В прятки с Бесстрашием

На краю пропасти

                                                                 Алексис

— Я лишь показываю тебе правильность выполнения упражнения, детка. И совершенно не понимаю, отчего ты о себе так много возомнила.

«Детка», пф-ф, и почему в исполнении Алекса ласковые слова звучат так же насмешливо, как «подстилка»? Обида стискивает горло петлей, сердце грохочет набатом, гоня кровь к голове. А меня неожиданно это слишком задевает, до чертиков непозволительно, словно никто и никогда до него ничего подобного не говорил. Или так: словно только он единственный, от кого это невыносимо услышать... Похоже, чувствовать к нему что-то одно, положительное или отрицательное, — абсолютно нереально. Обязательно будет своя ложка дегтя, шероховатый пробел, разочаровывающий момент, способный одним своим небрежным мазком, оставляющим темные разводы, перечеркнуть всё раскрашенное новыми эмоциями к этому человеку, полотно складывающейся воедино плеорамы.

Зачем он ко мне подходит, зачем прикасается... так, что по коже вслед за его прикосновениями разбегаются волной мурашки, а коленки начинают предательски подрагивать. Шумно втягивает воздух во вздымающуюся грудину, пристально глядя из-под полуопущенных ресниц... И глаза становятся лукавые, пепельно-свинцовые, а ухмылка еще шире. И ладони у него большие, широкие и чертовски горячие... Так подспудно и ополоуметь можно... И до этого крышу начало нещадно рвать, а уж после поцелуя, когда робость сдала свои позиции... Блин. Так быстро и мучительно меня еще никогда не накрывало, и никак не желает отпускать. А это бесит особенно сильно. Как-то страшно даже...

Вот он весь такой напыщенный и самовлюбленный... Но прибежал спасать, когда мальчишки окружили, скорее всего, по наводке того мерзкого типа, что пытался насолить Алексу, использовав меня. Прибежал, несмотря на то, что явно где-то повредил плечо, — он так двигал им и морщился, что не оставалось никаких сомнений: у него не все в порядке.

Откуда только он узнал, что у меня проблемы? Вряд ли оказался там случайно, значит, у них тут есть возможности наблюдения. И также это значит, что он давно уже знает, кто устроил ему помойку в комнате, но до сих пор ничего не сказал. Что это? Жест доброй воли или у жестокого командира проснулась совесть? Зачем же он тогда говорит гадости? Будто нарочно пытается оттолкнуть от себя. И в тот самый момент, когда я уже начинаю думать «ну надо же, какой славный парень», он делает что-то, перечеркивающее все хорошее, что было до сих пор...