В плену фантазии

«Ремонтные страсти» (Шура/ОЖП) флафф

– Нам не надо, - отбивается Шура, укрываясь одеялом.

– Я в таких условиях жить не буду! –
возмущается Аня.

Парень не видит, но уверен, что она скрестила руки на груди и недовольно надула губы. Синеволосый всегда умиляется, и называет ее ребенком, глядя на эту очаровательную мордочку.

– Нютка, - он выглянул из своего кокона. – Ну зачем? Ты посмотри, картину повесим и шикарно.

Девушка фыркнула, и подошла к стене, где отрывался кусок обоев.

– Здесь даже твой любимый скотч будет бессилен.

Саша жить в квартире непривычно, его устраивал и доисторический ремонт, и перегоревшая лампочка, были бы тараканы, он бы дал им имена и держал вместо домашних питомцев. Во времена наемничества он жил как придется, и по сто человек на то, что старшие товарищи именовали бараком, спальные места в три яруса, до человека, в лучшем случае полметра, у каждого свои травмы и истории, которые зудело и чесалось рассказать другому. Нельзя было не наткнуться на чужую судьбу, что торчала острыми обломками наружу, нельзя было не зацепиться, не перемазаться чужой кровью. В отряде Волкова жилось вольнее. Казалось, что у него и самого никаких душевных осколков, но лишь потом Шура узнал, что командир их умело прятал. Но и там нельзя было куда-то деться, найти лично пространство рядом с Вадиком тяжелый труд. Сначала Шура блевать хотел от его шуток, потом привык, пресытился.

А потом он оказался рядом с Нюткой, в одной квартире, на одной кровати, под одним одеялом, временами в одной общей футболке. Тепло, правильно, уютно, как ни с кем не было, как ни до кого не было. Шура ластился, как мусорный кот, рядом с Вороновой ему хотелось восполнить дефицит нежности, которой он был лишен.

Шура бежал от себя, прятался в ванной за цветными волосами, боялся взглянуть правде в глаза.

«ОНА ВИДИТ В ТЕБЕ ОЛЕГА!»

«ТЫ ВСЕГО ЛИШЬ ЗАМЕНА ВОЛКОВУ»

«НЕ ТВОИ ЭТО ОБЪЯТИЯ И ПОЦЕЛУИ! ЧУЖИЕ! КРАДЕННЫЕ!»

Эти мысли преследовали его даже во сне. Временами он просыпался от того, что Аня прижималась щекой к его спине, и шептала что-то успокаивающее, порой Шура не разбирал слов, но сердце топило нежность.

Его. Ему.

Когда Аня засыпала, он думал, снится ли ей смерть Олега? Прячет ли она свои кошмары за слоем тонального крема? Потому что Шуре – да. Смерть не то, чтобы друга, скорее боевого товарища, как бы она ни настигла его, останется в сердце навсегда. Шура бы не уподобился до философских рассуждений, что жизнь – это череда уроков, но независимо от этого, судьба, сука, порой их все-таки преподносила.