В плену фантазии

«Я не могу без тебя спать» (Сергей/ОЖП) стекло (?)

Саша привыкла слушать, как Сережа просит прощения у Олега через железную дверь. В подвале все звуки чувствовались острее, и после посещения этого мрачного места, казалось, что голос Разумовского запрятался в складках одежды, так или иначе, они носили этот груз в себе. Голос Сережи звучал жалобно, а у Вороновой в голове до сих пор не укладывалось – как он мог так поступить с Олегом? Саша честно боялась дней, когда Волков просил ее отнести Сереже еду, эти затравленные глаза щенка девушка переваривать не могла. Рыжеволосого хотелось окутать любовью, как теплым пледом в зимний вечер, но нельзя, была черта, что провела не Саша.

— Саша.

Перед ней Сережа не извинялся, вроде не было причин, которые бы он помнил. Воронова сохранила в памяти его первое прикосновение – Олег попросил отнести ему ужин и таблетки, сложив пилюли в протянутую ладонь. Пальцы были холодные, тонкие, как лезвие ножа, и Саше могла лишь порадоваться, что поставила поднос с едой, второй раз на такой подвиг она бы не пошла. Воронова знает, что не станет спорить о том, что нахождение в подвале не самое удачное место, если верить всем тем бумагам, что Волков притащил вместе с Разумовским. Да, Саша знает – спорить бессмысленно, особенно если вспомнить пять пулевых ранений. Вечерами, растирая затекшие мышцы Волкова, она понимала что Серёжа, Серёжа смог так поступить. Через закрытую дверь все реже доносился жалобный голос, если бы Серёжа просто продолжал просить прощения у Олега за свои поступки, было бы проще жить, но теперь знакомый голос звал ее. И Саша со своей больной любовью кинулась к двери, но слишком свежи были воспоминания о том, как также ласково Воронову звал тот, которого Разумовский называл Птицей.

— Олег, прости, прости меня.

— Саша. Саша. Саша. Его больше нет. Птица умер. Поверь мне. Ты единственная всегда мне верила.

Воронова сжимает бутылку с водой, нужно просто поставить ее у двери, не смотреть и не слушать. Саша бы и хотела поплакать, но все слезы остались в Италии, у больничной койки Олега. Шура дал ей выплакаться. Сначала это были тихие всхлипы и хлюпанья носом, как в детстве, потом прорезались рыдания и стоны, после которых болело горло. Девушка и не подозревала, что слез может быть так много. Как Саша вопила, когда врачи говорили о неутешительных показателях ее единственного родного человека.

— Саш, скажи что-нибудь, - просил Сережа по ту сторону двери. Он уже научился различать их шаги, пожалуй, это действие было единственным развлечением.