Ликорис

Рассечение аорты

«19 декабря.

Вот я ударилась о ту незримую преграду, когда знаю, что — писать, хочу писать, но совершенно не знаю как. „Руками", — смеётся мой внутренний голос, и пальцы уже стучат по клавишам.

Привет, зима. У меня на тебя никаких планов, правда. Я снова думаю о том, как бы быстрее скоротать время. Чёрт. Куда я тороплюсь? Я вечно чего-то жду, будто после этой полосы появится свет. Только этот долбанный хеппи-энд никак не наступает. Когда-нибудь я так состарюсь и умру, ожидая его. А может, мне уже хватит ждать? Нужно запомнить, что все люди — свободны и они вправе сами решать. И что бы я ни делала, ничего не изменится. Понимаю, я прекрасно понимаю, что имею право злиться только на себя.

Когда по ночам мне не снятся сны, я знаю, что это правильно, потому что я бы их и не вспомнила. Да и зачем они такой, как я?

Я бы тебе рассказала про обречённость, про то, как трудно, про истерики, которые некому выливать. Но как? Самое забавное, что ты это прочтёшь. Я испытываю лёгкую эйфорию, незнакомец. Будто царапаю старые шрамы, но нам-то не привыкать.

А ты, прошу тебя, не принимай близко к сердцу. У тебя там и так много всего».

Без любви жить было прекрасно, лучше — только поехать в кругосветку, но на столь масштабное путешествие у Димы денег не имелось, как, впрочем, и любви. Любовь — большой котёл с ведьмовским варевом. А мы же ещё с самого детства знаем: зелье либо чудеса творит, либо убивает. Варево Диму пусть и не убило, но и счастливым не сделало, поэтому он, немного подумав, решил, что это не его судьба.

Зиму он встретил безнадёжно одиноким в крохотной, но зато берлинской квартирке недалеко от Шамиссоплац вместе с бабкой-немкой. Ингу, красивую и белокурую пятилетку, знающую по-русски только несколько слов — родители ведь дома в основном по-немецки и говорили — вывезли в шумном поезде из Энгельса в Казахстан как только началась война. И впереди на ещё пару десятилетий её ждали шум и холод, помутневшие от ненависти и недоверия глаза, кличка «фашист» ещё на долгие десятилетия вперёд. В Германию она сбежала на последнем дыхании, как бегун, что готов сдохнуть, но прорвать финишную ленту. Собрала все бумажки, прошла бюрократическую волокиту, на до сих пор свободном и мелодичном (кто там врал, что это язык войны?) немецком поговорила со всеми чиновниками, консулами, странными людьми с пустыми от усталости глазами. В семьдесят два года переехала в Германию, в сам Берлин. Большой, офисный — до серости воздуха и стальных зданий, с теми известными улицами, которые в пять утра моют с порошком. Берлин, до самых своих краёв — от Фридрихштрассе до истинного воплощения барокко дворца Шарлоттенбург — пропитанный старой войной, бизнесом, деньгами и пивом.