В плену фантазии

«Вернуть» (Сероволки, ОЖП) драма

Предупреждение: упоминание мужской беременности, альтернативное разможение

– Нет, – кричит Серёжа. Рыжие волосы, мокрые от пота, разметались по подушке когда-то белого цвета. – Это мой ребёнок! Отдайте мне моего ребёнка!

Но его крики остаются неуслышанными, и врачи уходят, прижимая к груди белый свёрток.

Разумовский резко открывает глаза, фантомный крик обрывается шепотом.

– Нет ...

Он не в детском доме, что остался как пережиток советского прошлого, а в своей собственной постели, половина, которую занимает Олег, ожидаемо пуста. Время всего десять часов, учитывая что Сергей лёг в пять, это рань, но с кухни слишком аппетитно пахнет блинчиками, чтобы оставаться в постели.

– Ты рано сегодня , - удивлённо произнёс Волков, когда холодные пальцы забираются под его футболку. Обычно Серёжу приходится выковыривать из кровати, чтобы впихнуть немного еды, прежде, чем он снова сядет за свой ноутбук, выживать на голом кофеине, и редких сладких батончиков, которые он сам себе запрещал есть, но прятал по всей серверной.

– Твои блинчики пахнут очень соблазнительно, – мурлычет Серёжа, и утыкается носом в спину Олега, пытаясь прогнать нехорошие мысли.

– Кошмар? – понимающе спрашивает Олег, откладывая в сторону сковороду. Серёжа чувствует, как мужчина напрягается под его руками и успокаивающе шепчет.

– Это не связано с Птицей.

После прошедшего, уточнять такие вещи становится нормой, Разумовский не обижается, зная, что заслужил подобное, и не понимает, почему Олег прости его? Почему снова дал шанс почувствовать себя любимым и дать быть любящим?

– А что тогда?

Они, наконец-то, встречаются лицом к лицу. Волков гладит его по щеке.

– Знаешь, я думаю, вы с Лерой, –  Сережа замолкает, прикусывает губу, надеясь, что Олег сам доскажет мысль за него.

– Что мы с Лерой? – мягко уточняет Волков.

Серёжа молчит, нервно теребя край чужой футболке, прежде, чем выдать большую глупость по мнению Олега.

– Могли бы... Могли бы жить обычной жизнью, завести собаку, – и добавлять чуть тише, едва слышно для человеческого уха. – Или ребёнка.