстро пересекает их маленькую комнату, чтобы открыть ее.
Старший замирает, и Чонгук замечает, что его хватка на ручке двери становится жёстче.
— Чимин, — выдыхает он.
Чонгук чувствует, как его сердце ухает вниз.
Он не видел Чимина несколько месяцев, даже не пытался связаться с ним. И Чонгук знал, что Чимин знает, потому что в момент, когда Тэхён ушел из его жизни, его рыжеволосый соулмейт сделал то же самое. Однако хуже всего было то, что Чимин не оставил после себя бурю. Он ушёл молча: ни гневного телефонного звонка, ни сообщений о том, что он кусок дерьма, ничего.
— Чонгук здесь? — язвительно спрашивает Чимин.
Чонгук хочет, чтобы Юнги сказал «нет», потому что он не готов встретиться лицом к лицу со своим бывшим другом. Он не готов ни с кем встречаться.
— Итак, то есть ты сказал мне отвалить на несколько недель, только чтобы потом постучать в мою дверь и потребовать увидеться с Чонгуком, — отвечает старший с сухим сарказмом.
— Мне нужно увидеть его, хён.
Юнги, похоже, не знает, зависнув у двери ещё с минуту. Однако Чимин нетерпеливо смотрит старшему за плечо, осматривая комнату и натыкаясь на искомого Чон Чонгука.
Прежде чем Юнги успел остановить его, Чимин протискивается мимо него и с горящими глазами идёт к Чонгуку.
— Ты! — рычит он.
Чонгук сглатывает. Он никогда раньше не видел Чимина злым. Всё его подтянутое тело излучало неприязнь, что была как кислота — жалящая, резкая, мощная. Это не было похоже на огонь, что горел как лесной пожар, но это была холодная, как непроницаемый лед, ярость.
— Привет, — бормочет он, запинаясь.
— Не смей, чёрт побери, приветкать мне.
Чимин со своими взъерошенными волосами и мускулистыми бёдрами готов вызвать бурю в пять баллов по шкале из шести, а Чонгук не готов дать отпор. Под взглядом Чимина, который проникает в его тонкие вены и сердце в клетке, Чонгук чувствует себя таким маленьким. Он муравей, а Чимин, похоже, готов наступить на него.
— Как ты мог так поступить, Чонгук? А?
Чонгук не был готов к этому, но он и не был готов к тому, что Тэхён уйдёт. Он никогда не готов, а жизнь никогда не готова ждать.
— Как ты мог причинить Тэхёну такую боль? — вопрос теряется в рычании, которое больше похоже на требование.
И Чонгук не знает. Он не знает, почему он ранил любовь всей своей жизни — и это самое худшее. Нет больше того «потому что мне было скучно, хён» или «он был просто игрой». У Чонгука нет объяснения, почему он делает то, что делает. Он не знает, почему он такой разрушительный и скрытный, или почему он отталкивает людей. Он не знает, почему он не может просто говорить о своих проблемах или почему его пугает впускать людей в свою жизнь. Он, чёрт возьми, не знает, поэтому просто отвечает жалким:
— Я не хотел.
— Ты не хотел этого делать? — Чимин выглядит раздраженным. — Как это ты не хотел сделать ему больно? Как это, чёрт тебя побери, ты не хотел засунуть свой член в кого-то другого! — сейчас он уже кричит, вены на его шеё вздуваются.
В этот момент Юнги решает вмешаться, сильно толкая Чимина в грудь.
— Ладно, думаю, этого достаточно. Тебе нужно уйти.
Чимин отталкивает его и обвиняюще тычет пальцем в Чонгука.
— Ты кусок дерьма. Я думал, мы были друзьями. Я думал, ты искренен. Я думал, ты хороший парень. Я думал… я думал… — старший смотрит на него почти со слезами.
Ты просто кусок дерьма.
Бесполезный.
Даже твоя собственная мать не хотела тебя.
Ты не мой сын.
Это слова, с которыми Чонгук связывал себя, потому что он был рожден с вытатуированным клеймом «ничтожный» прямо на лбу. Это слова, которые с давних пор запечатлелись на коже Чонгука в виде давно забытых шрамов и бывших сломанных костей. Он уже привык к этому. Однако почему… почему его тошнит от слов Чимина? Он должен забыть об этом. Он должен забыть об этом.
— Ладно, серьёзно, я не позволю тебе так говорить с Чонгуком, — Юнги выглядит злым. — Я понимаю, что то, что он сделал, — неправильно, но, чёрт, не одному Тэхёну больно, кретин.
У Чимина отвисает челюсть.
— Ты только что…
— Я ему не изменял, — говорит Чонгук дрожащим голосом. — Я не обманывал.
Оторвав свое внимание от того факта, что его вроде-как-парень только что назвал его кретином, Чимин одаривает парня новым взглядом.
— Да? Потому что это не совсем то, что я слышал, — усмехается он.
— Я не изменял. Клянусь, хён. Я клянусь, — теперь Чонгук практически молит, его глаза застилают слёзы.
— Ты, кажется, нарушил уже много клятв, Чонгук.
Младший вздрагивает. Слова Чимина как соль, втертая в его и без того кровоточащие раны. Чимин больше не произносит его имени с теплотой и нежностью. Там нет затяжной привязанности или милой улыбки глазами. Нет, всё привычное тепло из его глаз исчезло быстрее, чем летний дождь на раскаленном асфальте. Чимин холоден и неумолим, и Чонгук понимает, что это он сделал таким парня, который обычно был слаще, чем чертовы конфеты.
Это он во всём виноват.
— Я люблю его, — говорит он и слова ранят, потому что они никогда не говорили их вслух. — Я люблю его и, может быть, из-за этого разбил ему сердце… потому что не заслуживаю его.
Чимин хмурится.
— В этом нет никакого смысла.
— Ты не понимаешь, хён? — Чонгук выдавливает из себя протестующий смех. — Я имею в виду, посмотри на меня. Кто-то вроде меня с кем-то вроде него? Как будто мир сыграл со мной дерьмовую шутку, да?
И Чимин действительно смотрит. Он действительно смотрит, и Чонгук знает, что его бывший друг видит, как он дрожит. Он видит его сальные волосы, гигантские мешки под глазами и впалые щёки, и снова Чонгука поражает чувство того, какой же он чертовски маленький и незначительный.
Юнги, который минуту назад был готов выгнать рыжеволосого парня из комнаты, стоит молча, скрестив руки на груди и поджав губы в тонкую линию.
Чонгук, должно быть, действительно выглядит таким же жалким, каким он себя чувствует, потому что Чимин, похоже, решил сжалиться над ним: его взгляд смягчается во что-то более знакомое.
— Люди не делают больно тем, кого любят, Чонгук, — говорит Чимин, но больше он не звучит злобно, скорее устало.
— Только это я и умею, — реагирует Чонгук.
— Откуда ты знаешь, что любишь его? — спрашивает Чимин.
— Потому что, — начинает Чонгук, — я чувствую себя таким пустым без него. Такое ощущение, будто я задыхаюсь, дни всё идут, а легче не становится. Ни капли. Нет ни дня, что бы я забыл его отсутствие. Не бывает даже момента, когда я могу свободно дышать, потому что она всегда рядом. Огромная зияющая дыра в моей груди, которую он навсегда оставил там.
И это чертова правда. С тех пор, как Тэхён ушел, казалось, будто Чонгук задержал под водой дыхание, вдыхая воздух лишь короткими вздохами, которые жгли его легкие, а затем исчезали под холодными, неумолимыми волнами моря.
— Я… — Чимин выглядит противоречиво, и на мгновение Чонгук не знает, верит ли ему старший, но затем он вздыхает, и напряжение заметно покидает его. — Прости меня, — и он действительно выглядит виновато. — Мне правда нужно было выслушать твою сторону, прежде чем идти на тебя с претензиями.
Чонгук сквозь силу улыбается.
— Я бы отреагировал точно так же. Всё в порядке, хён.
Ничего не в порядке.
— Может тебе стоит поговорить с Тэ, — предлагает Чимин.
Чонгук весь напрягается.
— Не могу.
— Я согласен с Чимином, — говорит Юнги, делая шаг вперед. Он больше не выглядит так, будто готов вышвырнуть рыжеволосого за дверь; просто обеспокоен. — Ты не можешь избегать этого вечно, мелкий. Когда-то же ты должен перестать убегать.
Однако Чонгук не хочет прекращать убегать. Он хочет бежать, пока его ноги не ослабеют и он не рухнет, а потом он начнёт ползти.
— Я просто не готов, — бормочет младший.
— Такими темпами ты никогда не будешь готов, — говорит Юнги. — Мы, конечно, не собираемся заставлять тебя, но ты должен задуматься над этим. Очевидно же, между вами много недопонимания и недосказанностей, которые нужно прояснить.
Чонгук только пожимает плечами.
— Наверное, мне пора возвращаться, — объявляет Чимин и нервно смеется. — Я просто взял и выскочил из дома, потому что злился на… ну, ты знаешь. Тэ, наверное, не понимает, где я, чёрт возьми.
— Я провожу тебя, — слишком быстро предлагает Юнги.
Чимин пристально смотрит на него, потом медленно кивает.
— Д-да, отлично, — он шагает к двери, останавливаясь, чтобы бросить последний тревожный взгляд на младшего. — Если тебе что-нибудь понадобится, ты ведь знаешь, что можешь позвонить мне? Мы же друзья, Гук. Хорошо? Ты можешь рассказать мне всё.
Чонгук просто кивает и говорит:
— Спасибо, хён.